… - Джи, - мне восемь, я несу тебе лист бумаги и карандаши. - Ну чего? – тебе двенадцать, мы сидим у тебя дома с твоей бабушкой. - А спорим, ты не нарисуешь собаку быстрее, чем я? – я хитро улыбаюсь, ведь я думал все утро, как быстрее нарисовать собаку. - Фрэнки, но рисовать нужно не быстрее, а красивее. - Я знаю, но давай поспорим? - Ну, хорошо, - ты взял у меня бумагу и достал свой любимый, уже сточенный карандаш. - Ну, поехали, - я рисовал быстро, но старался, чтобы это была собака, ты же рисовал медленно, выводя каждую линию. Закончив, я победно воскликнул, а ты спокойно закончил через минуту. На твоем листке была настоящая собака. Красивый коричневый песик, играющий с мячиком. У него был пушистый хвост и торчащие ушки. - Ты круто рисуешь. Может быть, ты будешь художником? - Кто знает. А спорим, что ты не сможешь написать с закрытыми глазами предложение? - Агаа! – протянул протестующе я, - а ты сам-то сможешь? - Смогу, не веришь? - А вот и нет, - я подошел сзади и сел на колени, закрыв ладонями твои глаза, - чтоб не подглядывал. А ты, правда, смог… Кадр. Кусок металла, дымящийся и отдаленно напоминающий транспорт. Много людей в белом, полицейских. И только я стою и смотрю на все это. Просто мой маленький мирок, который построил ты, только что был смят как твоя машина грузовиком. Следующий кадр. Ты в крови абсолютно весь, особенно волосы и лицо, ты без сознания. Я тогда только молился Богу, чтобы ты остался жив, но не знаю, правильно ли поступал. Все эти кадры медленные, словно я вне времени и глухие, как под водой. От ужаса, что я могу пережить это еще раз, я вскакиваю с дивана. Ты сидишь рядом, отреагировав на меня только взглядом. Вот он мой Джерард, вот его взгляд. Белесые глаза со слепым туманом поверх зрачка. Ты не видишь меня больше. Именно поэтому я сейчас выгляжу кое-как, но ты все равно ругаешься на щетину. Точнее, как сказать «ругаешься». Молча проводишь рукой по щеке и качаешь головой. Я не слышал твоего голоса ровно три года, а ты моего. Ты вообще ничего не слышал, поэтому не говорил и не будешь. Лишь иногда ты издавал какие-то звуки, когда больно, приятно, вкусно, когда плакал. Я помню твой смех только потому, что он самый замечательный на свете. А когда-то у нас была группа. Да, это было всей моей жизнью, я был так счастлив. Чем ты счастливей, тем сложнее это счастье терять. … - Да он пнул меня прямо по яйцам! – ты так громко возмущался в гримерке, жалуясь на всю несправедливость ситуации. - О, бедный Джи, - улыбался Майки и тут же состроил серьезную гримасу, - реально, Фрэнк, ты с чего это? - Я не знаю, - я не мог перестать хихикать над твоим жалостливым выражением лица. - Ну и чего ты ржешь? - Да ладно тебе, не обижайся, - я забрался к тебе на коленки и убрал черные пряди с лица, заглядывая в любимые, такие живые и эмоциональные глаза. - Мне больно! «Не обижайся», что значит «не обижайся»? - Больно? Ну, прости, - я положил руку ровно между твоих ног, и ты плотно сжал ее бедрами. Ребята быстренько удалились, предугадав наши действия. Как же я люблю их. - Так и быть, прощаю, - ты обнял меня, поглаживая кончиками пальцев нежный участок шеи сзади и жадно целуя в губы, словно на них остался какой-то нектар. - Я люблю тебя, - мой тихий, по-настоящему извиняющийся шепот. - Я тоже тебя люблю, - твое горячее дыхание на кончике моего носа и такая теплая нежность, исходящая от твоего сердца к моему…
И тогда, я уверен, мы были самыми счастливыми на свете. Даже когда ты пил, увлекался наркотиками, страдал от ломок, не спал ночами, ссорились, дрались, мы были счастливы. Ведь мы потом бросили все это, помогали друг другу, мирились и зализывали раны. Мы – это одно целое. Как стая волков, как львиный прайд. Мы семья. И тогда случилось это. Как гром среди ясного неба. … Отвратительный больничный запах и свет, приборчики, кушетка. Ты только что проснулся, но ничего не можешь видеть. Ты шепчешь, но не слышишь что, поэтому не получается связной речи. На затылке огромный шрам, перешитый и обработанный. Тебе страшно, ты садишься, но тут же падаешь назад, рискуя удариться головой. Тебя подхватывают мои руки, и я осторожно прижимаю тебя к себе. Ты узнал меня, но все еще боишься. Боишься остаться в тихой пустоте навсегда. А я рыдаю, потому что твоему страху суждено сбыться… А потом мы решили жить. Ты отрезан от мира, но ты все еще есть, ты все еще мой Джи. … Ты любишь яблоки, и они есть всегда в нашем доме. Я принес одно и дал тебе в руку, а вторую взял в свою и приложил подушечку твоего пальца к букве «А» в специальном выпуклом тактильном алфавите. Ощупав ее, ты кивнул и улыбнулся, поняв мою задумку. Постепенно мы начали общаться. Ты учился с энтузиазмом ребенка и постоянно таскал меня за руку к столу, ощупывая препятствия. Тогда мы садились и складывали из отдельных букв слова и предложения. Это было немного долго, поэтому мы целыми вечерами «говорили», обычно ностальгируя. Однажды я вспомнил нашу детскую игру и решил, что если тебе что-то нужно будет сказать, ты сможешь написать это в блокноте, а не искать буквы в коробке. Первое, что попалось на глаза это твой карандаш, торчащий из подставки острым краем вверх. Ты не брал его с тех пор, как закончил последний рисунок. Я привел тебя к столу и вложил карандаш в руку. Первую секунду ты старался понять его форму, затем провел пальцем по деревянной поверхности. Подушечки твоих пальцев стали настолько чувствительны, что ты прощупал название фирмы, вытесненное на одной из граней карандаша. В тот же момент ты откинул его так, словно он обжег тебя и тихо прошипел, сморщив нос, как лис. Я должен был догадаться, но я, ведь, сначала действую, потом думаю. Ты так любишь рисовать, и, наверное, так скучаешь по этому занятию. Я заглянул в твои глаза, сглатывая ком вины в горле. В них застыли слезы, но ты не злился на меня. Я только обнял тебя и поцеловал в щеку, виновато ткнувшись носом в висок. Следующий способ общения ты предложил сам. … Когда ты скучаешь или я нужен тебе, ты хлопаешь в ладоши. Это безопаснее всего, ведь не по всему, что рядом, можно стучать, например. Так было и в этот раз. Я пришел к тебе на диван и взял за руку. Ты улыбался, а значит все хорошо. Я наблюдал за тем, как ты придвинулся ближе и приложил пальцы к моим губам. Ты шепнул «скажи». Да, ты можешь шептать отдельные слова, шевеля губами по памяти. Тогда я шепнул в ответ «сказать что?», и ты улыбнулся шире, пожимая плечами. - Я люблю тебя, - он пытается понять, может ли читать по губам? Кивок в знак продолжения. - Завтра зайдет Майки, - да, он хочет научиться делать это. - У тебя холодные руки… Беззвучный смешок. Ты провел рукой по моей щеке, спустил ладонь на шею и шепнул «голос». Тогда я заговорил достаточно громко. Ты нахмурился и зажал мне рот. Я ждал от тебя любых действий, а ты только сосредоточено вздохнул и снова приложил пальцы к губам. Мы начали делать это каждый день, и скоро у тебя стало получаться лучше. Но карандашей ты боялся, как огня. Я даже не знаю, что толкнуло тебя на такой поступок, но это стало моей последней каплей. … Ты сидел за столом, тихо гремя буквами в коробке. А я последние два месяца потерянный, молчаливый, депрессивный. Я не знаю что со мной. Я был так оптимистично настроен все три года, мы добились таких результатов. Но такие мелочи, как старые видео с концертов, фотографии, концертная футболка. Все это развило такую жуткую тоску, скребущую по сердцу, выжимающую слезы, съедающую надежду. В очередной раз я лежал на диване, глотая слезы. Мне было все равно, что я вел себя, как сопляк, тряпка. Мне было откровенно плохо. Я не заметил, как ты затих, потом зашуршал бумагой. Через добрых полчаса ты принес мне лист, исчерченный карандашными строчками, забегающими друг на друга. «Фрэнки, я так скучаю. Мне так надоело жить в пустоте и тишине. Иногда это так бесит, что хочется куда-нибудь сбежать, где есть хоть что-нибудь. У меня есть лишь образы. Твое лицо, татуированные руки, наш дом, наш пес. Мой брат, остальные ребята из группы и просто друзья. Я всех помню и невыносимо скучаю. Я так хочу вернуться, но я где-то в ужасном мире без вас, откуда нет выхода. Спаси меня, малыш» А дальше мокрые разводы от слез. Я был так занят собой, что не заметил, как он плакал. На обратной стороне листа твой рисунок, где изображены мы прекрасным зимним вечером. Мое сердце словно разорвалось после этого, и я не выдержал такого груза. В последний раз я обнял тебя так крепко, как только мог. Затем достал пистолет из шкафа. Да, мы обещали его использовать только для самообороны. Я хотел защитить себя и, если получится, вернуть тебя. Руки не слушались, было очень страшно. Холод прокатывался от макушки по спине до самых пяток, оставляя ужасное оледенение и слабость. Но отчаянье, потеря веры в то, что я могу сделать что-то для твоей лучшей жизни, боль и безысходность – все это заставляло меня. Единственный выход из тьмы – с того света. Я отошел в угол к лестнице и встал спиной к стене. Холодное дуло коснулось моей глотки, слезы лились, словно осенний дождь. От ствола тянуло маслом, металлом и порохом. Собравшись с силами и не открывая глаз, чтобы не видеть тебя, я спустил курок. Ты не обратил внимания на происходящее, в то время как соседи вызвали полицию. Только через несколько минут ты почувствовал удушающий соленый запах крови, остающийся во рту надолго. После получаса поисков меня по дому, чудом не споткнувшись о бездыханное тело, ты отчаялся. У тебя характер паникера и сейчас он был невозможно кстати. Ты нашел телефон. Мой мобильный. Ты на ощупь набрал последний вызов. Рэй был последним, кто слышал меня. Теперь он слышал только твои всхлипы в трубке и решил, что нужно проверить, все ли в порядке. В тот вечер в его афро стали пробиваться серебристые волосы. Не смотря на это, он все же пришел на похороны. Ты тоже, я видел. Я сам туда пришел. Стоял рядом под твоим черным зонтом и смотрел, как гроб с моим собственным телом погружают в землю. Торо так же согласился ухаживать за тобой. Зря, дружище. … Однажды ночью ты очень беспокойно спал. Так беспокойно, что разбудил друга, и он пришел из другой комнаты. Жаль, я хотел сделать все тихо. Я белым туманом стоял над тобой, запустив руку в грудь, нащупывая то, что мне нужно – твою душу. Я помню страх в глазах реалиста-Рэя. Он никогда не боялся ужастиков, шумов на кухне ночью и вообще не верил в болтовню. Но когда я, наконец, ухватил тебя и потянул на себя, мышцы твоего тела моментально напряглись, а из просвета между грудью и выходящей белой дымкой, которую мог взять только я – такая же дымка, полился свет, казалось, сейчас Торо сам помрет от страха. Не знаю, связано ли это со стрессом, энергетикой духов, адреналином в огромных количествах или еще чем, но с тех пор у нашего друга растут только пепельные волосы. Когда я вытянул тебя полностью, тело бездыханно свалилось на кровать, а душа, оставшаяся в моих руках, свернулась в маленький, но более плотный комок, напоминая щенка. О, ты был прекрасен. Из каждой частички материи просачивался слабый чистый свет. Видимо, за то время, пока ты не видел и не слышал этого ужасного мира, ты разучился ненавидеть этот мир, и расхотел мстить за судьбу. Я не заметил, как из меня начала стекать черная жидкость, похожая на густые чернила. Это грех. Я выдрал из тебя душу раньше времени, чем рассердил небеса. Ничего, я надеялся, нас простят. После долгого времени объяснений, исповеданий, молитв и просьб нас разрешили оставить в облаках. Все время, пока мы не стали однозначно причастны к миру высшему, я прижимал тебя к себе и отпустил только тогда, когда нам стали восстанавливать привычные образы друг друга. - Получается, ты умер ради меня, - ты задумчиво посмотрел вниз с облака и снова перевел взгляд на меня. - Ты просил спасти тебя, и я сделал все, что мог. На самом деле я так рад, что ты можешь говорить, видеть и слышать. И тебе очень идут крылья, - я взял тебя за руку и улыбнулся. - Тебе тоже, малыш. Ты крепко обнял меня, и мы скользнули вниз, скрываясь в белой дымке.
Автор спасибо) Мне понравилось вы могли бы из мини сделать макси просто расписав всё подробнее о их совместной жизни и тому подобное. Но всё равно мне нравится )
