В прихожей на первом этаже раздался телефонный звонок, и Джерард, неохотно отрываясь от грифельного карандаша, которым он истерзал лист бумаги практически целиком, не оставив на нём ни малейшего пятнышка чистого места, поднялся с пола, лежа на котором, рисовал очередной дикий сюжет из своей больной головы. В последние дни он всё свое свободное время читал книгу, подаренную Фрэнком, не зная, что притягивает его больше – потрясающий, графически прописанный сюжет, так похожий на фильмы старого чёрно-белого кинематографа, или небольшой листок бумаги, сложенный пополам, который он использовал как закладку. Каждый раз, начиная и заканчивая читать, он разворачивал его, повинуясь порыву, которому не мог сопротивляться. Это уже стало ритуалом. Скользил взглядом по корявым строчкам, написанным в спешке, и приглаживал их большими пальцами обеих рук, словно это нежное, трепетное касание мог почувствовать их автор, или оно могло бы помочь им стать более ровными. Он всегда улыбался, прикрыв глаза, на секунду представляя, как Фрэнк, согнув колено, прикладывает бумагу к нему и пишет, чтобы потом вложить послание в книгу. Зачем он написал эти слова? Что имел ввиду? Джерард не мог задать этих вопросов и не хотел их задавать, потому что боялся. «Это же шутка, придурок. А ты о чём подумал?» - примерно это он мог услышать в ответ, так зачем спрашивать? Шутка – юмор, ха… С каждой неделей ему становилось всё тяжелее, потому что волна одержимости накрывала всё сильнее и сильнее с каждым разом, а тяга становилась почти непереносимой.
«Хэй, привет, я Джерард, мастер самоконтроля, покер-фэйса и трахания своих мозгов, приятно познакомиться!» - вариантов развития событий не было, на хрен, какие варианты? «Он парень. Такой честный, открытый. Верный друг. Важный человек для Майки и просто уже неотъемлемый член нашей компании. Да он младше меня на два года, какого хрена вообще происходит?»
Джерарда начало накрывать потихоньку, начиная со сдержанного любопытства и осторожного интереса. Всегда склонный к различного рода фобиям и мистификациям, Джерард не мог не обратить внимания на парня, вломившегося в его размеренную жизнь с разбегу в прямом смысле. Он пытался отгородиться от него, отпугнуть своей странностью – но этот парень был непробиваем, он плевать хотел на все его странности и загоны. Любой другой бы давно послал и покрутил у виска, но только не Фрэнк, нет. Он так легко своей открытой улыбкой и почти детским восхищением от всего, что с ним происходило, рушил стены, что упорно, трудно, тяжело каждый раз воздвигал вокруг себя Джерард, что в какой-то момент ему пришлось плюнуть на это бессмысленное занятие. Слишком много душевных сил на это уходило, что после их не оставалось даже на то, чтобы рисовать. И всё это так быстро разрушалось одним взглядом, добрым словом, желанием не пройти мимо… Откуда вообще взялся этот парень?
Джерард никогда никого не подпускал к себе ближе, чем заканчивалась оболочка его личного, так чётко видимого внутренним взглядом, пространства. Он чувствовал даже не нарушение этой границы – нет, он улавливал малейший ветерок от мыслей человека в этом направлении – сблизиться с ним, влезть в жизнь, в чувства, привязать… Только ощутив кожей этот ещё зарождающийся ветер перемен, он сразу, резко и больно обрывал все связи. «Не надо ебать мне мозги. Я сам с этим прекрасно справляюсь», - руководствуясь этой железной логикой, Джерард взрослел, начинал встречаться, трахался, расставался, снова встречался – это никак не отражалось на его внутреннем состоянии. Туда никто не допускался. Но с Фрэнком это не работало. Этому парню ничего не нужно было от Джерарда. Он плевал на его стены, отчуждённость, скрытность, на прямую грубость. Каждый раз он реагировал так честно и при этом неожиданно, что приходила очередь Джерарда паниковать и что-то делать со своим поведением. Фрэнк ломал его, сам того не осознавая, ломал такие привычные границы просто тем, что делал, говорил и жил так, как было для него естественно. И Джерард не мог оставаться спокойным.
Это всё зашло настолько далеко, что волна, накрывающая его, была сейчас почти на самом пике. Он желал его. Сильно, грубо, жарко, желал до того, что иногда хотелось разорвать на кусочки, лишь бы сделать частью себя. Поглотить, присвоить, вжать в поверхность своего тела, чтобы кости затрещали от этого. И в те короткие невыносимые мгновения их объятий Джерарду приходилось тяжелее всего – сдержаться, чтобы не вцепиться зубами в шею, в невинно торчащее ухо, чтобы не сломать его рёбра своими руками. Он осознавал, что эти чувства меньше всего походили на любовь. Это была дикость, это была одержимость – запахом, видом, звуком голоса. Джерард иногда думал с горькой улыбкой, надрачивая себе после очередной тесной встречи с Фрэнком, насколько бы этого парня испугало то, что творится в его голове, если бы он мог услышать отголоски этих мыслей. Разрядка приносила лишь короткую передышку, небольшой тайм-аут перед тем, как волна начинала накрывать его снова.
Но потом вдруг Фрэнк открывался с другой стороны. Отстаивал свою точку зрения, плакал, дрался, говорил невыносимо честные и искренние слова, которые пугали… И дикая волна опадала сама собой, потому что Джерард расплавлялся от нежности, накатывающей в такие моменты, и, опомнившись после, принимался оборачивать все эти чувства в ещё большее количество экранирующих слоёв, чтобы ничего, ни одно малейшее их проявление не вылезло наружу, не засветилось в глазах, не отразилось в лице… Это было бы концом. Если он сорвётся – даже страшно представить, что случится. Нет, он не переживал за Фрэнка, этот парень мог за себя постоять. Но это было бы концом его личности, концом всего того, чему он учил себя с детства. «Твоя внутренняя жизнь никого не касается, - сказала как-то мама маленькому Джерарду, сидя за столом с длинной тонкой сигаретой в губах и просматривая отснятые отцом проявленные плёнки через лупу, выбирая удачные кадры. - Поэтому она и называется – внутренняя, уяснил?» О, он очень хорошо уяснил это тогда, и с годами стал мастером внешнего контроля. И никого не должно было касаться то, что происходит у него внутри. Это – его личная жизнь. Внутренняя жизнь.
Возвращаясь к книге барона Олшеври, которая так напоминала кинокартины старых мастеров, - она захватила сознание Джерарда, и его мозг на-гора выдавал ему сюжеты, где так или иначе фигурировали вампиры, клыки, укусы и струйки крови, стекающие по напряжённо вывернутой шее. В этом не было ничего странного, более того, такое положение дел было привычным и обыденным – пища, поступающая извне, будь то впечатления, ощущения, любые эмоции, встречи, события, - всё это заставляло его мозг работать и взрываться образами, которые он не мог не зарисовывать. Они терзали его голову изнутри, стучали, вопили, плавили извилины, грызлись между собой за первенство… Он и рад был бы просто забыть, не думать, заняться чем-то другим, но не мог. Потому что иногда это всё ощущалось почти физической болью. Единственно возможное спасение от этих незваных жителей его черепной коробки было давно найденным и опробованным – это взять лист, взять карандаш (фломастер, маркер, ручку…). Лечь или сесть, встать на голову – это не имело никакого значения, если при этом он мог водить карандашом по листку, переселяя очередного счастливца из своей головы на обманчиво надёжную бумажную поверхность.
После того, как он заканчивал с этим, вопли и терзания изнутри на какое-то время прекращались, и на смену им приходило такое недолгое, такое хрупкое спокойствие, в первые моменты которого чаще всего Джерарду хотелось просто лечь на пол, раскинуть руки в стороны и долгим, глубоко осмысленным взглядом, не мигая, смотреть в потолок. Чувствовать, как время течёт вокруг него, огибая, будто он – большой каменный валун посередине русла горной реки. Беспокойная, бесконечная вода обтачивает его края, делая гладкими и скользкими, но суть камня от этого не меняется – он спокоен. Он неподвижен. И, самое важное – внутри него тишина. Это недолгое состояние покоя Джерард ценил больше всего.
Помнится, раньше он даже пытался насильно ограждать себя от лишних мыслей, эмоций и переживаний, подолгу не выходя из дома, запираясь в комнате и пытаясь быть пустым настолько, насколько это возможно, чтобы голова была бесконечно звенящей. Но через какое-то, довольно продолжительное, время он почувствовал, что эта звенящая пустота сводит с ума гораздо сильнее, чем истошный вой образов, просящих выйти на бумагу. От них было спасение, а от этого звона – нет. И Джерард снова начал впускать в свою жизнь книги, музыку, общение, встречи и события. Где-то через полгода после этого и случилась их встреча с Фрэнком. Стоит ли говорить о том, что сейчас он почти не выпускал из рук предметы для рисования, всё свободное время один за одним выселяя из своей головы её навязчивых обитателей?
Иногда очень помогало, когда его волосы перебирали руками. От этого становилось легче, мысли успокаивались, а некоторые из них, совершенно забывшись, начинали почти урчать. Делать это было святой обязанностью брата, и Майки справлялся с ней отлично. Его длинные тонкие пальцы, почти всегда холодные, приносили ни с чем не сравнимое облегчение его больной голове. Более того, брат знал о том, что там происходит, потому что Джерард всё-же выделял Майкла из прочих людей и был к нему сильно, накрепко привязан. Он многое рассказывал ему, позволяя заходить внутрь, далеко за пределы воображаемой границы-табу. А если чего-то не рассказывал – то всё равно продолжал любить, как умел.
Майки был всегда и был всем для него. Он был рядом и никогда, никогда за всю их жизнь не выступал в роли следователя. Независимо от вины Джерарда, Майкл для него был адвокатом и защитником и всегда прикрывал там, где мог это сделать, и часто даже там, где не мог. За брата Джерард убил бы, не сомневаясь, но, слава богу, случая не подворачивалось. Их было двое - всё то время, сколько он себя помнил. И хотя в их компании с младшей школы постоянно мелькала фигура Рэя, а сейчас в ней прочно обосновался Фрэнк, связь между ним и братом была совершенно другой категории и качества. Джерард был уверен, что даже если жизнь раскидает их по разным частям земного шара, он всё равно будет чувствовать пульсирующую заботой, добром и любовью нить, туго натянутую между ними.
Телефон надрывно звонил в холле, заставляя Джерарда морщиться и двигаться быстрее, спускаясь по лестнице. Обычно он просто игнорировал звонки, когда ему было лениво и он не хотел спускаться к телефону, но сейчас был не тот случай. Неделю назад он позвонил этой странной девочке, у которой ещё брат-близнец, и очень ждал ответного звонка, надеясь услышать от них что-то невероятное.
- Алло? Да, привет, – наконец он добрался до телефона и расслабленно оперся спиной о стену, слушая уже немного знакомый голос. С каждым словом в трубке Джерарда начинало охватывать чувство радостного возбуждения от того, что он слышал, и губы неумолимо расползались в предвкушающей улыбке. Кажется, его идея привлечь ребят из Бельвиля была очень удачной.
****
Осень… Прекрасная, тёплая осень в Нью-Джерси, когда температура на какое-то время замирает в пределах пятнадцати градусов, будто даёт своеобразный обратный отсчёт для уставшей зеленеть природы.
Три… И около недели-другой держится эта приятная для тела температура, когда ещё чувствуешь на лице прощальные поцелуи пока еще по-летнему тёплого ветра. Он касается кожи, улетая вдаль, и заставляет тебя улыбаться, но в воздухе уже что-то поменялось, и ты с лёгкой грустью осознаёшь, что лето уже закончилось. Два… И дневная температура резко опускается к десяти-двенадцати градусам, бесконечный поток хмурого вида облаков плывёт по небу, почти постоянно закрывая солнце, а в листьях клёнов и дубов начинают появляться первые мазки жёлтого, оранжевого и красного. Один… И через неделю, ближе к концу октября, днём редко бывает выше десяти градусов, а растительность, с нетерпением ожидавшая момента, когда можно будет покрасоваться и избавиться от надоевшего за тёплый период зелёного, начинает соревнование за более привлекающую внимание палитру осенних красок, расцвечиваясь непередаваемыми оттенками, никого не оставляющими равнодушным.
Раньше, до переезда, в последние две недели октября у нас с близнецами было ритуалом как можно чаще прогуливаться до местной гавани, где покачивались ровные ряды пришвартованных яхточек со спущенными парусами. По берегам разворачивалось ещё пока зелёное обрамление парка, но мы, специально обращая на это внимание, отмечали, как день за днём зелени становилось всё меньше, и деревья медленно сходили с ума, окутываясь пожаром из малиновых, охристых, желтых или почти морковного цвета оттенков.
В это время, перед самым моим днём рождения, я всегда чувствовал, как у меня начинают ныть внутренности. Мама смеялась и шутила на тему, что это всего лишь сезонное обострение гастрита, но я точно знал, что это не так. Хотя, конечно, больной желудок исправно два раза в год привлекал к себе внимание, устраивая весёлую жизнь, но не тогда. Это было совсем другое. Это было предвкушением, ощущением того, как маховик моего личного времени почти сделал полный оборот, отмерив очередной год жизни. И оно завораживало, заставляя кишки и желудок сжиматься в предвкушении чего-то нового, невыносимо-неизведанного.
Сейчас я уже плохо помню, любил ли в свои шестнадцать октябрь и раннюю осень так осознанно и глубоко, как сейчас, спустя много лет с тех пор. Но точно помню, что равнодушным не был. Сложно оставаться равнодушным, видя перед глазами эту невозможную красоту.
После переезда, чувствуя нутром происходящие с природой изменения, почти всю вторую половину октября я носился с навязчивой идеей – как-то добраться до Гудзона, проехаться по набережным, упиваясь видом облившихся осенней краской деревьев на том берегу, подышать этим сладко-свежим, какой бывает только рядом с крупной рекой, воздухом, влажно оседающим в лёгких… Я не раз озвучивал эту идею, приходя после школы в дом Уэев, но почему-то никто особо не заряжался моим горячечным состоянием. Ребят можно было понять – они жили тут всю жизнь, и эти осенние пейзажи им, наверное, приелись? И тем не менее я не сдавался. Более того, я был уверен, что в один прекрасный момент моё настойчивое нытьё возьмёт верх, и они устроят мне эту долгожданную экскурсию, пока погода совсем не испортилась. В своих возможностях достать кого угодно я не сомневался!
Первые недели октября я занимался только тем, что учился, зависал с Рэем в музыкальном клубе, где с нами играло ещё двое ребят, и иногда тусил у Уэев. Помимо нас с Рэем, в группе ещё был Том, парень из выпускного класса, он сидел на барабанах и в целом очень неплохо стучал, а на басу играл Дерек - он учился на нашем с Майки году обучения в параллельном классе. Это были не все люди, что занимались в клубе, - желающих и играющих было достаточно, и сам клуб включал в себя несколько начинающих групп школьного уровня, разного возраста и умений. А разруливал тут всё Рэй. Он устанавливал расписание репетиций, утверждая его каждый месяц и переделывая детали, если у групп что-то менялось. Помогал ребятам устраивать прослушивания и доборы, когда в группе кого-то не хватало. Договаривался об участии той или иной команды в каком-то школьном мероприятии и утверждал для него репертуар.
Я был невероятно удивлён, узнав, за сколько вещей нёс ответственность Рэй и как успевал за всем этим следить. Мне казалось, что просто невозможно разобраться толком в этой круговерти инвентарных номеров инструментов, дат выступлений и прослушиваний всех этих людей вокруг, которые что-то от него хотели. Впервые попав в полуподвальное помещение, отданное клубу, я подумал, что попал в царство хаоса. Но Рэй был тут царь и бог, он успевал вовремя решать все вопросы и знал, где лежат запасные струны для гитар, медиаторы на замену поломанным, где найти ту или иную запись в фонотеке, которая была очень богатой. Я очень удивился, увидев сбоку небольшую комнату за стеклом, с пультом перед ней, полным бегунков и кнопок, предназначавшуюся для звукозаписи. Оказывается, на базе клуба можно было даже записать что-то. Всё увиденное тут моментально закинуло образ Рэя в моей голове на невозможную высоту, - я и раньше очень уважал его за музыкальность и выдержанный характер, но теперь…
Как-то раз я, уже собираясь домой после репетиции, поддался приступу восхищения и спросил Рэя:
- Как ты умудряешься держать всё это в голове? Это ведь невозможно! Знать каждую мелочь в этом бардаке, будто она лежит на своём месте – это какая-то сверх-способность, чувак!
Поверьте, помещение музыкального клуба на самом деле было воплощением адового бардака, тут валялось всё и везде, и часто кто-то писал текст к песне, клал лист на какую-нибудь поверхность, отвлекаясь на пару минут попить кофе. В это время листом пользовались в качестве салфетки, чтобы обернуть гамбургер из столовой, он пачкался кетчупом и жиром, затем его комкали и оставляли тут же на колонке. Потом возвращался хозяин текста, после недолгих поисков с невозмутимым видом распрямлял его, размазывая остатки кетчупа, и садился думать над музыкой к этим словам. Здесь всё было в порядке вещей, и существовало лишь одно правило – ничего не выбрасывать!
Рэй выглядел очень довольным и смущённым от моего неприкрытого восхищения. Но он заслуживал его, чёрт!
- Мне просто всё это нравится, Фрэнк. Я тащусь от каждой ерунды, что делаю тут. Этот клуб – моё детище. Три года назад тут было полное убожество, не было фонотеки, половина техники не работала, а из инструментов были три гитары без струн, старинный гроб-синтезатор и устаревшая барабанная установка. Ни комнаты звукозаписи, ничего – обшарпанные стены и пара калек, что приходила сюда поиграть, потому что дома мать орала и требовала тишины. Никому ничего не было нужно, да и клуба, как такового не было – было только помещение и короткий список, кому можно выдавать ключи от него.
Я, кажется, вытаращил на него глаза, потому что он рассмеялся, глядя на меня.
- Не надо делать такое лицо, Фрэнк, это реальная история. Тогда мне будто вожжа под хвост попала, не знаю, что произошло. Несколько лет я, как и все, приходил сюда поиграть, потому что дома были братья, которые тоже играли. Мне было стыдно за свою технику перед ними. В отличие от меня, они это делали классно, - Рэй снова широко улыбнулся, а я был очень удивлён, потому что впервые слышал про его братьев. - Да и мама не вытерпела бы третью гитару в доме. - У тебя есть братья? Первый раз слышу. - Они старше. Уже разъехались по колледжам и другим штатам. У нас в крови – не сидеть на одном месте долго, мы путешественники, - Рэй выглядел задумчивым, когда говорил это. – Да и отношения наши особо близкими было не назвать. Не сложилось как-то.
Мне показалось, что он немного огорчён этим фактом, хотя внешне в его лице почти ничего не изменилось. Я решил не вдаваться в подробности и расспросы, ведь история клуба интересовала меня сейчас куда больше.
- И что значит – попала вожжа? - Ну, - смущенно начал Рэй, - я решил взять тут всё в свои руки и превратить в нормальный музыкальный клуб, на базе которого смогут собираться и сыгрываться группы. У меня появился план, и я озвучил его администрации школы. Мы договорились об определённом спонсировании, а от нас требовалось осуществлять качественное музыкальное сопровождение мероприятий, балов, школьных праздников, и защищать честь школы на фестивалях, когда такие будут проходить. Я думаю, что школа приобрела намного больше, чем потеряла. Даже приглашать малоизвестные группы играть на праздниках несколько раз в год – уже влетало в копеечку. А сейчас мои ребята сами играют каверы на многие известные песни, и звучат они не так уж стрёмно, - о, Рэй был очень доволен и горд, и я поддерживал его в этом. Если он и правда раскрутил полумёртвый клуб и превратил его в этот кипиш, вдохнул жизнь, то он был нереально крут! - А фонотека? Техника? И даже место для звукозаписи, офигеть! Это ведь уже не входило в ваш договор?
Рэй хитро ухмыльнулся, проведя пальцами по кудрявому нимбу надо лбом.
- Тут уже мне пришлось извернуться. Вообще, многое из этого натащили сами ребята, которых я усердно вылавливал по всей школе и уговаривал играть не каждому по-отдельности, а пробовать собираться в группы. Так намного больше удовольствия, ты ведь и сам это чувствуешь, Фрэнки?
Я чувствовал. Ещё как чувствовал. Это было не сравнимое ни с чем удовольствие - ощущать свой гитарный ритм, уверенно держащийся на басу, и слышать, как мелодические изыски гитары Рэя нанизываются на эту основу, подстёгиваемые раскачивающими пульс звуками ударных. Это был оргазм души, и хоть я не стал от этого меньше любить просто играть для себя, выдумывая мелодические партии и совершенствуя технику, но чувства и отдача от этих двух, таких похожих, занятий, была в совершенно разных плоскостях, было бы глупо их сравнивать.
- В общем, многие прониклись и начали пытаться. Не у всех получалось, и не с первого раза, ха, иногда в этих стенах творилась такая Санта-Барбара! - друг закатил глаза и рассмеялся. – Это сейчас все уже привыкли, не без моей помощи, что у нас тут коммунизм и всё общее, и если что-то попадает в это помещение и остается тут - оно уже не твоё. А поначалу это были какие-то локальные собственнические войны: не трожь мои палочки, кто поставил мою гитару не у той стены, чьи сопли на микрофоне и почему их не вытерли после себя, кто выкинул мой лист с подбором гармоний… О, в какой-то момент я так задолбался всё это слушать, что просто разорался, выгнал всех на хрен и закрыл помещение. «Идите отсюда и дрочите дальше свои гитары каждый в своём углу. А палочки можете себе в задницы засунуть», - кажется, я выдал что-то в таком роде, и это было дико и настолько на меня не похоже, что народ проникся.
Я рассмеялся, представляя Рэя, орущего эту пламенную речь. Это правда было очень не похоже на его обычное поведение.
- Ха, уже на следующий день, когда я пришёл с ключами к двери клуба, там меня ждала делегация. Но я-то уже давно отошёл и вообще не понимал, почему они смотрели на меня с опаской, будто я буйный. И совсем я не буйный, - Рэй рассмеялся, снова прокручивая тот момент в голове. – Тогда мы ещё раз поговорили обо всём, установив некоторые негласные правила, которые в ходу до сих пор. Что-то не нравится – приведи в норму и пользуйся. Пару раз вытрешь чужие слюни с микрофона – и на третий постараешься не оставлять на нём свои. Так, по цепочке, всё и пришло подобию порядка. Хотя, конечно, тут бардак и хаос, но мне больше нравится называть это «рабочей атмосферой», - улыбнулся он.
Тут и правда было очень уютно, несмотря на валяющееся везде барахло и спутавшиеся жилы проводов под ногами. В углу даже стоял старый, явно притащенный кем-то из гаража мягкий уголок, а перед ним – низкий чёрный столик, заваленный журналами, с парой кем-то забытых грязных кружек и несколькими чайными ложками. На подоконнике у небольшого высоко расположенного окна стоял электрический чайник, просто нереальных размеров стеклянная банка с растворимым кофе (я подозревал, что народ просто ссыпал туда кофе разных марок, принесённый из дома) и коробка с кубиками сахара. Кружки у всех были свои, любимые, и не дай бог кому-то было стащить чужую, дело начинало пахнуть керосином и мордобоем, тут Рэй ничего не мог поделать. Любимая кружка – святое. Поэтому намного легче было предотвратить такие ситуации, и, как только количество грязных кружек начинало расти в геометрической прогрессии, и они попадались под руку везде, где только могли стоять вертикально, Рэй свирепел и грозился выкинуть всю эту «посудную лавку» к чёртовой матери. Как правило, этого хватало, и через полчаса проблема решалась трясущимися над своими личными и любимыми вещами музыкантами. Так что порой тут было невозможно весело, и иногда из-за звукоизолированных стен и двери доносились взрывы громового хохота, сотрясающие окружающее пространство. Атмосфера этого места очень меня притягивала, тут и правда хотелось находиться, хотелось творить и играть в компании себе подобных.
Когда мы закончили разговаривать, Том и Дерек уже давно ушли. По традиции, являясь старшей группой, мы часто репетировали самыми последними, когда школа уже становилась совершенно пустой, и эхо шагов гулкими отражениями разносилось по длинным коридорам. Максимум, кого мы могли встретить в эти вечера - это редких учителей, засидевшихся за планами и отчётами, да охранников, со скучающим видом прогуливающихся по этажам. Я был рад, что сегодня иду домой вдвоём с Рэем, потому что обычно мы выходили все вместе, вчетвером. Я ничего не имел против ребят, они были забавными и нравились мне, хоть и набиваться к ним в друзья не было большого желания. Но я чувствовал, что меня тянет к Рэю как к наставнику. Он круто объяснял многие вещи, помогал с партиями и даже давал небольшие уроки в плане техники игры. Я уже многому научился у него и не собирался на этом останавливаться. Так что, побыть с ним наедине и поболтать о чём-то важном, или просто о пустяках, было очень приятно. Это редко удавалось, да и сам Рэй далеко не всегда был в разговорчивом настроении, поэтому я ловил момент и радовался его обществу.
На улице смеркалось, и довольно приятный, тёплый день уже перешёл в зябкий вечер, фонари вдоль тротуаров отбрасывали вокруг себя ореолы света, и мы шли, вдыхая остывающий воздух и болтая обо всём, что успело произойти вокруг нас в последнее время.
- Что ты думаешь насчёт дня рождения? – Рэй повернулся ко мне, чтобы услышать ответ, но потом решил продолжить: - У меня такое ощущение, что Уэи что-то замышляют, - он усмехнулся одной стороной рта. - Джерард в школе ходит весь такой загадочный и жутко довольный, а этот мелкий засранец Майки юлит, как уж под рогатиной, и ничего не объясняет.
Джерард… Изнутри хлестнуло тянуще-сладким чувством, сегодня я опять видел его только мельком, наши занятия никак не пересекались, а вечером была репетиция. Я придурок, но я соскучился по нему.
- Не знаю. У меня нет особых мыслей, кроме банальной попойки и хэллоуина, так что если они что-то задумали – я буду только за.
Рэй улыбнулся мне, и мы остановились, потому что дошли до перекрёстка, от которого наши пути расходились.
- Я передам Джерарду твои слова, а ты будь готов к чему угодно, раз подписался принимать участие в их задумках. Я столько лет их знаю, и до сих пор мне иногда кажется, что они психи, хорошо притворяющиеся нормальными парнями. Ну всё, бывай, до завтра! - Рэй свернул налево, а я пошёл прямо, где впереди, через пару перекрёстков, уже виднелся бок нашего с мамой дома.
Примерно за неделю до хэллоуина, когда я, уставший и замученный после школы и несколькочасовой репетиции с ребятами к концерту, в котором мы должны были участвовать тридцать первого октября, подошёл к дому, мне хотелось только трёх вещей: поесть, помыться, поспать. Хотя, можно и без помыться... На этих моих желаниях практически держалось хрупкое равновесие всего окружающего меня мира, но оно было настолько колеблющимся, что иногда, повернув голову резче, чем следовало бы, я видел, как очертания предметов плывут передо мной, а в уши вместо звуков начинал лезть непонятный шум прибоя. На самом деле, я был просто чертовски уставшим за эти дни и почти молился о том, чтобы этот хэллоуин, а с ним и мой день рождения, который не было ни сил, ни желания готовить, поскорее ушли в прошлое.
Нам предстояла дикая пятница, ведь мы должны отыграть свой первый концерт днём сразу после занятий. Смешно, но школа была категорически против вечерних концертов, видя в них рассадник пьянства и непристойностей, будто те, кто ищут их, не найдут это где угодно и в любое время. Исключением были несколько дат, когда днём зал был занят, к примеру, Рэй рассказал, что первого апреля после обеда всегда шёл концерт и постановки, а музыку с танцами переносили на вечер, и, конечно же, выпускной бал, тут уж администрация школы просто закрывала глаза на творившееся вокруг непотребство. Я мечтал, что после этой пятницы через неделю, впервые отыграв на настоящем концерте, я просто прибьюсь с ребятами к какой-нибудь вечеринке, выслушаю поздравления, быстро напьюсь и меня как-то доведут до дома и уложат в кровать, потому что даже на ходу я уже буду спать, спать, спать, в надежде, что меня не станут будить до воскресенья.
В окнах кухни горел свет, естественно, в такое время мама уже всегда бывала дома. Подойдя к двери, я услышал из-за неё довольно громкие голоса. Говорила мама, и она была чем-то обеспокоена, судя по тембру. Второй голос был хуже слышен, но казался очень знакомым… Это… Джерард?! Сердце пропустило пару ударов. Я тихо открыл входную дверь и вошёл внутрь, стараясь не шуметь. Трудно было даже представить, что ему могло понадобиться выяснять у мамы в моё отсутствие. Это было очень странным. Тихо прикрыв дверь за собой и почти не дыша, я прислушался к словам.
- Это невозможно. Я бы не хотела отпускать его в Нью-Йорк в ночь на хэллоуин. Там будут толпы пьяной молодёжи, жаждущей подраться, и вообще, как вы думаете добираться домой? - Электрички до Ньюарка ходят всю ночь. Тут всего полчаса езды, мэм. Добраться до центра не составит особого труда, - устало парировал Джерард. Он… пытается отпросить меня на хэллоуин?! - Боже мой! - я прямо видел, как мама закатывает глаза и, судя по звуку отодвигаемого стула, садится напротив друга. - Шестеро подростков, из них некоторым только недавно исполнилось шестнадцать, собираются ехать в Нью-Йорк в ночь хэллоуина. Ты ведь старше, Джерард, ты сам послушай, как это звучит? Да я тут с ума сойду от переживаний, ты это понимаешь? Мне легче запретить и пережить скандал и упрёки от всех вас, чем согласиться на это волнение. Я, конечно, передовая и лояльная мать, но это даже для меня - слишком. Прости меня, мальчик, я никак не могу на это согласиться.
Кажется, я услышал, как Джерард снова устало вздохнул, потом раздался шорох отодвигаемого стула, видимо, он поднялся.
- Я вас понял, Линда. Это очень расстроит Фрэнка, да и всех нас, мы уже так настроились преподнести ему нечто невероятное… - Через год-другой у вас никто не отнимет эту возможность.
Джерард усмехнулся.
- Мне нужно идти, спасибо, что уделили мне время.
Я понял, что пора заявить о своём присутствии и, пошумев для реалистичности одеждой и ключами, пошёл к кухне. В двери, прямо под аркой, столкнулся с Джерардом, который опешил от неожиданности, а меня так привычно уже и сладко пробили иглы этого дурацкого и странного чувства, что поселилось под рёбрами и периодически мучило меня до одури. Я почти врезался в его грудь, почувствовав лёгкий аромат от одежды, моментально набирая полные лёгкие этого запаха - запаха Джерарда. Мне так не хватало его последние недели, которые мы репетировали почти как безумные каждый день, и я видел его только в школе, и то вскользь. Я чертовски по нему соскучился, просто по этому ощущению, когда он рядом, по нашим разговорам, по его запаху…
- Фрэнк? Привет... Я не слышал, как ты пришёл, - будто извиняясь, но довольно холодным тоном сказал он. - Здравствуй, Фрэнки, сейчас будем ужинать, - подхватила мама, поднимаясь со стула и начиная звенеть тарелками. - Что тут за тайное совещание? Я что-то пропустил?
Джерард замялся, он явно не знал, что ответить.
- Эм, нет, я просто заходил… Блин, мне надо бежать уже, я правда опаздываю, спроси у мамы, хорошо? - он немного пододвинул растерянного меня и протиснулся к выходу. - Пока, Фрэнки, - сказал он и, чуть повысив голос: До свидания, Линда! - просто закрыл за собой дверь.
Я был очень растерян. Так и стоял в проходе кухни, переводя взгляд с двери на мамину спину и обратно.
- Может, ты мне объяснишь? - наконец, я отмёрз и обратился к маме. - Нечего особо объяснять, мы просто говорили, у Джерарда была пара вопросов как устроить хороший хэллоуин для тебя. - И что в итоге? - Ну же, Фрэнк, это же будет сюрприз, разве я могу рассказать тебе об этом сейчас? Я подведу ребят, - я чувствовал в её голосе эти неуловимые нотки, потому что мама сама терпеть не могла врать. - И какой же сюрприз меня ждёт? Что ты неожиданно запретишь мне поехать с ними в Нью-Йорк, и сделаешь из меня самого несчастного придурка, какого только можно представить в хэллоуинскую ночь? Это у тебя называется «хороший сюрприз»?
Я говорил с вызовом, бросая каждое слово обвиняющим тоном ей в спину. Она не могла. Она не имела право запрещать мне веселиться так, как я хочу. Я и так слишком редко развлекался, посвящая почти всё своё время этой долбаной учёбе. Я делал это для неё. Я любил её. Но я также хотел быть со своими друзьями, особенно тогда, когда намечалось нечто грандиозное и необычное. Разве это такое уж большое желание?!
Мамина спина будто начала потихоньку оседать, а голова - склоняться вниз.
- Если ты слышал, то зачем весь этот спектакль? - она говорила еле слышно, так и не поворачиваясь ко мне. - Ты всё правильно понял, я не отпускаю тебя.
Я просто взорвался в эту секунду. Со всей дури ударив кулаком по столу так, что подпрыгнула тарелка с ужином и столовые приборы, а мама вздрогнула, я тихо процедил сквозь зубы:
- Я не буду есть, спасибо, - и, быстро развернувшись, ушёл в свою комнату, с размаху хлопнув дверью.
Я был голоден, я устал и очень сильно разозлился, и моя рука, встретившаяся с твёрдой поверхностью стола, неприятно ныла. В ту секунду мне хотелось сбежать из дома на хрен, просто, чтобы сделать хоть что-то назло маме. От долгих обидных размышлений и глупых поступков меня уберегла просто невозможная усталость. Отрыв в ящике стола припрятанную там с незапамятных времён начатую пачку чипсов, я расправился с её содержимым и, быстро раздевшись, залез под одеяло, укутавшись им почти с головой. Свет от уличных фонарей через деревья, падающий из окна на мою кровать, бесил меня сейчас. Всё бесило… Мама, Джерард, учёба… И, не додумав этот список до конца, я глубоко уснул.
Мне снился невероятно приятный и желанный сон. В нём я уже не был раздражён. Я так же спал на своей кровати, и за окном уже светало. Вдруг по ту сторону стекла появился тёмный силуэт, но... он не напугал меня. Я и спал, и видел, как половина окна с тихим шелестом едет вверх, и в комнату забирается он, неловко свалившись в самом конце. Во сне я мягко улыбаюсь ему с закрытыми глазами, потому что он сразу начинает устало скидывать с себя одежду, даже не утруждаясь развешиванием её на стуле, просто переступая через кучки ткани на полу, подходит к кровати. По хозяйски, будто заученным движением забирается под одеяло, где я, спокойно спящий, нагрел так много тепла для него. Я ведь ждал? Я очень ждал. Я так соскучился по нему…
Он прижимается к моей горячей спине и ногам всем телом, с силой обнимая меня одной рукой, и в шею сзади утыкается его нос и чувствуется его лёгкое дыхание. Он холодный. Такой холодный, что даже немного дрожит от резкого перепада температур наших тел. И нос холодный… Я улыбаюсь во сне, как хорошо, что хотя бы тут он иногда вспоминает про меня. Минуту-другую он очень напряжён, будто его тело свело судорогой, и даже почти не дышит, а потом вдруг медленно-медленно выдыхает мне в шею и расслабляется. Вот его рука уже не сжимает меня так сильно, а просто спокойно обнимает сверху, вот он уже не старается влепить своё тело в меня, а просто лежит сзади и, судя по ровному размеренному дыханию, мирно спит. Я чувствую, как благодарно он принимает моё тепло, и кожа уже не обдаёт ледяными прикосновениями. Так приятно спать и чувствовать, как мой жар просачивается в его тело, согревая и успокаивая, поровну распределяясь между нами двумя. Грейся, мне не жалко, у меня его так много, что я даже с того света вытащу тебя, если понадобится… Кажется, я улыбаюсь, теряясь в этой дымке таких приятных образов… Сон, пожалуйста, не кончайся, ну что тебе стоит?
от автора: изначально я вообще не хотела писать про Джерарда. Я думала, что он останется тёмной лошадкой до самых последних глав. Но вот мы подобрались к относительной середине истории, и он меня заставил. Он сидел за столом и смотрел на меня глазами кота из Шрека, и практически умолял, он сказал, что больше так не может, и хотя рядом Фрэнк, попивающий кофеёк, так и норовил показать ему фак: "Это фанфик с моим повом, детка, отдохни", я не выдержала этого взгляда и сдалась. Мне кажется, больше обращений к его внутренней жизни и состоянию не будет, так как он уже - на верхней грани своего состояния, и теперь демонстрирует нам возможности своего супер-самоконтроля. В голове стало тихо, Джерард, довольный, пьёт чёрный кофе, Фрэнк надулся, но это не страшно, ему иногда полезно. И главное - там тишина. И я могу пойти спать. Хорошие мои, любимые читатели, спасибо, что вы есть!
Так-так-так! Я тут, значит, как дурак каждый день по 100500 раз заглядываю на сайт в ожидании желанной главы, а она аж с 8 числа висит! Oh,mummy, I am your lady of sorrows... У меня явно что-то не так либо с нфс, либо с телефоном!
А теперь про главу. Это просто огосподибожемойуменянетслов. Я обожаю как ты пишешь: твой стиль, твои чудесные описания чувств, эмоций и предметов, твои словечки и ругательства, заставляющие меня улыбаться - это все так и говорит мне: "Ты умрешь от наслаждения"!!!!! Честно, просто сейчас довольно трудно найти что-то достойное, учитывая, что в последнее время меня тошнит от всего этого. Твоя работа-я влюбилась в неё с самого начала, когда ты только выложила первую главу. Всё написано так понятно и доступно, не какие-нибудь заумные возвышенные слова - как раз то, что я люблю и ценю.
А все твои описания на счет отношений Джерарда и Майки, Фрэнка и Майки, всей четверки вообще, этот рассказ про клуб и история его создания, это все так умиляет и одновременно заставляет восхищаться тобой. Читая всё это, мне хочется оказаться вместе с ними, там, в твоей прекрасной голове, регенерирующей такие великолепные идеи.
*Пропускаем часть, где ты должна была расплкаться от сказанных слов, а я давать тебе платочки*
А Фрэнки у нас дикий дерзкий, как я посмотрю? Характер показывает. Ах, растет, малыш... У Джерарда с Фрэнком, похоже, наклевывается что-то бумбумбуум впечатляющее, да? Пахнет горяченьким :D И, как я поняла, это не сон?
От души посмеялась от 'от автора', ты такое мило существо <з
Спасибо большое за главу, надеюсь, не пропущу следующую.
zombie_ann, моя ты хорошая, ты реально вгоняешь меня в краску!!!!! спасибищще тебе огромное, что всегда читаешь, хоть и не всегда сразу находишь) в следующий раз пробуй искать через мой блог, там сразу появляется всё, что выкладывается: http://notforsale.do.am/index/8-12861
Я реально расплакалась, ты подала мне платочки, я в них напускала соплей и забрала домой стирать (в лучших традициях японского аниме)
Очень рада, что ты не обходишь вниманием сленг. Многие против него и считают недопустимым в литературной работе. Я совершенно с этим согласна, но... Я очень, очень, очень много думала над этим. И решила оставить это, как изюминку. Многие поклонники читали и отзывались, что это не мешает, а наоборот. Добавляет вкуса. Хотя не исключаю, что кого-то этот язык оттолкнёт, ну, пусть будет так) Рада что тебя прёт, уже начала работать над 13й. Спасибо!
Между ребятами да.... что-то наклёвывается ;) пусть остаётся интрига, не буду спойлерить. Но надеюсь, следующая глава не оставит равнодушными. Всегда любила число 13 ))))))))
yeeesss....., даа, Джи живёт богатой внутренней жизнью, не знаю, как ему это удаётся Но он на самом деле мастер покер фэйса и трахания своих мозгов )))) И - бесконечное спасибо тебе!!! твои комментарии чудесны и очень теплы, я таю...
