Пролог - Постоянно тебя куда-то несет.
- Страшно?
- Ещё чего.
- Тогда помолчи.
И он замолчал, скорее всего потому, что действительно боялся. Боялся не непроглядной темноты, странных шорохов и промораживающего до костей ветра, а меня – единственного, от кого зависела его жизнь.
А я, тот единственный, негодовал, как мог так ошибиться, как мог позволить себе тащить его за собой, совершенно не зная дороги.
Но я был уверен, что знаю. Наверное, даже слишком.
Понятия не имею, какой черт дернул меня вообще куда-то идти, когда на улице тьма непроглядная, а на часах два часа ночи, если не больше. Понятия не имею, каким местом я думал в тот момент, но точно не головой.
Честно сказать, я по натуре своей – одиночка. Но впутывать в свою жизнь совершенно невинных людей у меня получается замечательно. Да я просто мастер, черт подери. Взять хотя бы тот случай с моим бывшим соседом по комнате, когда он ещё не знал, что связываться со мной опасно. Странный он был мальчишка, задиристый, конфликтовал с кем только можно, ну и на меня, к слову сказать, глаз положил. Держался на приличном расстоянии, но колкими фразочками швырялся отлично, а когда вдруг приспичит пожаловаться на него, становился таким лапочкой. Учителя его просто обожали. Девчонки тоже.
И я не знаю, что бы они там с ним делали, если бы я не затащил его однажды в мужской туалет, конечно под шикарнейшим предлогом, от которого вряд ли кто смог бы отказаться. Я предложил ему покурить травки. Раздобыть её было не сложно, но вы бы знали, какая меня переполняла гордость при одной только мысли о том, что мои отношения с этим придурком достигнут хотя бы малой стадии товарищеских и мы будем вести себя как нормальные цивилизованные люди. Если честно, я тогда понятия не имел, на что мне все это сдалось, да и сейчас я вряд ли смог бы вам объяснить, просто этот мой сосед был первым человеком, от которого меня воротило настолько сильно, что больше ничего не оставалось, - нужно было наладить контакт. И мне казалось, что он тоже это понимал. Правда, недолго.
Все шло идеально, до тех пор, пока он не начал жадничать, а потом просто полез на меня с кулаками, словно хотел вдребезги расколоть мой скудный череп об грязный кафель уборной. Я бы вряд ли остался без головы, но когда на мое лицо обрушивался очередной удар, я начинал задумываться об этом. Но совершенно случайно в это самое время какому-то учителю, засидевшемуся в школе допоздна, приспичило в туалет, и он попал в самый эпицентр, когда там очутился. Ведь он просто не мог не заподозрить неладное, когда увидел, что самый любимый из его учеников вколачивает голову другого в пол руками, по локоть в кровище. В моей кровище.
Мальчишку исключили. Мне было плевать, потому что я рассказывал эту историю не из-за этого паршивого сопляка. После того случая были ужасные разборки: абсолютно все думали, что бедняга учитель как-то причастен к нашему конфликту, абсолютно все полагали, что мы подрались только потому, что оба хотели быть у него в любимчиках. Поэтому наши проделки с травкой были немного замяты.
Его выгнали из школы вслед за моим соседом, я же остался гнить там по совершенно непонятной мне причине. Поначалу мне было до жути стыдно, а потом все забылось, потому что родители перевели меня в другую школу, от которой меня тошнит ещё больше.
Скорее всего, все мои заморочки и глупые выходки начались тогда, когда я узнал, в какую школу меня отдают, и что там делают мальчики моих лет.
Вы когда-нибудь видели сумасшедших? Я – да. Они ходили по коридорам какими-то скопами, все абсолютно одинаковые, невзрачные. Сидели на уроках, словно статуи, тараторили ответы и слушались учителя. Они даже не развлекались по выходным. Как развлечение в их расписание входили лишь театр или искусство. Никто из них даже не слышал никогда, что такое татуировка, никто и поверить не мог, что прокалывать кожу на лице и вставлять туда колечки – круто. Поначалу я, правда, считал себя чем-то вроде яркого пятна среди этой невзрачной лужи. Но стоило мне побыть там пару дней, как я превратился в жалкое подобие всех этих одинаковых людишек. У меня отобрали все, что только можно, включая мою повседневную одежду, заставили снять все то, что по их словам «грех божий», и одели в темно-синий костюм.
Это было невыносимо – смотреть, как они учатся, как штудируют днями и ночами какие-то книжки, а потом разговаривают об этом со своими друзьями. Они знали так много; они постоянно проводили опыты, что-то записывали и вычисляли. И меня раздражало все это до тех пор, пока я не узнал, что мать и отец уехали из города. Не сказав ни слова, даже не позвонив. Просто свалили, оставив меня одного в этой дыре. Об этом я узнал от какого-то мальчишки, которого они попросили мне это передать. Тогда я честно задумался о том, что будет со мной, если меня выкинут из школы. Куда я пойду?
Так я и познакомился с Бобом. Мне нужно было хоть какое-то сотрудничество, а он очень хорошо знал химию. Не то чтобы я был уж совсем балбесом, но особым умом не отличался. Поэтому последним выходом для меня было найти такого как Боб.
Мы начинали с нуля, кажется, я даже ненавидел его несколько дней. Истерил, раскидывал вещи, как девчонка, ей богу. А он продолжал помогать мне, как будто его и не беспокоили мои крики, как будто их и не было никогда. Постоянно твердил, что все будет хорошо, что я справлюсь, а если и нет, то он ни за что не позволит им выгнать меня из школы. Он говорил, что они просто не имеют права, а я верил. До сих пор не знаю, правда это или же нет, но то, с какой уверенностью Боб это говорил, предавало уверенности и мне. И я благодарен ему за это.
Только вряд ли то, во что я вляпал его, можно назвать благодарностью.
Понятия не имею, правда, о чем я думал, когда мы незаметно вышли из главных ворот и побежали дворами, чтобы нас никто не заметил. Даже вообразить не могу.
- Фрэнк, - я услышал, как сзади меня зашуршала листва, а потом вдруг затихла. Боб остановился рядом со мной и посмотрел на небо.
- Чего, - мне так хотелось обвинить кого-нибудь в том, что мы здесь, но вряд ли я смог бы найти подходящую личность.
- Скажи, зачем мы здесь? – Боб даже не опустил глаз, так и смотрел на небо, словно ему было все равно, что мы потерялись. Из-за меня.
- Не знаю, - я сел на траву и уставился вперед.
Это было огромное поле, такое широкое, что я даже не знал, заканчивалось ли оно вообще. Огромное поле, засеянное озимой пшеницей или рожью - было слишком темно, чтобы точно определить.
Колосья при каждом порыве ветра опускало так низко, что, казалось, они сейчас сломаются. Все, разом. И медленно будут падать на грубую почву, пока, не достигнув её, не разобьются, как хрупкое стекло, и не превратятся в мелкие крупинки пыли, которые были бы видны только мне одному. Но ничего подобного не случалось, лишь неприятный шорох, от которого становилось не по себе. И я старался не думать о том, что кто-то мог прятаться там, в этих зарослях, наблюдая за нами.
Темнота ведь она такая, – слишком хитрая, неизвестная – в ней ты видишь то, чего всегда боялся, придумываешь какие-то образы, может даже движения, силуэты. А сердце с каждым вдохом начинает биться все быстрее и быстрее, поэтому ты способен потерять счет времени. Поэтому секунды для тебя длятся, как часы, - минуты похожи на вечность. Закроешь глаза, и на тебя нападут, разорвут в клочья, сотрут с лица Земли. Те невидимые, те мерзкие, безжалостные, беспощадные твари. Твои твари, которых ты придумал.
И вряд ли возможно убежать от этого, просто нужно, чтобы с тобой был кто-то.
А со мной тогда был Боб.
- Знаешь, если не ошибаюсь, здесь совсем рядом есть железнодорожная станция, - я даже не смотрел на него, а зачем? – Около километра дороги и получаса ходьбы, что скажешь?
- А что ты предлагаешь?
- Я предлагаю пойти туда и посидеть до утра, а потом, когда рассветет, можно и до школы спокойно добраться.
И я согласился. Мне было уже все равно.
Он подал мне руку, чтобы я поднялся с земли, и мы пошли, прочь от этого поля, от моих страхов и этих колосьев, которые я наверняка ещё не раз увижу. Но только в самом кошмарном из всех моих снов.
Честно, я был не уверен. Я был чертовски не уверен в правдоподобности слов Боба, но, тем не менее, я шел за ним, а он шел впереди и постоянно смотрел по сторонам, будто искал указатели или ещё чего. Я даже не разбирал дороги, шел наугад, неуверенно переставляя ноги. Мне совсем не хотелось остаться без одной из них, если я вдруг куда-нибудь наступлю.
Единственное, что я более-менее знал – это была сельская местность, с вот такими полями, может даже фермами, где жили работящие люди, непривыкшие к городской жизни, поэтому мы с Бобом запросто могли угодить в какой-нибудь капкан для кроликов или ловушку для полевых мышей.
И правда, Боб, зачем мы с тобой забрели сюда?
А может, я затеял все это не просто так, может, мне просто нужна была хоть чуточка понимания со стороны других людей. Ведь я по натуре своей – одиночка, пусть и впутываю всех в разные переделки. Но когда Боб спросил, я правда не знал, зачем мы были здесь, зачем убежали. Не имел ни малейшего представления. Мне словно кто-то приказал это сделать, и я сделал. Как робот, понимаете. А может, я ещё совсем маленький, может, просто хочу подурачиться.
Я не знаю.
Меня так все это раздражало, что я даже не заметил, как шорохи начали потихоньку стихать, а уверенные шаги Боба впереди вдруг куда-то исчезли, как и сам Боб.
Я обернулся. Раз, другой. Но на глаза попадались только многочисленные стволы деревьев и незабываемый пейзаж поля, уже прилично отдаленный. Никого. Даже малейшего намека на то, куда друг мог подеваться.
- Боб! – выкрикнул я. – Боб, ты меня слышишь?! Где ты?!
Я не прислушивался, просто знал, что мне никто не ответит. Лишь машинально пошарил в карманах в поисках сигарет. Их не было. Нам не разрешали даже думать о них, пока мы находились на территории школы. Те, которые верят в Бога, не должны убивать себя изнутри – такие у них были правила, в этой религиозной канаве. Безусловно, я сорвался в первый же день, когда нас отпустили в город – это было естественно.
Эти ежеминутные порывы, бесконечная ломка, колющая боль во всем теле – были невыносимы, но стоило лишь на секунду перестать держать себя в руках, я бы сошел с ума.
- Боб! Где ты, черт тебя дери?! – я пнул ногой первое попавшееся дерево, после чего по ней пробежала волна несильной, притупленной боли. Меня передернуло, как от мороза, а потом захотелось упасть прямо на землю и заснуть, чтобы завтра проснуться в своей комнате, пусть даже и в школе, зато одному, зато на кровати, по уши закутанным в теплое одеяло.
Эти ежеминутные порывы.
Знаете, ожидание иногда полностью обессиливает, но глупо рассказывать об этом, потому что ты не можешь судить, пока сам не почувствуешь. А так ведь бывает, думаешь, что все это - дешевое кино, и актеры не первого сорта, и боль не настоящая, и удары совершенно не смертельные. Пока вдруг какой-нибудь идиот, например тот задиристый мальчишка, мой сосед, помните? Пока он вдруг не захочет размазать ваши мозги по полу, пока у него в голове что-нибудь не переклинит, и он не захочет убить вас к чертовой матери. Вот тогда-то и посмотрим, как вы будете себя чувствовать.
Я сполз вниз по стволу и опустился на землю. Все, на что меня хватило потом, - поднять голову к небу, а там ни звездочки, будто бездну рассматриваешь. Счет времени я уже давно потерял, но рассветом даже не пахло, только темень непроглядная вокруг, деревья, поле, да я. Ну и Боб наверное, не мог же он вот так запросто испариться. Хотя может пока я дурака валял, он взял и смастерил плащ-невидимку, может, бегает сейчас где-нибудь рядом и смеется надо мной.
Да нет, ерунда какая, ему и невидимка не нужна, тут и так ни черта не видно. Наверняка наплел мне с три короба, а сам уже в школе отсиживается.
Эта бесконечная ломка.
Эта колющая боль во всем теле.
- Слушай, ты так и собираешься здесь сидеть? Нет, я конечно понимаю, - ты устал и всякое такое, я тоже устал. Но я же не сижу при каждом удобном случае, правда же? – голос был где-то совсем рядом, близко-близко, словно говорящий сидел рядом со мной, облокотившись одной рукой об шершавую кору, а другой постукивал меня по плечу. – Эй, дружище, не спи.
- Нет, ну ты и придурок, - я дернул плечом, и Боб убрал руку.
По спине пробежал холодок, а кожа на мгновенье стала такой чувствительной, что все эти природные неровности коры впились в нее через тонкую толстовку, словно хотели проткнуть насквозь.
Я так резко поднялся, что перед глазами все поплыло, но, готов поклясться, что Боб не был моей галлюцинацией, потому что когда круговорот в моей голове прекратился, друг не исчез, так и остался стоять напротив меня, внимательно рассматривая.
- Ты – самый придурошный из всех придурков, которых я только встречал, ты слышишь! – во мне было столько злости, что она просто вылетала наружу со словами. – Слышишь?! - во мне было столько ненависти и желания придушить друга прямо там, что я даже не заметил, как схватил его за плечи и встряхнул, словно какой-нибудь неодушевленный предмет.
А он вдруг резко отпихнул меня и быстрым шагом пошел в известном только ему направлении, попутно бросив что-то типа:
- Не стой столбом.
Ровно несколько секунд я стоял там, снова оставленный, не двигаясь, а потом побежал за ним, в эту непроглядную темноту, лишь еле-еле различая силуэты. Я не мог позволить себе потерять его из виду, нет, не в этот раз.
Обогнув несколько деревьев, я увидел его. Боб шел по какой-то тропинке, насупившийся, угрюмый, обиженный, а ведь он просто хотел помочь. Наверное, мне должно было быть стыдно за свои поступки, за то, что я сам тот ещё придурок.
Но мне не стыдно. И никогда не будет.
Он знал, что я пойду за ним, скорее всего, даже слышал, как шуршит листва у меня под ногами, а я держался на расстоянии, не осмеливаясь подойти ближе, будто стеснительная девчонка, втихаря убеждая себя, что мне совершенно неинтересно, куда его тогда занесло.
Несколько минут мы шли все так же молча, пока он не остановился и не повернулся в мою сторону.
- Перестань плестись сзади, у меня такое ощущение, словно меня кто-то преследует.
- О, извини, не знал, что ты предпочитаешь спереди, - сказал я, ускоряя шаг.
Он даже не улыбнулся, только ещё больше поник, и мне так захотелось ткнуть его локтем под бок и закричать: «Ей, дружище, ну чего ты, в самом деле!», сделать все, чтобы он снова стал тем Бобом, которого я знаю. Настоящим.
- Скоро доберемся, немного осталось, ты как?
- В порядке.
Я проследил за камушком, отскочившим от моей ноги, и снова стал думать о всякой ерунде. Вспомнил старых знакомых, родителей. Своих стариков, которые бросили меня тут, уехали и замели следы. Хотя я и не знал точно, просто не пытался их искать. А зачем? У меня даже желания не было выяснять номер телефона отца, поменявшийся, наверное, уже сотню, если не тысячу, раз. Узнавать какие-то новости про мать и её личный бизнес. Они всегда были такими самостоятельными, даже когда уже были женаты. Совершенно разные люди, как будто просто знакомые, живущие в одном доме. Никогда никуда не ходили вместе, не имели общих друзей, что уж говорить об общих интересах и прочей супружеской ерунде. Поэтому моё рождение не сблизило их, наоборот, только ещё больше отдалило.
Единственное, что я помню из детства: множество нянек, ворох одежды и целая куча игрушек. А когда мне стукнуло девять, тогда я начал понимать, что я просто никто. Пустое место. Я начал понимать, что я ничего не значу в своей жизни. Знаете, когда у двух людей рождаются дети, они ещё больше начинают заботиться друг о друге, в худшем случае – один из них просто уходит из семьи.
Мои же родители были бесчувственны, озлоблены и помешаны. Готовы были засунуть меня в любую, попавшуюся у них на пути, дыру. Лишь бы я не сидел у них на плечах, лишь бы не создавал проблем, которыми они и так были завалены по горло.
Но время шло, пусть так невыносимо медленно - все равно, постепенно я тоже научился ничего не чувствовать, я научился быть равнодушным ко всему, что меня окружало, подобно им, моим старикам, которые все-таки нашли для меня подходящую дыру и свалили, передав мне это через какого-то паршивого мальчишку.
Поэтому, если бы мне выпала хоть малейшая возможность стать Бобом, таким, как Боб, я бы не отказался. У него наверняка есть любящие родители, да и сам он добрейшей души человек. Если бы я был им, я бы никогда ни на кого не обижался - у меня бы просто не было времени. Я бы наслаждался жизнью, смеялся бы, умел понимать других людей, я бы, наверное, умел все.
Скорее всего, я не прав.
Я ведь не прав, да?
Боб вряд ли поймет меня, я не буду ему ничего говорить.
У меня перед глазами мелькали деревья и тускловатые осенние листья, немного помятые, будто здесь уже ходил кто-то. Друг шел чуть впереди меня, тяжело шагая и что-то высматривая по сторонам, вот тут-то я и решился:
- Боб.
- Немного осталось, потерпи, - он сказал это без тени раздражения в голосе, совершенно негрубо, даже не так, как несколько минут назад.
- Я не об этом.
- А о чем?
- Куда ты пропал тогда? – я нагнал его, теперь мы шли бок о бок.
- Искал дорогу, - он взглянул на меня и улыбнулся, - а ты, я вижу, чуть в штаны не наложил.
Я несильно толкнул его и выругался себе под нос. Вот придурок.
- Сказать тебе, что я думаю об этом?
- Нет уж, мне больше нравится, когда ты молчишь.
Я толкнул его ещё раз, а он вдруг заулыбался так сильно и глаза у него заблестели так ярко. И я бы обнял его, если бы мне было не все равно.
- Смотри! – он хлопнул меня по плечу и рванул вперед.
Там, где обычно были бесконечные стволы деревьев и непроглядная темнота, там – впереди, теперь красовался просвет. Узкая линия, разделяющая одну часть леса от другой. Я подбежал чуть ближе и увидел то, что так развеселило Боба.
- Рельсы, дружище!
Он стоял прямо напротив двух стальных полосок, уходящих в разные стороны.
Там было безумно холодно, ветер дул просто сумасшедший, и мне казалось, что я стою совсем без одежды.
- Хорошо, а куда дальше?
Боб ничего не ответил, просто указал пальцем направо, а пока я кутался в свою тоненькую толстовку, успел уже прошагать целую уйму метров. ***
Мы дошли до станции быстро, с такой неимоверной легкостью в ногах, которую я уже даже не надеялся почувствовать. Меня ещё никогда так не радовало светлое помещение, с теплыми батареями и множеством лавочек, пусть и не самых удобных. Меня никогда ещё так не радовали обычные настенные часы, которые тогда показывали ровно три часа ночи. Честно, мне казалось, мы бродили по этому лесу целую вечность, даже две вечности. А теперь у нас в запасе было ещё как минимум три часа.
По дороге Боб рассказал мне, что отсюда до школы рукой подать, но мы отправимся туда, только когда рассветет.
А потом я успокоился, просто расслабился, развалившись на лавочке, и закрыл глаза.
Это был первый раз, когда мне абсолютно ничего не снилось. Только какая-то тревога, где-то там, внутри меня самого.
Она перетекала во мне медленно, так мучительно, словно я на секунду вернулся в детство. Она обжигала все мои внутренности, плавила их; бешено несла мою кровь по сосудам, проникала в самое сердце, заставляя меня чувствовать ритм его биения – слишком слабый, немощный, причиняющий боль.
Это был первый раз, когда я не видел цветных картинок и прочей ерунды во сне, я просто чувствовал тревогу, будто мой организм хотел меня предупредить.
Мое сердце сжималось, иногда даже прекращая биться. А она терзала его, как только могла. Моя безысходность, моя тревога. Такая же безжалостная, такая же мерзкая, как и вся моя жизнь, но совершенно нереальная, подкожная, внутривенная, настойчивая. Она сдавила все мое тело, не позволяя ему шевелиться, она лишь хотела показать меня настоящего – глупого, немощного, напуганного.
Она лишь хотела, чтобы я проснулся, и я повиновался, я больше не мог терпеть.
Боб тихонько посапывал рядом, подперев голову рукой, - совсем спокойный, умиротворенный. Я же чувствовал себя беспокойным стариком, у которого тряслись руки, и сердце билось об ребра тяжеленной кувалдой.
На часах было три пятьдесят четыре.
Даже ночью поезда все прибывали и прибывали – с новыми людьми, собиравшимися в одну шумную толпу, с новыми чемоданами, полными разного ненужного барахла. И весь этот ворох жался в этом маленьком помещении: кто-то нервно смотрел на часы, чего-то выжидая, кто-то – бежал за непослушным ребенком, вышедшим без разрешения на улицу, кто-то кричал на билетершу, а у меня в голове секундная стрелка вдруг остановилась, прерывая отсчет.
Такой знакомый запах пробрался в ноздри - горьковатый, манящий, запретный. Но поблизости я не видел никого, кто мог бы служить причиной его возникновения. Словно он существовал сам по себе или же был полностью мною придуман. Наверное, я терпел слишком долго, настолько, что почувствовать его тогда не составило бы особой сложности.
Эта неделя выдалась такой тяжелой.
На часах было три пятьдесят четыре, когда я увидел мужчину, смакующего сигарету у окна. И он, тот неприметный увалень с огромными ладонями, был тогда единственным, кто мог мне помочь.
Он держал эту маленькую сигарету в своих огромных пальцах, потом затягивался, а я наблюдал за движением его руки, словно загипнотизированный. Скорее всего, он даже не подозревал, как сильно я в нем нуждался, он даже и представить себе не мог, насколько сильно мне тогда хотелось хоть один раз затянуться.
Моя тревога испарилась, оставив внутри меня неприятный осадок, зудящий, побуждающий.
- Простите, не угостите сигареткой? – я старался говорить вежливо, избегать резких и грубых тонов в голосе, но здоровяку, похоже, было все равно.
Он медленно обернулся и пробежался по мне взглядом, - такой смешной и мерзкий одновременно.
- Малыш, ты чего, я не курю, - его небритое и заплывшее лицо озарила такая дружелюбная улыбка, что мне стало не по себе. Не знаю, что тогда было с моим собственным лицом, но все внутри меня сжалось, словно впало в ступор вместе со мной.
Я перевел взгляд на руки незнакомца – сигарета по-прежнему была зажата между средним и указательным пальцами. Нет, я точно не мог ничего перепутать.
- А-а-а-а, ты про это, - он поднял свою громадную лапень вверх, указывая на сигарету. – Было у меня тут кое-что, - кинув окурок куда подальше, увалень начал рыться в карманах своих замызганных брюк, - вот, держи, - что-то внутри меня дрогнуло, когда его огромная ладонь возникла прямо у меня перед носом; дрогнуло и упало куда-то вниз, притягивая к земле.
Там, на его огромной ладони, с огромными и непропорциональными пальцами, четкими линиями судьбы и жизни, лежала маленькая пачка сигарет.
И когда он пихнул её мне в руки, та улыбка так и не спала с его лица. Вторая глава
|
потому что тут много всего важного, и в голове одни вопросы 
что, правда? 
. Я знаю, что история тоже будет не хуже, потому как интрига есть - а это главное. 
