-Где уж тут мне с тобой соревноваться.

-Ты слушаешь, или как?

-Я слушаю.

Я прикладывал ухо к дверной щели и мысленно ныл. То есть, я, конечно, не ныл, в том смысле, чтобы жаловаться на судьбу. А что на нее жаловаться, если я слушаю твой, временами отрывистый всхлип и стою босыми ногами на твоей рубашке? Ты тихо ерзал и подчинялся.

Знаю, что подчинялся. Не видел, не вижу и не увижу этот момент никогда, но знаю! Просто так. Твоя рубашка была вся в каких-то пуговицах, застежках и молниях, и моим ногам было не так чтобы очень приятно – но я продолжал ныть и опираться плечом на стену.

«О господи только бы мне толкнуть рукой эту дверцу, всего на дюйм, на пару дюймов, и увидеть тебя, лежащим под твоим ласковым хозяином, толкнуть бы эту дверцу – но я не осмелюсь».

Лежащим?! «Дай мне увидеть тебя хрипящим и дергающимся, когда он разведет в стороны твои ноги и самоуверенно улыбнется, глядя прямо перед собой, на тот шкаф, где сейчас стою я и пытаюсь двигать рукой побыстрее, дай мне увидеть это!» Но, прикрывая глаза, я смог только вцепиться в подкладку твоего безумного пиджака и вдохнуть – вдохнуть так сильно и столько в себя вместить этого твоего восхитительного запаха, чтобы хватило.

Как раз хватило кончить.

Чай мы пили уже все вместе.

Ты стоял с чашкой у окна и скрипел пальцем по стеклу.

Я думаю, стоило мне или моему брату подойти и дать тебе по жопе – это определенно помогло бы. Но брат сидел и гладил мою ногу под столом, поэтому я ограничился тем, что выронил чашку и устроил переполох на пустом месте.

А мне гораздо больше нравился вариант дать тебе по заднице.

Пару раз.

-Мы жили тогда втроем? Я почти забыл.

-У тебя просто вечный гормональный взрыв, после пары взмахов руки ты уже не алле.

-Погоди, а Фрэнку было восемнадцать-то?

-Шутишь? Он был самым грязным мальчиком из всех, которые когда либо тебе давали до совершеннолетия.

-Ха. А Мэтт?

-Что Мэтт? Он и мне давал.

-Ах вон оно что.

Мое колено едва касалось твоего. Так всегда случается с коленями, они либо ударяются обо что-то, либо «едва соприкасаются» вместо того, чтобы… Ну а ты, пакость, кидался семечками. Диван, купленный нами на окраине города, создавал иллюзию, что ты сидишь, хотя на самом деле ты оказывался практически сползшим в наш попкорн. В тот момент брат знал мои намерения, поэтому сидел наверху и хитроумно вычислял мои шансы.

Кто бы мог подумать.

Какая доброта.

Я осторожно погладил твои губы и поежился от нелепости момента. В моей голове ты уже давно стоял на коленях и неотрывно смотрел на то, как я возбуждаю себя. (Ты в это время гладил мои ноги, после чего стаскивал прямо на пол и входил в меня – так же безучастно и в то же время с отчаянием). Нюхая на днях твою рубашку, в тот момент, когда вы с братом ушли, я зарывался в нее и думал, что ты мог бы порвать ее на длинные ленты и небрежно вытереть у себя между ягодиц, после того, как я оттрахаю тебя до крови. Я бы носил их, как браслеты, завязывая на запястье.

Я погладил твои губы и – Фрэнк! – ты немедленно облизал их, и тут же поджал. Колено сорвалось и сильно стукнулось о твое. Боль была не злящей, но раззадорила меня настолько, что я поцеловал тебя, стараясь не затянуть момент. Ты даже размяк, позволяя трогать себя везде, закинул голову и простонал – один раз, сдавленно и коротко – и тогда я потерял голову. Мне казалось, что я добираюсь до чего-то вкусного, запретного, трепетного и такого похожего на… Главное было – раздеть тебя, обнимать тебя, удерживать в этом положении между диваном и моим горячим и растерянным телом, не дать тебе уйти и вдохнуть твой запах каждого участка твоего тела, такого же прекрасного, как и твой голос.

Ты сказал Нет.

Ты оттолкнул мои руки (о, как они дрожали!).

Ты вышел за чаем и хлопнул дверью, при этом покачивая бедрами. А мой брат у себя в комнате чай не держал.

-Но он же к тебе лез.

-Он говорил, что любит меня, наверное. Он много чего говорил.

-И какого хрена ты его не поимел?

-Я же не могу силой…

Время от времени мне удавалось прижаться к твоей спине и поводить по ней ногтями. Брат демонстративно кашлял и твои глаза оставались неуловимыми.

Куда они смотрят, объясни?

Я позорно шептал «ну дай я хоть взгляну» и лез к тебе в штаны, припадая поцелуем к твоей, горячей, фрэнкиной шее. Ты шептал « люблю тебя, Джерард, ты знаешь, я люблю тебя наверное, да, так и есть» и прижимался ко мне – а то и целовал мои искусанные губы, смеясь надо мной.

А потом ты говорил Нет.

Потом ты уходил, и я смотрел, как ты идешь по лестнице, каждой ступеньке даря одно легкое движение твоих округлых ягодиц, смотрел и кончал. ( Если бы ты сказал «дай посмотрю», то я за секунду избавился бы от всей одежды и, дурак дураком, ждал бы твоих теплых рук).

-Ты жуткий зануда, знаешь?

Брат вбивал тебя в кровать.

Я видел вены на его руках, пальцы его сжимали твои бедра и вы были достойны того, чтобы показать вас в прямом эфире вместо вечерних новостей. Кровать скрипела, и брат напрягал шею (я видел, как перекатываются под кожей его мускулы), чтобы войти в тебя до самого конца.

Пыльный полутемный шкаф вмещал целую вселенную моих фантазий, где ты сначала сжимался, но потом привыкал и выгибался навстречу моему Майклу, всхлипывал, стонал, мял в руках простыни и кричал.

Кричал так, что я схватывал зубами рукав твоего пиджака и мычал, чтобы не закричать тоже.

-И что мы тогда сделали, помнишь?

-После того, как я чуть не вырубился от мощности своего платяного оргазма?

-Ну да, да.

-Я выпал в окно?

-Ну не смешно. Помнишь? Я ухмыляюсь, потому что ты был великолепен.

Помню, как же мне не помнить свои глаза, щурившиеся от яркого света, свои подгибавшиеся колени и мои руки, поднявшие рубашку, на которой я стоял. Я разглядел тебя, тяжело дышащего и распластанного на кровати, твои потные плечи, твои синяки на бедрах, твою руку, свисавшую с матраса и твои раздвинутые ноги. Не уверен, что они были раздвинуты для меня, но я подошел  и аккуратно вытер твой «медный глаз» твоей рубашкой.

Даже через пару дней, когда я лежал, обняв брата, под моими ногтями все еще оставалась твоя запекшаяся кровь.