Как известно, не стоит ждать чего-то хорошего, когда в одном прокуренном помещении собираются разношёрстные, залитые алкоголем, а кто и чем покруче, компании. В тот вечер в чьем-то огромном доме зависала едва ли не вся неформальная тусовка «Айбол рекордс». Без верхушки, впрочем, но нам она и не была нужна - мы непринуждённо отдыхали, заливались водкой напополам с пивом и без перерыва курили косяки - сейчас мне всё это напоминает какой-то пир во время чумы, «Титаник», неумолимо идущий ко дну. Многим казалось, что гасить постконцертные эмоции стоит именно таким образом - в компании себе подобных, в мареве, угаре, чужой блевотине и податливых девочках (хотя Майки порой доказывал, что и мальчиках тоже), теряясь за дымом травы и в едко-кислом запахе алкоголя. Я же предпочитал затянуться косяком или просто потрахаться - мне этого вполне хватало, чтобы расслабиться и отпустить до предела натянутый поводок. Этот ёбаный нуар у меня стоял поперёк глотки, но против общества, в которое меня всосало, идти не хотелось. В данный момент времени идти против означало бы положить на это все свои силы.
У меня их не было, сил.
Я хотел просто сидеть полулёжа на протёртом, продавленном множеством задниц кожаном кресле, чьи подлокотники были усеяны таким количеством разномастных пятен, что я боялся даже фантазировать в сторону «что это за неведомая херь тут накапана». Иногда ко мне подходила Джам - приносила новое пиво, не смешанное ни с чем. Она знала, что иначе я просто не дойду до дома. Она клала прохладную ладонь на мой горячечный лоб, улыбалась, заглядывая в глаза - тепло и немного печально. Проводила рукой по всклокоченному рыжеватому вихру - о боже, я и думать не думал, что издеваться над волосами - это так весело. Джам приходила и уходила, как призрак, как моя тень, моя Офелия. Я же не двигался - буквально в трёх шагах от меня на перпендикулярно стоящем диване сидел Джерард. Весь в чёрном, с отросшими едва ли не до плеч, волосами и больным горячечным взглядом. Там, рядом и напротив, много кто сидел - улей волновался. Нововылупившиеся «Май Кемикал Романс» начинали запись дебютного альбома. Да кто бы мог подумать.
И Джерард говорил. Курил в своей потрясающе блядской манере и говорил, говорил, знакомил этих алкоголиков со своими вычурными сентенциями. О смерти, о жизни. О тщетности бытия, если оно проходит без чего-то, что придаёт ему силу и окраску. Но о смерти больше. Майки намекал мне, что трагедия одиннадцатого сентября что-то перемкнула в нём. Я был склонен согласиться - в нескольких шагах от меня однозначно сидел не тот Джерард, которого я знал пять лет назад. Не тот, который с видом утопающего хватался за воздух, когда дрочил мне, а я - ему. Не тот, с которым было обговорено столько всего, а прочувствовано ещё больше, что и вспоминать это страшно - я и не вспоминал. Но курил он определённо так же, как и тогда. И это примиряло меня с реальностью.
Он говорил, я не вникал особо - самым краем уха, - наблюдая сквозь марево клубов дыма, как косяк - примятый по краю, пожелтевший уже, касается его обизанно-обкусанных алых губ. Он был бледный в этом своём обрамлении чёрных волос. И только красные глаза - от недосыпа ли, или от таблицы Менделеева, под которой он сейчас был, - и губы выделялись на этом молочном холсте. Движения рта с косяком, зажатым с краю, завораживали. Он сидел и метал бисер перед свиньями, я, впрочем, был не лучше других слушателей.
В этом же помещении находилась моя девушка. Невеста (впрочем, вопрос со свадьбой мы решили отложить на неопределённое будущее). И просто самый тёплый и надёжный человек, которому было не срать на меня. Здесь же был Джерард - распинающийся, куривший уже второй косяк подряд, запивающий дым дерьмовым, растворённым едва ли не в воде из-под крана, кофе. И в своей голове я выебал этот алый рот и самого Джерарда уже бессчётное количество раз. И каждый раз был по-своему неповторим.
Он отравлял меня собой даже так - просто сидя в паре метров от меня и беспрерывно пиздя за жизнь. И ведь его слушали. Даже набыченный Тим, ебаный капитан нашего издыхающего судна, даже он слушал и курил, курил и слушал, прижимая к боку очередную девочку с длинными ногтями и выжжеными обесцвечиванием волосами. У Джерарда вообще был дар - когда он отрывал рот - его хотелось слушать. Смотреть на него, едва не заглядывая внутрь, в эту мерцающую розовым языком и желтоватыми зубами темноту между алыми губами, и слушать до бесконечности.
Лично я хотел его ещё и выебать, но кого это волновало. Только меня, пожалуй.
В паху пекло, и джинсы давили. Мне нужно было отползти до сортира и желательно вернуться - я хотел быть под сегодняшней дозой Джерарда так долго, как только можно. Покачиваясь, как-то встал. И отправился на поиски заветной комнаты счастья.
Это можно было предугадать, но меня всё равно поражал выбор мест некоторых особо одарённых уникумов. Защёлка в сортире была сорвана, внутри трахались. Она - сидя на крышке унитаза, обхватив его за бока белыми лодыжками с тряпочкой белья на одной из них. Он - стоя на коленях и двигаясь, словно его гнала волчья стая. Мне было срать, если честно, я просто хотел умыться. Хотя отлить, конечно, тоже не мешало бы. В ванную, что ли? Наверное, сейчас я был не меньшим животным, чем все в этом доме. Меня всё равно не замечали, но я на всякий случай промямлил: «Не обращайте на меня внимания», отдёрнул шторку и воспользовался ванной. Потом включил воду - холодную - туда же и долго умывался. А после и голову нахер засунул под кран, надеялся, что полегчает. Смотрел завороженно, как прозрачное смешивается с жёлтым и утекает в чёрную дыру канализации, пряча то, каким я стал… Каким? А хер его знает. Было трудно думать об этом под струёй почти ледяной воды, бившей в затылок. Наверное, я стал чудовищем. Животным. Я не успел заметить, когда это произошло. И не стал бы дорываться до корней - из-за чего? Сейчас был я. Я был такой, какой есть. Я стоял с головой под краном над чужой изгаженной ванной. Внутри меня плескались хулион бутылок пива и клубились больше десятка косяков. За шторкой, утробно рыча, трахались. Жизнь шла своим чередом. Как там было принято во Франции? Король умер, да здравствует король? Всё происходящее отдавало дешёвым спектаклем. Мне хотелось одновременно блевать и выйти на свежий воздух. Внутри груди отчаянно скреблась успокоенная концертом и наркотой злость. Скулила.
Вдруг из-за приоткрытой дверцы донёсся шум, что-то упало, раздались голоса на повышенных тонах. Я закрыл кран и наспех вытер голову первым попавшимся полотенцем, надеясь лишь на то, что хозяева не вытирают им ноги или задницу. Внутри радостно шевельнулось, почуяв свежую кровь.
В холле, где на диванах сидела компания, уже никого не было, только спала друг на друге пара укуренных девчонок. Зато стеклянные двери на задний двор были раздвинуты, и почти весь народ, до этого сидевший в продымлённом доме, вывалил наружу. Там определённо что-то происходило. Я поймал растерянный взгляд Джамии. Подошёл ближе.
- Что там за херь? - спросил я.
- Я не поняла, что случилось. То ли Джерард что-то не то сказал, то ли Тим его поддел, но они сейчас подерутся, кажется, - взволнованно ответила Джамия. Обычно она умудрялась получать своё удовольствие от подобных вечеринок, опять же, ей нравилось быть рядом и знать, что я жив и со мной всё нормально. И сейчас она совершенно искренне переживала - Тим иногда был мудаком. Натасканным не в одной драке мудаком.
- Какого… - «хуя», хотел сказать я, расталкивая спины людей, больше половины которых не мог бы вспомнить даже по именам. И тут увидел истерично бегающий взгляд Майки - он искал в толпе. Искал меня, я знаю. На поляне уже валялась неразделимая куча. Тим сцепился с Джерардом, их полезли разнимать, но в итоге по траве катались не меньше шести человек, я успел заметить кудри Торо и ирокез Мак-Гира, тёмные волосы Джерарда… Мои глаза застлала багровая пелена, внутри голодно взвыло, и я тараном ринулся на эту кучу, едва ли не визжа. Кто-то вскрикнул. Я боковым зрением поймал взгляд Майки - он тоже ломанулся к куче, надо же, какой смелый. А ведь до чёртиков боится физической боли.
Я оттащил Мак-Гира за шкирку, ненадолго вжал его в траву.
- Остынь. Остынь, блять, не то врежу. Ты знаешь, я могу, - шипел-орал я ему в ухо, пока он не вывернулся из захвата и не отполз подальше.
Джерард до сих пор был в хватке Тима. Я плохо разбирал где кто, но на Джерарде уже была светло-серая рубашка, накинутая поверх черноты. А вот Тим так и был в чёрном. Едва он оказался сверху, я херанул его в бок с ноги, снёс с Джерарда и тут же насел сверху.
- Фрэнк, стой, стой, нет, Фрэнк, - донеслось до меня сдвоенным, если не строенным голосом. Джамия, Джерард, Майки… Я успел ударить несколько раз, чувствуя, как костяшки разбиваются в кровь и кажется, трещат чьи-то кости. Внутри клокотало: «Моё, моё, блять, руки свои в жопу засунь, Тим»… После меня оттащили, кто-то скрутил в сильной хватке запястья, как оказалось позже - Рэй. Джамия вылила на меня огромную кружку воды - где только успела взять? И только тогда я потихоньку начал приходить в себя. Грудная клетка ходила ходуном, правая рука в захвате Торо ныла, кровавое марево перед глазами рассеивалось. Это был первый раз, когда я видел страх в глазах Джамии. И я отвел взгляд. Я не хотел сейчас смотреть на себя её глазами. Обернулся, выискивая взглядом. Живой. Живой, губа если только разбита. Майки вытирает ему лицо платком. А вот с Тимом намного хуже - кажется, я ему нос свернул. Над ним девчонки со льдом, но он тоже в относительном порядке. «А нехуй. Моё», - в последний раз рыкнуло и заткнулось внутри. Я только поморщился.
- Ну как ты, Фрэнк, отпустило? Ты его чуть не убил, мелкий мудак, - поражённо заговорил Рэй сзади.
- Хрена с два такого убьёшь моими силами, - попытался вяло отшутиться я, хотя сам знал - мог. Мог бы, блять.
- Что на тебя нашло, Фрэнк? - спрашивала Джамия, но я только тяжело дышал. Не хотел говорить с ней сейчас.
Рэй отпустил меня, и я обнял, закрыл ей рот своими губами. «Тише, тише, детка, всё хорошо, я в порядке, все в порядке, - шептал я неразборчиво, тесня её в дом. - Пора возвращаться, Джам, надо ехать домой, пошло оно всё нахер». Мы как-то резво попрощались со всеми, кого встретили, И вышли с парадного входа к машине Джам. Я усадил её на водительское сидение, пристегнул. Присел перед опущенным стеклом.
- Что с тобой происходит, Фрэнк? - спросила она настороженно.
- Я не знаю, не знаю, детка. Завтра всё будет по-другому, поверь. Я просто устал, наверное. Я устал.
- Садись, - вздохнула она.
- Нет, милая, я приеду позже. Не смотри так, я только немного задержусь, мне нужно кое-что сказать Майки, понимаешь? Мне нужно ещё кое-что сделать, я скоро буду, меня подвезут. Я в порядке, Джам, я правда… - я нёс совершенную поебень, мои глаза бегали, а руки чесались, и я распрямился и засунул обе в карманы джинс. Я не был в порядке, и она это видела. Смотрела на меня очень серьёзно, словно копалась во внутренностях - почерневших, начинающих воспаляться. Я не любил этот её проницательный взгляд, вдохнул с шипением и поморщился. Джамия словно очнулась и завела машину. К слову, она не одна отъезжала от этого дома. Многие решили, что на сегодня хватит. Оставались самые стойкие.
Я нагнулся, всунул голову через открытое окно и поцеловал, мазнул по её скуле губами. Корица. Даже сейчас корица.
- Буду, детка, буду обязательно, - сказал я и отошёл с дороги, чтобы Джамия могла отъехать. - До встречи, ложись спать, хорошо?
Она кивнула и уехала.
Я не знаю, как вёл себя в ту ночь. Мне было искренне плевать. Пока шёл к дому, я умудрился нагнуться над ближайшими кустами изгороди и выблевать половину содержимого своего несчастного желудка. Такой образ жизни меня доконает, подумалось мне. Промелькнуло и испарилось - я шёл искать его. Искать Джерарда. Майки. Рэя. Они были нужны мне. Я только сейчас осознал, как они были нужны мне.
Народ на поляне за домом уже не дрался, но расходиться не собирался. Кто-то смеялся, многие просто спокойно разговаривали. Так всегда бывало на этих стихийных вечеринках. Сначала ты бьёшь кому-то морду, а через минуту уже пьёшь с ним на брудершафт, клянясь в вечной дружбе. Такие законы тусовки… Я нашёл их неподалёку от массивного крыльца. Майки закончил приводить в порядок лицо Джерарда, и теперь на его черных волосах красовалась кепка. Не бейсболка, блять. Именно кепка на растрепавшихся лохмах - и он был охуенен в ней. Он улыбнулся мне так, словно увидел солнце. Словно я - поломанный как попало и едва ли собранный правильно, почерневший, с воспалёнными внутренностями и больными фантазиями, почти озверевший, едва контролирующий свою злость - и есть его персональное солнце. Он посмотрел на меня так, помятый и обдолбанный, с разбитой губой, и я почувствовал звонкий треньк у себя внутри: леска, тянувшая всё это дерьмо пятилетней давности, лопнула, но дело было сделано - из ила полезло всё, всё то, что я туда так упрямо упихивал последние годы, всё то, что не давало мне спокойно существовать в своём настоящем… Всё это попёрло наружу, омывалось мутной водой, булькотило. Снова становилось настоящим… Я шёл к нему, а он улыбался - тепло, по-детски открыто. Внутри взвизгнула, забилась на поводке злость. Мне хотелось убить его. Я хотел поцеловать его. Едва я подошёл, он положил мне руку на плечо и легко сжал пальцы. Злость вякнула, проскулила, затопталась на месте, закружила и успокоилась. Совсем успокоилась, мне даже сдерживаться не приходилось - словно тепло от руки на плече и сама рука были каким-то неведомым дрессировочным приёмом для моей чёртовой злости. Я выдохнул, искренне, впервые за много лет.
- Фрэнки, - сказал Джерард, блестя зубами и широкой-широкой своей улыбкой, и я рухнул во тьму.
Что было дальше? Плохо поддаётся памяти. Наверное, это был шок, подкреплённый алкогольным и наркотическим опьянением. Мы говорили, кажется. Танцевали в толпе, снова говорили. В кадре постоянно мелькали Рэй и Майки. Мак-Гир. Тим с разбитым носом… Какие-то девушки. Я смеялся и несильно толкал Джерарда кулаком в плечо. Он норовил поймать мою руку и обхватить пальцы. Пьяный, пьяный и податливый. Потом я пришёл в себя в странной позе - я почти сидел на плечах у Джерарда, рядом стоял Майки. Не знаю, какого хуя моя нога делала на его плече, не помню ни слова, что было произнесено в этот момент. Помню только прожигающее до кости тепло его ладони на моём бедре. Темнота…
Я больше не пил и ещё раз целенаправленно был в туалете - облегчился и засунул два пальца в глотку. Я хотел освободиться от яда, хотел начать быть в этом моменте и душой, и телом, а не только обозначать физическое присутствие. Творилось. Творилось что-то странное. Я не хотел проебать это. Слишком много времени я потерял и так. Когда я привёл себя в порядок, прополоскал рот, пригладил рыжеватый вихор и вышел, в холле народу заметно поубавилось. Я нашёл Майки, спросил - где все? Он в ответ только пьяно пожал плечами. Он весь вечер обжимался с каким-то парнем на глазах у Рэя и я понять не мог, зачем он это делает. Хотя чёрт их поймёт, может, это такие ролевые игры, которые я просто не вкуриваю. Я едва нашёл свою куртку в ворохе чужых вещей под лестницей и вышел на улицу через главный вход.
Ночь, прохладная, почти тихая и мирная, не считая гудящий за спиной дом. Весна в этом году была тёплой, но в два ночи было зябко. Я накинул на себя джинсовку с флисовой подкладкой и поёжился. Ёбаный дубак. Джерард стоял на хозяйском газоне в одиночестве, курил и лупился в небо. Совершенно сюрреалистическое зрелище. Я завис на облаке тёплого дыма, что он только что выдохнул из своих лёгких и выпустил в ночную темноту над собой. Чёртов фокусник.
Я подошёл ближе, встал слева от него. Неловко покрутил в пальцах вытащенную давно сигарету. Он кинул на меня быстрый взгляд искоса и полез в карман за зажигалкой. Молча прикурил мне.
Мы стояли и курили на чужом стриженом газоне. Долго, медленно и мучительно. Кто-то выходил из дома, хлопал дверью. В эти недолгие секунды в нашу тишину прорывались громкие голоса и смех. Потом хлопок - и всё стихает, как по волшебству. У меня на языке крутилось столько всего несказанного, но это напоминало клубок из спутанных обрезков разноцветной шерсти. Не известно, за что лучше дёрнуть в начале и не понятно, стоит ли дёргать вообще. Поэтому я курил, изредка смотря на его задранное к небу лицо, на волосы и кепку сверху. Потрясающий. Ненавистный. Мой. Сердце стучало быстро, гулко. Мы курили. Дым медленными ленивыми облаками поднимался наверх, к звёздам.
- Прокатимся? - вдруг сказал Джерард, и я вздрогнул - так до нелепого хрипло и нереально прозвучал в тишине его голос.
Я пожал плечами. Щелчком отправил заалевший бычок под ноги и поплёлся за Джерардом. Он подошёл к какой-то убогой серебристой тачке - сбоку я не смог определить модель, - открыл скрипнувшую дверцу и сел внутрь. Я постоял на улице несколько секунд. Стекло с моей стороны пришло в движение, из тачки пахнуло смесью странных запахов, нанизанных на крепкий запах пота.
- Так что? Едешь?
У меня было так много ответов на эту провокацию. «К незнакомым мужикам в машину не сажусь». «Мой час стоит дорого, папочка». «Какого хуя тебе от меня надо, Джи?» Да, у меня было достаточно вариантов, но я молча открыл дверцу - та кособоко распахнулась, едва не ударив меня по колену - и сел на продавленное сидение. Джерард завёл и тронулся почти сразу.
- Ты точно можешь ехать? - спросил я на одном из поворотов, в который Джерард вошёл по слишком большой дуге.
- Всё под контролем. Дай мне жвачку, там, в бардачке.
В бардачке у Джерарда был ебаный бардак. Пустые пачки от конфет, жвачек и чипсов. Сигареты, смятые исчерканные листы. Презервативы. Лифчик. Какие-то автомобильные карты. И да, жвачка там тоже была. Я вынул пару подушечек и засунул ему в рот. Он мягко обхватил губами пальцы, в конце лизнув языком. Меня обдало волной жара от макушки до кончиков пальцев на ногах. Джерард улыбнулся своей блядской широкой улыбочкой и протянул:
- Спасибо.
- Обращайся, - пожал я плечами, закинул жвачку обратно в бардачок и отвернулся к окну. В машине было слышно только наше дыхание и шорох шин об асфальт под мерный гул мотора. Джерард вёл достаточно спокойно, его состояние выдавали только нервно постукивающие по рулю пальцы.
Когда я понял, что мы, кажется, движемся к выезду из Ньюарка, родился резонный вопрос:
- Куда едем?
- Прогуляться, - отзеркалив моё последнее движение плечами, ответил Джерард, не отвлекаясь от лобового стекла.
Мы ехали молча. Он, не спрашивая, включил радио и нашёл какую-то волну с приятной музычкой. Я не знал, кто это играл, но был определённо за такой ненапрягающий фон. Тишина в одной машине с Джерардом тяготила. Язык чесался, но сказать хоть что-то адекватное я просто не мог. Не находил правильное, нужное мне начало. Когда я понял, что мы съезжаем на трассу вдоль океана, я всё же повернул к нему голову. Нечитаемый в темноте профиль в кепке. Нервно стиснутые на руле пальцы. Одни на дороге, только мы и дальний свет фар, лента шоссе да темень океана слева. Я некстати подумал о том, как было бы здорово свернуть сейчас, остановиться у обочины. Выключить фары, оставив только габариты. Приоткрыть окна. Я бы отстегнул ремень и перегнулся через ручник, судорожно расстёгивая ремень Джерарда, нащупывая ширинку на твёрдом, горячем бугре под джинсой. Как заставил бы его отъехать на сидении в максимально дальнее положение, как освободил бы член и, не обращая на застарелые запахи семени и мускуса, одним махом загнал бы в рот. У меня до сих пор не было в этом опыта, вот только сейчас меня это совершенно не волновало. Я хотел этого так, что едва справлялся с заполняющей рот слюной. Я хотел этого и был уверен, что первый минет в моём исполнении вышел бы чудной, до звёзд в глазах, премьерой. Я бы довёл его до оргазма, перебирал бы рукой его яйца. Я бы не позволил отстраниться, когда Джерард вцепился бы мне пальцами в затылок, и почувствовал его сперму на языке, на нёбе в глотке. Я проглотил бы всё, чтобы ничего не пропало. Я бы облизал губы и заглянул ему в глаза - хорошо? Достаточно? Я могу ещё.
Я сглотнул и отвернулся, когда понял, что он уже несколько раз искоса смотрел на меня. Снова уставился в окно. Щёки горели, в паху тянуло до безобразия. Я так много раз прогонял у себя в голове наши выяснения отношений, так тщательно выстраивал каждую фразу, проживал это снова и снова, что сейчас, когда мы встретились по-настоящему и могли бы поговорить, желание и надобность в этом разговоре пропала окончательно. Я переболел последствиями, я вырос, я изменился. Я давно не был тем мальчиком, который не позволил трахнуть себя на чердаке в доме его бабушки. Я был совсем, совсем другим человеком. Каким был Джерард? Каким он стал за это время без меня? Наверное, мне хотелось это узнать. Я снова задумался и не понял, когда Джерард притормозил. Очнулся только, услышав щелчок его ремня безопасности. Он вышел и хлопнул дверью. Я, немного посидев, вышел за ним.
Здесь было прохладно, с океана тянуло свежестью и растворённой в воздухе солью. Бетонная велосипедная дорожка тянулась вдоль полотна трассы, исчезая за поворотом. В этом месте, где притормозил Джерард, она расширялась и вдавалась в берег наподобие площадки для отдыха. Стальные трубчатые перила опоясывали её, чтобы никто не упал вниз, на песок. В темноте и какой-то нереальной после бешеного вечера тишине ленивый рокот волн звучал странно и чужеродно. Я никак не мог поверить в реальность всего происходящего.
Джерард стоял на площадке, опершись руками о трубу перил, курил снова. Я захлопнул дверцу машины, неторопливо перешёл пустую тёмную дорогу, встал рядом. Мы едва касались локтями, и от этого было немного теплее. Я внезапно остро осознал, зачем он отвёз нас двоих так далеко, и улыбнулся этой догадке. Расчётливый мудак.
- У тебя девушка, - внезапно сказал он, не вынимая из губ сигарету. - Очень милая.
- Невеста, - поправил я и полез во внутренний карман за своей пачкой. В разреженной темноте мелькнула тусклым светом серебряная полоска на пальце.
- Оу, даже так, - ответил он, выдыхая дым в сторону океана. Изгиб его кисти притягивал взгляд, я, наверное, никогда не смогу насмотреться на это. - У меня тоже девушка, - сказал он после пары затяжек. - В Нью-Йорке осталась, правда. Сказала, если я не нарисую за этот год чего-нибудь стоящего, уйдёт от меня, - хихикнул Джерард. - Говорит, я неудачник.
- В пизду такую девушку, - ровно ответил я, прикуривая от своей зажигалки. Та неожиданно нашлась во внешнем кармане. Джерард хмыкнул.
- Она в чём-то права, я неудачник. А теперь я лезу во что-то, в чём плохо смыслю, и мы даже собираемся записать первый альбом. И меня почти колотит от осознания, что может выйти так же, как с комиксом. Я вряд ли переживу это, - выдал он мне, как на духу.
Я посмотрел на него. На бритой бледной щеке у виска пробивались жёсткие волосы. Хотелось запутаться в них языком, слизать вкус пота - я был уверен, он там был. Я отвернулся.
- Всё получится. У меня мурашки от того, что ты делаешь на сцене. Мурашки от песен и музыки, - «от тебя», - хотелось продолжить мне, но я замолчал, заткнув себе рот сигаретой. Мне не стоило говорить о том, как я пару раз мастурбировал, просто слушая промо-диск Джерарда, и как кончал на вдохе от его голоса. - Вам только ещё один гитарист нужен, потому что из тебя он, прости, никакой.
Джерард закинул голову назад и рассмеялся.
- Никогда не лез в гитаристы, нахуй надо. Просто найти никого не можем. Чтобы подходил, - сказал он и снова долго, чувственно затянулся. Огонёк на кончике сигареты распалился, отражаясь в зеленоватых глазах алым. Я вздрогнул едва ощутимо, внутри заныло сладко до одури. В этой фразе было столько недосказанного, что я очень боялся спугнуть удачу.
- А моя группа разваливается, - повёл я плечом, словно надеялся отгородиться от этого. - Тима несёт куда-то, я уже перестал понимать, о чём наша музыка, для чего мы её пишем. Я перестал понимать, о чём пою. Это грустно, - сигарета закончилась, и я, притушив бычок о низ трубы, кинул его себе под ноги. Вздохнул, прикрыл глаза. - Иногда мне очень хочется, чтобы было всё, как раньше. Чтобы Рэй, Майки, ты… Мне не хватает этого. Я… завидую твоей группе, Джи. Вы невероятные какие-то.
- Как раньше, - хмыкнул Джерард. - Как раньше уже не будет. Никогда, - сказал он и отправил тлеющий окурок в долгий полёт за край перил. - А если бы я позвал тебя? Переманил из «Пэнси», ты бы пошёл ко мне вторым гитаристом? - спросил он вдруг.
Я поёжился от пронизывающего вера с океана. Вгляделся вперёд, в темноту, но ничего там так и не увидел. Внутри всё тряслось от предвкушения чуда. Он шутит? Согласился бы я? Неужели не видно по мне, что я за ним на край света готов, босиком, и меня даже привязывать не надо - сам пойду, как преданная псина, согласная на объедки и редкую ласку? Он вообще, понимал, что предлагал мне? Быть постоянно рядом. Творить вместе. Смешивать в одно общий пот и кровь. Преодолевать преграды. Радоваться. Засыпать и просыпаться, выступать… Дышать одним воздухом, одним запахом, даже если это запах нестираного белья и пота, немытых тел… Это практически брак - пускай творческий, пускай полигамный, но всё же. Господи, какой же он идиот… Я вздохнул и посмотрел ему в глаза. Пожал плечами.
- Кто знает? - мои губы скривила улыбка.
Он снова хмыкнул и снова закурил. Я перестал считать. Кажется, курить сейчас нам было более необходимо, чем дышать.
- Знаешь, я всё же думаю, что неудачник. Как минимум, был неудачником, - сказал Джерард и затянулся - блаженно, прикрывая глаза. - Мне двадцать пять, из успехов - оконченная школа искусств да никому не нужный комикс, работать над которым я просто заебался. Все последние годы я постоянно ловил себя на мысли, что бездарно проёбываю молодость. Что делаю что-то не то, не так, будто свернул не туда или не на своём перекрёстке. Так было вплоть до прошлого сентября…
- Я помню, - кивнул я. - Майки звонил мне. Я рад, что с тобой ничего не произошло.
- Со мной много чего произошло после, Фрэнк, - ровно сказал Джерард. - Очень много. Ты, блять, представить не можешь, насколько. И Майки вызвонил тебя, потому что я его попросил. Я знал, что ты в Нью-Йорке, и, блять, чуть не сдох, когда это всё началось.
Я судорожно втянул носом прохладный воздух, а потом затянулся новой прикуренной сигаретой - сразу и почти на треть. Что?
- Мне было так тяжело, Фрэнки, так тяжело, - сказал он и уронил голову на вытянутые вперёд руки. Кепка слетела с его волос и мягко приземлилась на бетон. Он даже не заметил.
- Тяжело, - вдруг прошептал я. - Это тебе было тяжело? А обо мне ты подумал? - зашипел я и снова затыкнул себя сигаретой. Дым пошёл не в то горло, я закашлялся. Джерард не поднимал лица с рук.
- Всегда. Я всегда думал о тебе. Я заебался вспоминать тебя, нас, Фрэнки, - пробубнил Джерард в рукав рубашки. - Я постоянно прокручивал ситуации, которыми не был доволен, я не понимал, где просчитался. Я много раз хотел вернуться, приползти, я с ума сходил. Я думал, что гей, я пробовал с парнями, но это всё не то, это всё ёбаное не то, и дальше обоюдного отсоса в туалете ничего не пошло. Потом я встретил девушку - и мне было нормально с ней, я не хотел трахать парней, я хотел только тебя. Мне снилось твоё лицо, твои руки на моей коже, твои губы, как ты выдыхаешь воздух и стонешь, когда трахаешь меня, вдавливаешь телом в матрас, мне кажется, что я запутался, зациклился, завис в той ситуации, и понял свою ошибку. Если бы не я, Фрэнки. Если бы не я, если бы ты. Ты должен был трахнуть меня. И у нас бы всё получилось. Я до сих пор хочу понять - как это. Как это могло быть с тобой. До зуда в заднице, до судороги в яйцах хочу, - шептал Джерард в свои вытянутые руки, а сигарета тлела между дрожащими пальцами. Мне внезапно захотелось схватить его за тёмные патлы, за затылок, дёрнуть, отвести ему голову и с силой въебать в трубу. Какое право он имел сейчас вываливать всё это на меня? Я сжал руки в кулаки. Они тряслись. Джерард снова зашептал: - Но ты уехал. Ты бросил меня, Фрэнки, даже не дав ничего объяснить…
- Объяснить? - прорвало меня. Я вцепился в перила и рассмеялся - темноте, Джерарду, океану, ёбаному безразличному звёздному небу. - И что ты собирался мне объяснять, мудак? Что ты снова забыл поставить меня в известность о своих планах? Что это очередное не моё дело? Что я снова должен смиренно сидеть на задних лапках и ждать, когда Джерард Артур Уэй снизойдёт до меня своим вниманием? Какого хуя ты хотел объяснить мне, Джерард? Ты съебал, ты оставил меня, и только не говори мне сейчас, что сожалеешь, я не поверю ни одному слову. Если бы сожалел - ты бы сделал хоть что-нибудь. Ты бы сделал, ёбаный ты мудак, - всхлипнул я и зло вытер рукавом глаза, царапая кожу грубой джинсой. Хуй ему, а не мои слёзы. А потом затянулся последний раз, развернулся и ушёл в машину. Холодно. Так холодно. Просто до костей продирало.
- Я сделал, - спокойно сказал Джерард, когда снова сел на водительское сидение рядом со мной. Заводить он не торопился, но тут хотя бы не было ветра. Было теплее. - Я сделал, Фрэнк. Я написал письмо. Но ты не ответил на него.
- Не знаю, о чём ты, - буркнул я в ответ. Мне так надоело всё это. Происходящее выматывало сильнее, чем последний год жизни. Я хотел тишины. Я хотел спать.
- Я написал тебе письмо, Фрэнки. Несколько листов, исписанных практически кровью…
- Боже, только не надо патетики, Джи, - хмыкнул я и посмотрел на него. Улыбка стекла с моих губ горячим воском. Его лицо - серьёзное, серое в темноте - висело неподвижной траурной маской.
- Ты не знаешь, чего мне стоило написать его. Я лично пришёл к твоему дому и сунул его в отверстие для писем, - тихо сказал Джерард. - Не говори мне, что мне это приснилось.
- Когда это было?
- В конце июля.
- Но… я не получал никаких писем.
Джерард вздохнул.
- Это другой вопрос, Фрэнки. Значит, кто-то получил его за тебя. И знаешь… Это многое объясняет, - Джерард замолчал, потарабанил пальцами по рулю. - И всё же - ты ни разу не попытался поговорить со мной. Ни разу…
- Я был зол. И обижен. Я и сейчас зол и обижен. Это ты кинул меня, Джерард. Кинул, так и не трахнув. Кинул, наобещав всего. Кинул, хотя сказал, что не собираешься никуда поступать. Что я должен был подумать? Знаешь, я понимаю намёки.
- Это не было намёком, идиот, - горестно вздохнул Джерард, сползая ниже по сидению. Его колено упёрлось в коробку передач. - Это просто катастрофическое стечение ёбаной хуйни, Фрэнк. Просто… а, блять, - он обеими руками вцепился в свои волосы, потёр лицо ладонями, да так и оставил пальцы на глазах.
- Ну, давай, удиви меня, - я переложил руки крест накрест и тоже сполз ниже по сидению.
- Ты хочешь знать ситуацию с моей точки зрения? Правда хочешь? - саркастически спросил Джерард.
- Хочу.
- Тебе не понравится то, что ты услышишь, Фрэнк, - глухо произнёс он. - Потому что в этой истории ёбаным мудаком и истериком будешь выглядеть ты.
Внутри меня что-то дрогнуло. Словно какая-то аксиома, догма, которую я вдалбливал себе, дала трещину. Трещина зазмеилась и стала расползаться. Мне было больно.
- Я хочу услышать твою версию, - решил я, крепче сжимая в руках свои рёбра.
- Хорошо.
И он начал рассказывать.
- Помнишь, мы рисовали комикс для выпускного, - вспоминал Джерард, и я автоматически переносился в то время, пил его, как сладкий сироп. - Ты ещё тогда делал мне намёки, мол, рисование - это моё. Что в этом я могу реализоваться, и я внезапно так вдохновился этой идеей, что послал свои скетчи в несколько мест и в Ньюарке, и в Нью-Йорке. Я не мечтал стать кем-то особенным, но этот твой взгляд, когда я сказал, что буду продолжать работать в магазине после выпускного, засел во мне занозой. Я не хотел, чтобы ты так смотрел на меня. Я хотел гордиться собой, и чтобы ты гордился мной. Я хотел поступить, как настоящий мужчина. Поставить себе цель и добиться её. Я должен был осуществить это для самого себя, иначе просто перестал бы себя уважать. Я хотел взять эту высоту - и прийти к тебе, чтобы ты оценил, чтобы похвалил, чтобы понял, я не просто депрессивная тряпка, я тоже кое-что могу. Чтобы гордился мной, а не жалел. Я не думал, что учёба что-то изменила бы в наших отношениях. Я вообще не думал об этом, - Джерард вздохнул и скользнул руками на колени. - Мне очень долго не отвечали, и я почти успокоился. На нет и суда нет, как говорится. Да и баллы по остальным предметам у меня были очень слабые. И вот в тот ёбаный понедельник мне с самого утра звонит профессор карикатуры из Школы визуальных искуств, и говорит мне - Уважаемый мистер Уэй, мне понравились ваши работы, и я бы с удовольствием похлопотал о вашем зачислении, но вам нужно будет приехать сюда и в срочном порядке подтянуть некоторые предметы, чтобы добрать проходной балл. Знаешь, что со мной было в тот момент? Знаешь, как это - вдруг получить надежду, когда уже поставил на себе крест? Я поскидывал в сумку самое необходимое, как мог объяснил ситуацию сонному Майки и вылетел из дому. Прости, это правда, но последнее, о чём я думал в тот момент, что обещал тебе незабываемый день вместе, перетекающий в ночь. Вспомнил я об этом только на следующе сутки, но потом снова закрутился, и так и не дошёл до автомата. Я был уверен, что Майки тебе всё объяснит как-нибудь. Я совершенно забыл, что сам ничего толком не объяснил Майки… Когда я добрался до телефона, оказалось, ты уже уехал в Белльвиль. Я расстроился, конечно, но у меня было очень много работы - я зубрил историю и литературу. Я был обязан поступить, чтобы, когда ты вернёшься, мне было, чем тебя порадовать. Мне нужна была амнистия. Каково же было моё изумление, когда ты не вернулся, Фрэнки, - устало протянул Джерард и стиснул руль правой рукой по центру. - Ты просто взял - и не вернулся. И не звонил, и Майки рассказал, как расстроен ты был. Я был готов ехать в Белльвиль, только не знал адреса. И телефона не знал. Поэтому то, что я мог придумать в тот момент - это написать тебе письмо. Я ведь с ума по тебе сходил, Фрэнки, - он судорожно вдохнул и выдохнул. - Я ждал ответа месяц. Не дождался. Потом Майки сказал, что ты вообще не собираешься возвращаться в Ньюарк, и всё так же зол на меня. Что и слова обо мне слышать не хочешь. Что со мной было тогда - даже вспоминать больно. Именно тогда я решил переехать в Нью-Йорк в общежитие. Всё, происходящее с нами было для меня знаками - ты знаешь, я серьёзно отношусь к знакам. «Просто прими то, что он ушёл, Джерард, - шептало подсознание. - Вам не нужно быть вместе». В какой-то момент я начал думать, что так правильно. Так и должно было быть. Я просто не представлял, какое у нас могло быть будущее, у двух парней. Мне было сложно, впрочем, я до сих пор не представляю. Я честно пытался забыть тебя каждый грёбаный день. Но меня всё равно засосало. Непроглядная чернота. Больше не было света. Не было того, ради чего это вообще затевалось. Я неудачник, Фрэнки, она была права. Я научился рисовать, я стал профи. Я пожил в Нью-Йорке и сбежал оттуда, заразившись меланхолией. Я выныривал из очередной депрессии, чтобы нырнуть в следующую, и это стало привычкой. Я жрал, да что уж там, жру до сих пор препараты, от которых у меня уже зависимость, я наркоман, Фрэнки. И единственный плюс во всём этом дерьме - это то, что двенадцатого сентября прошлого года я проснулся и понял, что проёбываю свою жизнь. Что не делаю ничего из того, что делало бы меня счастливым. Я запутался и бился, как муха в паутине. У меня не было будущего. А теперь, с «Майкем», оно есть. Я не знаю, что это будет. Не знаю, что у нас получится - захудалая третьесортная группка или что-то, что будет колесить по миру и собирать огромные залы. Но с её помощью я скажу всё, что хочу сказать этому ёбаному миру. Ты понимаешь меня, Фрэнк?
Он смотрел на меня из темноты, и по его лицу - я слышал это по голосу - текли слёзы. Злые, солёные, настоящие. Он сейчас передо мной был весь без прикрас, настоящий до того, что меня тянуло вскрыть себе вены - настолько было тяжело переносить его, выворачивающегося наизнанку. Настолько я вдруг - боже, кто бы мог подумать?! - чувствовал себя виноватым перед ним. Я до сих пор был зол, но присутствие Джерарда успокаивало. Я был обижен на него - что он не был ещё настойчивее. Но потом одёргивал себя - это же Джерард. Он и так сделал слишком много. И в итоге ёбаным мудаком и предателем… оказался я?
Какое-то время я просто не мог пошевелиться. Открытие двинуло меня кулаком в висок и отправило в глубокий нокаут. Пять лет… Пять лет я пытался задавить в себе то, что было между нами. Всегда было, с самой первой встречи. Нам словно не отвязаться друг от друга, словно… никак иначе. Я потянулся к сжатой в кулак ладони на его колене. Осторожно тронул дрожащими пальцами, накрыл сверху. Он всё так же смотрел на меня. Я не выдержал.
- Джи, - потянул его руку на себя, прижался губами и тоже заплакал. - Джи…
Его пальцы на затылке оказались незаметно, непонятно как - горячие, холодные, словно от разных людей. Он зарылся в короткие волосы, притянул меня к себе - мы встретились лбами.
- Фрэнки, я так скучал по тебе, - прошептал он. - Я думал, умру рано или поздно.
- Все мы умрём рано или поздно, - хмыкнул я, задевая носом его нос. Я так остро хотел поцеловать его, боже, первый раз за столько времени. Так сильно, и его губы были так близко, что голова кружилась, а меня вело - то вправо, то влево, - и всё вокруг мелькало.
- Не думаю, что буду сожалеть по этому поводу. Я держу тебя за руку и вот-вот поцелую. Хуй с ним, можно и умереть, - шутливо сказал Джерард, а я качнулся вперёд и вдруг неожиданно для самого себя коснулся его губ - влажных, солёных. Мы замерли, пытаясь снова почувствовать всё как впервые. Шероховатость обкусанной кожи, тепло и мягкость. Я начал прихватывать его губы первым. Я хотел целовать его жарко, горячо, но не мог позволить себе. Не заслужил. Джерард приоткрыл рот, и я было двинулся туда языком, но он лишь отстранился. Я понял его - снова кружил губами, касался, дышал одним с ним воздухом, ощущая, как вдруг наполняется сосущая пустота внутри меня. Наполняется, меняя горечь прошедшего на обещание неминуемой сладости. Как же я любил его. Как же я хотел его. Прикосновения языка к верхней губе сорвало все мои предохранители. Я всхлипнул и притянул его за затылок - хватит, наигрались. Сколько можно? - и насильно впихнул язык между сомкнутых губ. Проехался по зубам и языку, Вылизал щёку изнутри. Джерард вздрогнул, застонал и расслабился. От него невозможно несло пивом, жвачкой и сигаретами. Сигаретами и пивом больше. И никогда мой с ним поцелуй не был вкуснее. Никогда смесь этих запахов не заводила меня быстрее.
Вдруг Джерард отстранился, провёл по моей щеке рукой, остановился большим пальцем на губе и отвернул её вниз. Я прихватил его зубами, втянул внутрь, обвёл языком. В глазах Джерарда колыхалась первозданная тьма.
Он медленно выдохнул - оказывается, не дышал всё это время, что трогал меня, - и завёл машину. Выехал с обочины и развернулся одним слитным движением, едва не въехав в отбойник. Вжал педаль в пол и понёсся по ночной трассе, включив дальний свет в самый последний момент.
- Куда мы сейчас? - хрипло спросил я, держа свою руку на его, сжимающей коробку передач.
- Ко мне, - просто ответил он, не поворачивая головы.
****
Когда мы проезжали по тихой улице у парка вдоль домов его соседей, я поймал себя на том, что меня трясёт. Я пять лет не был здесь, не был намеренно - не мог допустить даже малейшей вероятности нашей встречи. И вот теперь он небрежно паркуется у гаража своего дома, мы выходим из машины, и он тянет меня к неприметной дверце за гаражом. Он и правда живёт в подвале.
Здесь очень уютно. Грубоватые кирпичные стены, большой рабочий стол с лампой на нём. На столе доска под углом, к ней прилеплены на кнопки раскадровки какого-то комикса. В темноте сложно разобрать. Дверь Джерард оставляет открытой - у него перегорела лампочка, а за новой идти наверх, и это нереально, потому что родители больше не в разъездах со своей работой. Из двери в комнату влезает пласт тусклого света. Темнота немного поддаётся, становится не такой густой, как зрачки Джерарда, когда он смотрит на меня и тянет за руку. На полу валяются изрисованные и смятые листы, баночки из-под каких-то таблеток - Джерард просто отпинывает всё это ногой, продолжая тянуть к широкой разворошённой кровати.
Он не говорит мне ни слова - только дышит загнанно, горячо, опаляя даже на расстоянии вытянутой руки. От осознания происходящего жар разрастается внутри черепа и в паху, член наливается, а яйца почти ломит - я так давно ждал этого. Я никого не хотел сильнее.
Он снимает с меня куртку, откидывая её на стул, ведёт обжигающими ладонями по бокам вниз, чтобы добраться до края футболки и залезть под неё пальцами, и дышит, дышит так, будто задыхается. Я останавливаю его за запястья и вытаскиваю его руки из-под ткани, начинаю раздевать его самого. Он немного зажимается, но мне плевать. Сейчас ничто не в силах остановить меня, даже внезапное появление его матери на лестнице, которая вела наверх, в дом. Я бы просто послал её и попросил закрыть дверь с другой стороны.
Я собирался трахнуть Джерарда.
Я стащил с него рубаху с длинным рукавом, откинул в сторону стула. Присел на корточки, приподнял край чёрной футболки и поцеловал его в живот - прямо в дорожку волос под пупком. Мягкая, тёплая кожа. Он весь был такой сейчас - мягкий, тёплый, податливый. Грязный. Я едва не застонал, представляя, как войду в него. Мой член стоял колом, и я потянулся к пряжке, чтобы расцепить её и немного облегчить свои мучения. Задел ткань пальцами - над головкой на джинсе растекалось влажное пятно. Он творил со мной что-то невероятное.
Я снял с него штаны вместе с бельём - одним слитным движением. Член, оставшись без прикрытия ткани, упруго закачался перед глазами, и я не выдержал - провёл носом до самого основания, а потом влажно, всей шириной языка лизнул головку. Джерард вздрогнул и выругался. Солёная. Вязкая. Хочу…
Я толкнул его на кровать, и он, сначала развалившись совершенно пошло - с раздвинутыми ногами и быстро ходящей от рваного дыхания грудью, - вдруг выгнулся весь - потянулся к тумбе. Выудил из-под наваленного барахла тюбик и ленту презервативов. Только сейчас я понял, что дрожу. И он дрожит тоже. Из двери тянуло холодом.
- Надо закрыть дверь, - шёпотом сказал я.
- Тогда будет темно, - так же прошептал он.
- Не страшно. Я не хочу, чтобы кто-то слышал, как ты будешь стонать подо мной.
- А ты самоуверен.
Смешок.
- Я хочу тебя до одури, Джи. Я боюсь кончить, даже не войдя.
- Закрывай уже эту чёртову дверь.
Я хмыкнул и развернулся, пошёл к прямоугольнику тусклого света. Выглянул на улицу, в предрассветные безлюдные сумерки, и завис. Перед глазами замелькали картинки из прошлого. Детство, парк. Переезд. Наша с ним встреча. Поцелуй - наказание. Наши руки. День рождения. Поцелуй - удовольствие. Его рука на моём члене. Чувства, чувства, чувства…
Я не знал, что ждёт нас завтра. Я и предполагать не мог, чем станет «Май кемикал романс» для миллионов потерянных детей по всему миру. Но я верил в него, я хотел быть с ним до конца, что бы это ни обозначало.
Я не мог знать, что завтра меня будут искать Майки и Рэй, чтобы уговорить уйти из «Пэнси» в «Майкем» вторым гитаристом.
Я не мог знать, что мой приход в группу придаст ей законченности, цельности, и что работать всем вместе будет так же охуенно, как и раньше.
Я не мог знать, что Джерард и правда подсел на колёса и алкоголь. Я не мог знать, в какой ебаной марианской впадине он сейчас прозябает, но единственное, в чём я был уверен - что подам ему руку каждый раз, когда он соберётся упасть в дерьмо снова. И он пообещает мне, что станет лучше. Я всегда верил в него.
Я не мог знать, что моя любимая, ласковая, терпеливая Джам в один прекрасный момент не выдержит всего, незримо происходящего между нами с Джерардом, и поставит вопрос ребром - или свадьба, или она уходит из моей жизни. И я знал всегда, что не смогу отпустить её. Не смогу, нет, никогда. Но я был безмерно благодарен за постановку вопроса. Я готов был целовать ей ноги, что она не сказала: «Я или он, Фрэнки. Ты должен решить. Так не может больше продолжаться, я не слепая». В этот момент я бы рехнулся, но она умница, моя Джам. Она понимала и это. Я был не достоин. Никогда не буду достоин её.
Я не мог знать, что она родит мне таких замечательных малышей, смысл всей моей жизни, мою радость и гордость. Что будет помогать мне во всём и даже больше, чем надо. Что станет такой замечательной матерью, а дом наш превратит в место, куда всегда захочется возвращаться. Куда я буду возвращаться, выпитый до дна турами, записями и Джерардом. Возвращаться, всегда зная, что меня там ждут. Любят. Прощают. Я еще не мог знать, что эта третья составляющая - прощение - всегда важнее первых двух. И за всё это я должен буду ей по гроб жизни.
Я не мог знать, как сладки, жарки, безумны будут поцелуи Джерарда, объятия, ласки прямо на сцене. Я не мог знать, как это будет действовать на меня - как взрыв нитроглицерина, и иди, попробуй отскрести себя от пола и стен. Я сходил с ума от него. Мы сходили с ума вместе. Весь мир сходил с ума, пока мы любили друг друга.
Я не мог знать, что в объятиях - потными, уставшими, спрятавшимися от всего мира в первом попавшемся закутке - можно сгореть, рассыпаться пеплом. А потом возрождаться снова и снова, чтобы трахаться и опять сгорать в сумасшедшем пламени желания и жара наших тел.
Я не знал, что один человек способен так отравить жизнь другого собой. Я не знал, что один человек может спасти другого от себя же. Я не знал, что ему подвластна моя злость, а мне - его похоть. Нам никто не сказал об этом, но мы чувствовали это и тянулись друг к другу - словно связанные незримыми путами.
Я не мог знать, что умею ревновать так сильно. Я не мог знать, что умею смиряться и отпускать. Я не мог знать, что смогу полюбить его по-другому - нежно, тепло, тягуче, ценя каждое прикосновение, каждый взгляд, не требуя так необходимой ранее близости. Принимая всё то, что он отмерял мне, до капли.
Я не знал многого, да и не мог знать - откуда? Я стоял на пороге его комнаты в подвале, и всё это витало между нами, в воздухе, висело совершенно неопределённым будущим. Но сердце колотилось так, словно я был на пороге чего-то великого. Я собирался трахнуть Джерарда. Я собирался играть в его группе. Я собирался…
- Закрой уже эту чёртову дверь, Фрэнк. Холодно. Или ты передумал?
Я улыбнулся. Вдохнул пряного утреннего воздуха.
А потом шагнул обратно, к нему, в темноту, и закрыл дверь.
последние полгода, а может и больше, заходила на нфс исключительно ради этого фанфа. Спасибо Вам огромное человеческое за него. Невероятно чёткая, резкая, какая-то настоящая и живая история про ребят. My Chem живее всех живых.
Марсельеза, друг мой, спасибо вам огромное, что читали, были со мной, и даже отписались. Это потрясающе. Спасибо вам!!! ВОт мы и добрались до конца... Полтора года и 600 страниц, не так уж и плохо у нас получилось. К этой истории есть ещё небольшой довесок, с которым я, если позволите, поделюсь тут, в комментариях.
Доброго времени суток, дорогие мои друзья, мои читатели и моя поддержка.
Я хотела бы написать после этой истории небольшую статью с некоторыми вещами, которые для меня очень важно акцентировать, но при этом, когда пишешь что-то на самом деле большое, они могли затеряться в множестве других эмоций и событий. На самом деле я очень хочу пообщаться с вами на тему некоторых ситуаций, некоторых штрихов и символов. Я хотела бы понять, насколько вы как читатели обращаете внимание на те вещи, которые мне хотелось заложить в текст, или ищите в буквах лишь то, к чему готовы на данный момент.
Итак, приступим. Первое, о чём я хотела поговорить с вами, это символизм.
В этой истории, в общем-то, достаточно тривиальной подростковой истории, есть много символов, важных для меня, с помощью которых я хотела настроить на определённый лад. Давайте я просто расскажу вам о некоторых, и может, Нить заискрится новыми красками из-за этого.
Пойдём с конца.
Дверь. В истории очень много дверей. Много взаимодействий с ними, и это читается вполне нормально в истории, которая так или иначе проходит в пространстве со входами и выходами, и, собственно, дверями тоже. Но мои двери (можете отсылаться к классикам фантастики попаданцев, можете не отсылаться, это не особо повлияет на наш разговор) в большинстве своём не являются банальными деревянными преградами. В этой истории многие двери и особенно взаимодействия с ними наполнены особым смыслом, взять хотя бы последнюю сцену. Фрэнк подходит к двери. Он выглядывает за неё - там царит раннее утро, объективный мир, маячит рассвет. При этом сзади, в темноте, его ждёт Джерард. Это пограничный момент выбора, момент, в который любой человек ещё может что-то решить, может как-то поменять свою ещё ненаписанную историю. Это перекрёсток. Фрэнк принимает своё решение - он отступает в темноту, в субъективное, к Джерарду, и закрывает дверь. В этом его выбор, и это важный момент. В этом символизм и он определяет тяжёлые, непростые их отношения во все года, что они были вместе в группе. Я бы не хотела писать тут своё мнение о реальности фрэрарда и тд, тем более, я его не раз озвучивала. Я уверена, что насколько бы близкими их отношения не были, они были непростыми. Уверена, они были очень непростыми. Но то, что Фрэнк балансировал на грани и всё же выбрал Джерарда в этой истории говорит о многом.
Вспомним двери другие. Дверь, когда Фрэнк подслушал Майки и Рэя в одной из первых глав. Это тоже важный момент. Дверь ванной на первой вечеринке, как Джерард закрывает её, оставляя их одних в замкнутом пространстве. Очень важны моменты, когда Джерард лазит к Фрэнку через окно, а не входит через дверь. Это его заявление, его волеизъявление. Дверь - это разрешение. "Я тебя жду, ты можешь зайти ко мне" Окно - совсем другое. "Я влезу к тебе, даже если ты этого не хочешь" И тот факт, что Фрэнк в определённый момент начинает ждать Джерарда "через окно" говорит о многом - это как новая грань покорности, новая грань близости. "Тебе позволяется больше, чем кому бы то ни было. Ты можешь влезать в мою жизнь, я не могу этому сопротивляться". Наверняка вы вспомните ещё многие моменты с дверями. С тем, как кто-то подходит к двери или даже уже держится за ручку. Знаете, это из раздела психологии. Это желание или начать, или закончить. Желание быть сопричастным - открыть дверь. Желание отгородиться, закуклиться - в желании закрыть её. Я буду рада, если вы вспомните ещё какие-то моменты с точки зрения того, что многие двери в этой истории символичны.
Дальше вытекает другой символ - открытое пространство. Пляж. Небо. Океан. Пространство без дверей, пространство, где не спрятаться друг от друга. Все выезды на природу наших ребят очень символичны, как символично и то, что после ссоры Фрэнк никуда не ездит. Ему намного комфортнее находиться в пространстве с дверями. Понимаете? Мне было очень важно чтобы вы почувствовали разницу между их совместными океанами-небом в середине истории и в конце, когда Фрэнк не может смотреть в пустоту и на звёзды без слёз, когда его это нервирует и он даже называет всё это нехорошими словами. И он понимает, зачем Джерард увёз его так далеко. Опять, потому что пространство без дверей. Не спрятаться (когда так хочется), не убежать друг от друга. Хочешь того или нет - приходится быть искренними. И Фрэнк в итоге всё равно не выдерживает давления пустоты - он уходит в машину и хлопает дверью. Это символично.
Далее - океан. Небо, звёзды. Костры. Для меня в этом очень много личного, и для меня это очень, очень серьёзные символы. Я не стану говорить, что через состояние природы хотела как-то выразить состояние героев. Нет, этого не было. Даже наоборот, я надеялась дистанцировать героев и природу, они в слишком разных весовых категориях. Чего я хотела, это поместить наших мальчиков в некоторое ОГРОМНОЕ пространство, чтобы вокруг - только воздух. Потому что этот объём пустоты вскрывает нашу суть. Заставляет задуматься о чём-то. Выдать, пускай и не явно, наши секреты. Что небо, что океан для меня в этой истории - этакие сторонние наблюдатели, ни в коем случае не участники и не судьи. Пред их лицами разворачиваются тысячи, миллионы подобных историй. Но они не против увидеть ещё одну. И это вежливое молчание, сдержанный интерес, восторг, который вызывает ПУСТОТА во Фрэнке - это важные моменты. И тем очень важен момент последнего в этой истории пляжа. Когда они купаются. Когда они становятся сопричастны океану, когда едва ли не занимаются сексом в воде. Для меня это был своеобразный символ совершенно особенной грани доверия. Иного, совершенно иного взаимодействия, чем, к примеру, притирочная поездка на пляж впервые. Ещё я уверена, что под воздействием запахов свободы - свежести океана, соли, водорослей внутри человека что-то раскрывается, расщёлкивается, как футляр музыкального инструмента. И в эти моменты душа может выйти за привычные, положенные для неё этим самым человеком рамки. Почему так происходит? Для меня всё просто. Природа не терпит пустоты. Человек, как часть природы, не терпит её тоже. Тем более, в глобальных масштабах. И стремится интуитивно заполнить эту пустоту - как минимум собой. И он открывается.
Следующий символ - дорога. Не какая-то гипотетическая, а вполне себе осязаемая - лента шоссе, серый, серебристый асфальт. В этой истории дорога почти всегда - предвкушение. Ожидание. Неизвестность. Напряжение. Взять хотя бы дорогу между Белльвилем и Ньюарком, где потерялось детство Фрэнка. Или дорогу, когда он, весь терзаемый сомнениями, ехал в попутке до Ньюарка в канун Нового Года к Джерарду. Или дорога до гипермаркета в Ашбери, которая прервалась приятной премьерой для Фрэнка. Или самая последняя упомянутая дорога - по которой его вёз Джерард подальше от Дверей, поближе к Океану, чтобы расставить если не все, то многие точки над i. В этой истории дорога важна именно как мост из пункта А в пункт Б. Как огромная арка из начала истории в её конец. Я хотела показать вам, что если вы очень хотите куда-нибудь попасть, в место, отличное от нынешнего, дорога неизбежна. Придётся вылезти из раковины. И это не страшно. Это путь к чему-то новому. Часто - это время, которое можно потратить с пользой.
Следующий важный символ - это движение. Слишком размыто, пожалуй. Слишком обтекаемо. Я попробую объяснить на примерах. Для меня было важным, что Фрэнк именно "врезается" в Джерарда, пока быстро едет на роликах. Очень важно, когда они вместе с Джерардом едут на велосипедах смотреть на другой берег реки, и попадают по проливной дождь. Важно, когда учатся кататься на роликах. Важно, когда Джамия почти врезается во Фрэнка на велосипеде. Ведь Фрэнк в четвёртой главе прекрасно мог остаться дома после переезда, и тогда бы не было этого интимного момента, момента боли, который уже определяет особенное отношение к человеку. Общие воспоминания, общая боль. Конечно, они могли бы встретиться и в школе, но этой интимной общности у них у всех, сближенных ситуацией со столкновением, уже не было бы. Я хотела показать, что прийти в движение - не самый худший способ справиться с кашей в голове, решить что-то, что давно зудит и не хочет оформляться в понятные образы. Привычное, монотонное движение высвобождает наше подсознание. Для меня это намного лучше, чем лечь на пол (кровать, куда угодно) и уставиться в потолок. Иногда нужно отдыхать, конечно, но мне как автору намного ближе позиция Фореста Гампа - "... и я побежал". И ещё один момент, на который я хотела бы обратить внимание. Если бы герои сидели по своим домам, ничего бы этого не произошло. Если вы хотите что-то изменить в своей жизни, вам придётся двигаться. И кто знает, на кого вы натолкнётесь за углом?
Ещё я очень хотела бы остановиться на последней ситуации как на очень знакомой лично мне и любому человеку, в принципе. Но тем не менее о которой почти не говорят и не озвучивают, не учат справляться. Разберёмся, что же на самом жеде произошло между Фрэнком и Джерардом за несколько глав до конца истории? Что привело к ощутимой для них обоих молчаливой пятилетней трагедии? Давайте примем как константу, что у нас есть два человека. Нам не важен их пол, их возраст. Важно то, что эти люди - достаточно сформированные в плане вкусов, взглядов, ожиданий, характера и каждый со своим набором тараканов. И вот мы имеем с одной стороны Фрэнка - предвкушающего, открытого всему новому, влюблённого до безумия, и эта влюблённость делает его только ярче, ещё открытее, ещё требовательнее. И с другой стороны мы имеем Джерарда, который прекрасен и замечателен, но он ДРУГОЙ. Он не Фрэнк, и как бы нам не хотелось, он реагирует на всё совсем по-другому - он привык думать вперёд. Он привык слишком много думать и фантазировать. Он привык осторожничать, у него есть комплекс неполноценности, он хочет стать чем-то значимым - как сам для себя, так и в глазах Фрэнка. И влюблённость только усугубляет эти качества (исключая моменты, где от близости Фрэнка ему просто срывает резьбу) - он становится ещё более замкнутым, сосредоточенным, он боится потерять чувство, что накрыло его с головой, за ворохом собственных домыслов и несовершенств. Поэтому когда ему даётся шанс реализоваться - он забывает обо всём на свете и мчится реализовываться, чтобы вернуться победителем. Чтобы ничто в его голове, никакой надуманный мусор, больше не отвлекало его от чувств к Фрэнку. Мы не можем его судить за это. Это его нормальное поведение, и это совершенно не значит, что он любит меньше или что он мудак. Он просто Другой. В то время, как Фрэнк уже ПРИНИМАЕТ себя полностью таким, какой он есть, ПРИНИМАЕТ свои чувства, Джерарду для этого приходится бороться с собой, собственной неуверенностью (которую он мастерски прячет - наученный), комплексом неполноценности и страхами. И он борется, он не закрывается в комнате. Он делает всё, что может, а в итоге получает пшик. Фрэнк сбегает, причины не ясны. Джерард совершенно искренне не понимает, в чём его вина. Он не понимает происходящее. И это ударяет по нему очень сильно. Я бы на его месте тоже начала принимать таблетки. Это лучше, наверное, чем резать вены в ванной вдоль. С этого ещё можно свернуть, в то время как смерть - просто дверь, которая больше никогда не откроется в этом мире. И у нас есть Фрэнк, который совершенно по-подростковому экзальтированно (я ничуть не осуждаю его, это нормально в 16 лет и когда ты влюблён, но выглядит дико и странно в 25) винит во всём Джерарда, впадает в истерику и кому, и снова в истерику, когда тоже ступает на дорожку убивания себя - но только методы и приёмы у него другие. Он словно оголяет все свои тёмные стороны, возводит их в апогей. И это позволяет ему справиться, выжить. Он не становится плохим - он закукливает всё светлое и хорошее очень глубоко в себе. И первый человек, который сможет это так или иначе вытащить - Джамия. Всё это происходит только из-за того, что обычно мы смотрим на всех с точки зрения своего "я", своих мировоззрений, своих привычек, своих убеждений. Мы возмущаемся: "Ну как же так? Ну как это он посмел? Да это никуда не годится!" и совершенно забываем, что действия, с нашей точки зрения несущие негативную или какую-то нам понятную окраску С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ДРУГОГО ЧЕЛОВЕКА могут значить СОВЕРШЕННО ДРУГОЕ, нести иной, не привычный нашему мозгу и подсознанию посыл. Очень редко, когда кто-то из нас может научиться (и самое главное - потом использовать это!) смотреть на поступки и события с точки зрения другого человека. С точки зрения его "я", его характера, его тараканов. Это очень сложно. Это очень энергоёмко. Но если вы заинтересованы в ком-то - уж озаботьтесь пониманием, что человек напротив - не ваша калька, не ваша проекция. Он другой, и непонимание в некоторых моментах неизбежны. Но и понимание, если работать над этим, если правда к этому стремиться - неизбежно так же. Нужно нырнуть друг в друга, но не для того чтобы утонуть, а для того, чтобы рассмотреть получше. Понять. Полюбить чужих тараканов и даже подружиться с ними.
И последнее, о чём мне хотелось бы написать здесь, это о том моменте, который остался непонятным для многих (и не думаю, что я проясню хоть что-то, но не высказаться не могу).
Фрэнк и Джамия. Фрэнк и Джерард. Те, кто считают, что кого-то из них Фрэнк не любит в этой истории, смело может перематывать вниз - у меня нет моральных сил убеждать вас в обратном, для меня это константа, и я могу попробовать объяснить свой взгляд.
Очень часто мы встречаем на своём пути людей, к которым вдруг загораемся. Ну, или не часто, у кого как. Когда мы в пылу влюблённости, рассуждать получается плохо, но вот после - почему бы и нет? Очень часто нас заводят какие-то вещи в одном человеке, а другие - уничтожают, отталкивают. Или мы находим что-то очень важное для себя в одном, а чуть позже - тоже очень важное и совершенно недостающее для нормального существования - в другом. И кто из вас решится судить, что вот этого, с кем хочется трахаться телом и душой, с которым единение метафизическое, с которым ведёт от одного запаха - это любовь, а с тем, в объятиях которого ты восстанавливаешься, успокаиваешься, лечишься от бессонницы, купаешься в тепле и доброте (и изо всех сил пытаешься отдавать полученное сторицей, как иначе?) - не любовь?
У Джамии и Джерарда из Нити совершенно разные, я бы сказала диаметрально разные энергии. И Фрэнк нуждается в обоих, чтобы чувствовать себя гармонично. В чём его вина? В том, что он не смог найти третьего человека, в котором эти противоположности будут воплощены в одном теле? Это почти невозможно. В нашей современной реальности происходит так, что ради сохранения семьи, благополучия детей и прочего многие сознательные люди довольствуются лишь частью набора. Это грустно, но это реальность. Редко кому удаётся встретить человека, вбирающего в себя всю гамму. Но и с половиной набора жить не так уж плохо - и Фрэнк знает это. Как знает и то, что очень-очень глупо отказываться от второй половины, если она сама постоянно и настойчиво предлагает себя. Если она рядом и если жизнь так или иначе идёт бок о бок.
Выходит, что Фрэнку, чтобы гореть, чтобы чувствовать себя живым, чтобы отдаваться без остатка - нужен Джерард. Нужно любить Джерарда. И ему же нужна Джамия, потому что Джерард просто не в состоянии дать ему ровное тепло любви, уютный дом-крепость, детей, организованный быт, прощение. Место, где можно зализать раны, которые оставляет любовь Джерарда, и быть уверенным, что тебя не будут снова тыкать в бок железной палкой, пилить мозг и драконить. И он, благодарный, делает для Джамии так много, как может. Он нуждается в них обоих. Более того, я уверена, что если бы не гармонизационное, успокаивающее влияние на него Джамии, Фрэнк бы долго не протянул в этих турах и прочем, зуб даю. Не протянул - это я очень серьёзно, если брать в расчёт его здоровье. Джерард не способен позаботиться о Фрэнке в той мере, в какой ему эта забота необходима для жизни. А Джамия понимает, что плоды её заботы пожинает не она одна - и принимает это как данность. Конечно, оказавшись в такой ситуации, она иногда ревёт в подушку, и тут вы просто обязаны пожалеть эту самоотверженную женщину. Возможно, Фрэнк и правда не достоин её, но уж тут вступает в игру треться сила - Джамия любит его. И я не думаю, что она несчастлива. Ведь Фрэнк верен семье, и он всегда возвращается. И он обожает детей и собак, и работает как проклятый. Да, он любит и трахает Джерарда тоже, но это не самое херовое положение дел, серьёзно. Кто-то вон пьёт как проклятый или колется. Или бросает семью с тремя мал мала меньше детьми. И Джамия знает: когда Фрэнк возвращается из этого ада - он её. Он с ней и с семьёй, он с ней полностью, а не частью себя, и он ищет её тепла и покоя, он не выживет без него, он нуждается в ней всем своим существом. Он не сможет быть только с Джерардом, это путь в никуда.
_________________________________________________________________________________ Красная нить судьбы (кит. трад. 紅線, упр. 红线, пиньинь: hóng xiàn, палл.: хун сянь; яп. 運命の赤い糸 уммэй но акай ито) — распространенное в Китае и восточной Азии поверье, о связи двух людей.
Согласно этому поверью, у связанных между собой людей на щиколотках появляется невидимая красная нить, связывающая их вместе. Владеющий этой нитью, старик Юэлао (кит. 月老) управляет свадьбами и брачными узами. Для этой нити не являются преградой обстоятельства, время или расстояния. По прошествии времени эта нить начинает сокращаться до тех пор, пока двое не встретятся. В Японии также есть предание о красной нити, но в японской версии — нить связывает не щиколотки, а мизинцы людей.
Древнекитайский миф о красной нити судьбы гласит, что боги привязали к каждому человеку к щиколотке красную нить и прикрепили её к телу тех, с кем мы должны соприкоснуться. Нить может растягиваться или сжиматься, но не рвётся.
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
