Глава 3

Глава 4.

И был вечер, и было утро – день третий. Я не успел уловить этот момент. Этот резкий скачок – или плавную линию перехода. Я просто не успел. И даже теперь, когда я могу часами, раз за разом прокручивать в голове события того дня – мне не удается выцепить из памяти тот короткий миг, крошечный промежуток времени между вдохом и выдохом, когда мой отравленный воздух вдруг зашевелился. Накануне вечером я крепко повздорил с матерью – из-за сущего пустяка; причину я не смогу вспомнить, даже если очень захочу. У меня не получалось уснуть. И, черт возьми, как же я бесился. Я бесился оттого, что моя совесть, словно проснувшись впервые за долгое время, с тяжелейшим похмельем, давила на мою грудную клетку с какой-то бредовой изощренностью – я не знал, зачем это происходит со мной; я говорю это, ничуть не лукавя – я не знал, чего хочет от меня эта вечно сонная тварь. Я чуть ли не сходил с ума, прокручивая в голове один и тот же незаконченный, невидимый вопрос, который сам для себя не мог озвучить. Он вертелся на языке, петлял в лабиринте моих мыслей, уворачиваясь – вертлявая, юркая сволочь. Я пил аспирин и снотворное, но становилось только хуже. Голова тяжелела; и лицо, глаза, уши - черт подери, они горели почти нестерпимо. Я садился за стол, включал лампу, со скрипом рождающую мутный от грязно-желтого слоя никотина свет, закуривал – и сидел, сгорбившись, над белым листом, сжимая пальцами карандаш до боли в костяшках. Он был странно мягким, этот карандаш, не таким, как всегда. Я заставлял его рисовать, я насиловал себя, и все во мне отзывалось на это яростным криком – рука не слушалась, срываясь, грифель царапал и драл бумагу. Господи, как же я бесился. Проснувшаяся – но слепая, слепая совесть; вечно спящая, почти умершая, леденящая – мы чертовски плохо знакомы, я и по сей день ее боюсь. Я выключал лампу, ложился на застеленную постель, поверх покрывала, и лежал так вечность – не двигаясь, вперив взгляд в потолок, и пытался, черт, всю ночь я пытался проглотить воздух, вставший поперек горла колючим комом. А моя пробудившаяся стерва все не унималась – тыкая меня под ребра, сжимала цепкими, крючковатыми пальцами где-то там, внутри, в груди, не знаю; сжимала, ехидно шепча над самым ухом: «Слышишь? Чувствуешь? Скажи, скажи. Видишь меня, узнаешь? Скажи, скажи, признайся. Как я тебе? Мерзко, ненавидишь, не знаешь, не знаешь, не знаешь ведь? Скажи, скажи…» И мне хотелось биться головой об стену, разбиться в кровь, лишь бы не слышать, не думать, чего она от меня хочет. Я слышал, слышал, чувствовал, ненавидел – но я не знал, черт, не знал, чего она от меня хочет. Я забылся только под утро, застрял на границе между бредом и замершей реальностью. Я видел ее там – безликую, неподвижную мразь. Она стояла боком ко мне, маленькая, начинающая гнить, с бельмом на правом глазу. Она улыбалась, не шевелясь, и меня била мелкая дрожь. Я чувствовал, что она готова повернуть голову и посмотреть на меня. Я не хотел, я боялся до смерти ее слепых глаз. А она все улыбалась, еле слышно свистя сквозь рваные губы: «Не знаешь? Скажи, скажи мне, скажи. Ты видишь, чувствуешь?» И я сжимал голову руками изо всех сил, сгибаясь пополам и крича во всю глотку: «Не знаю! Я не знаю, скажи мне, скажи!» Я увидел черную гладь озера. Я был под водой, задыхаясь, видел над своей головой свет, понимал, что хватит и одного рывка. Я пытался оттолкнуться от воды, размахивал руками и ногами – но не мог, черт подери, не мог сдвинуться с места. Выдерните меня, выдерните… Я понимал, что не справлюсь сам, я задыхался. Но я просыпался, словно чья-то рука всё-таки разбивала водную гладь, натянутую, как барабан, хватала меня за шиворот – и вытаскивала наверх. Я резко садился на кровати, жадно хватая ртом воздух, обливаясь потом, шепча что-то и не понимая смысла собственных слов. Снова проваливаясь, грезя, видел светловолосую девчонку с заплаканным лицом. Она стояла передо мной с бессмысленными, пустыми глазами – и кричала, размахивая руками, вымазанными в какой-то густой бледно-розовой дряни. Ее голос вибрировал, он мог бы разбивать стекла. Она запускала пальцы в свои волосы, отчаянно рвала их и орала на меня: «Ты не должен быть здесь, это неправильно! Иди! Ты должен быть дальше, гораздо дальше, не стой так, не смотри на меня – иди, иди, иди! Это неправильно, ты не должен, не должен быть здесь!» Мне хотелось развернуться и бежать, но вместо этого я вопил, пытаясь перекричать ее истеричный визг; я вопил, я хотел знать ее имя.
Когда я проснулся, за окном только-только начинало еле уловимо светать. Голова раскалывалась, как-будто я был в запое не меньше недели, и всё вокруг казалось странно неустойчивым. Я спустился вниз, в ванную, и с полчаса держал голову под краном, чувствуя, как ледяная вода ножами впивается в шею, затылок, добирается до мозга. Только после этого я постепенно начал приходить в себя. Было только шесть часов, но тишина еще спящего дома слишком сильно давила, поэтому я залез в машину и поехал в университет. Утро третьего дня.
Я сидел на ступеньках главного корпуса и жадно курил. Глаза горели так, словно мне в лицо швырнули горсть красного перца, и я все время растирал их. Вокруг не было ни души – только машины изредка проезжали мимо; резали тишину звуковым взрывом – а потом, подразнив, уволакивали его за собой. Помню, мне стало лучше, когда подул ветер – прохладный, совсем не колючий. Я немного ожил, все больше приходя в себя. Я просидел так, вероятно, не меньше двух часов, скурив все сигареты до самого фильтра. Когда к корпусу начали подтягиваться студенты – сонные мухи, ранние пташки, смешно – я поднялся на ноги, впервые за утро ощутив прочность земли, и направился в большую аудиторию. Никого. Пустота, серость раннего утра и незажженного света – и мои гулкие шаги мерзко отражались от стен. Я поднялся по ступенькам на самый вверх, к последнему ряду, забился в угол, к окну, и уснул – крепко и без кошмаров. Не знаю, сколько именно я проспал – но когда знакомый острый локоть больно ткнул меня в плечо, лекция уже вовсю шла. Я поднял голову от стола, нещадно растирая глаза, которые резало ярким искусственным светом, и огляделся. Джейн покусывала колпачок от шариковой ручки, подперев голову рукой и как-то странно глядя на меня. Так смотрят очень часто – с какой-то непонятной смесью радости, обиды и укора. Я, наверное, никогда не пойму - как можно одновременно испытывать эти эмоции?
- Выспался? – радость.
- Не особо. Почему тебя не было вчера?
- Мама заболела, пришлось дожидаться врача. Я не успела, просто…
- Джейн.
- М?
- Я похож на няньку?
Она молча изучала меня. Что она ожидала увидеть? Я только что проснулся, не спал перед этим почти всю ночь, я измотан, я помню свою вчерашнюю злость – но уже не злюсь. Что можно увидеть на моем лице? Она медленно покачала головой:
- Ты не прав, я же…
- Тебе просто захотелось его пристроить? Не жди, что прослывешь святой – такие дела никто не ценит.
- Я хотела, чтобы он освоился немного, - обида. И, помолчав, чуть громче:
- Но ты свинья, Джерард, - а вот и он; укор.
- Твою мать, Джейн, он дул мне в ухо, он помешался на это чертовом ухе! – мой голос немного зашкалил, и две девчонки, сидевшие спереди, обернулись и недовольно зашикали. Одну из них мое сознание распознало раньше, чем глаза. Меня словно подбросило в воздух. Когда она уже почти отвернулась обратно, я чересчур порывисто подался вперед и схватил ее за плечо. Посмотрела на меня напряженно, в пол-оборота – да, я вел себя, как ненормальный. Возможно, она ненавидела меня. Я даже мог догадаться – но не хотелось думать.
- Что? – резковато. Да, ненавидела. Я отдернул руку – и одернул себя, я сам себе все больше не нравился. Я даже не знал, зачем вцепился так в нее – но спросил шепотом раньше, чем успел сообразить:
- Как тебя зовут?
Удивленно вскинула брови, разглядывая мое лицо – черт, что за идиотская привычка?!
- В смысле? – уже не так резко, потому что растерянно… Растерянная дура – неужели я задал такой сложный вопрос?
- Как тебя зовут, твое имя?
Блондинка захлопала глазами, и мне захотелось прибить ее прямо там, треснуть чем-нибудь тяжелым прямо по этой тупой русой голове. Но она всё-таки сообразила и выдала как-то довольно неуверенно:
- Ну, Кэтлин…
- Кэтлин, - машинально повторил я. Господи, я, на самом деле, сумасшедший – но тогда мне казалось, что нет ничего важнее, чем выучить это имя, вбить его в свою голову, нацарапать на коже, если придется. Внутри почему-то странно закололо, словно мелкой морозной рябью.
- Спасибо, - я откинулся назад, кивнув, а девчонка еще с минуту пялилась на меня, как-будто я мог ее ударить, стоило ей отвернуться. Конечно, я мог; черт подери, я даже хотел – но ей-то откуда об этом было знать? Наконец, она снова обратила свой взгляд на женщину, которая уже, наверное, битый час пыталась что-то донести до нас, напряженно расхаживая перед доской. В голове вдруг стало совершенно пусто – но это была какая-то приятная пустота. Я даже заулыбался. Джейн подозрительно на меня косилась.
- Что?
- Ничего. Ты ведь просидел рядом с ней целый семестр.
- Когда?
- На третьем курсе, кажется. Основы менеджмента.
- Я забыл.
- Это как раз нормально. Странно, что ты спросил ее, - она, наконец, перестала мучить несчастный колпачок и, отложив ручку, закусила губу. – Вымотался, да?
Я просто пожал плечами, отворачиваясь к доске. Она отстала. За что я терплю Джейн – она всегда отстает именно тогда, когда нужно. Народ был в тот день на удивление добросовестный. Я лениво блуждал взглядом по заполненной до отказа аудитории. Я совершенно не помнил о нем, пока его новая, но не менее яркая желтая толстовка не ударила по моим глазам резью. Он сидел тремя рядами ниже, справа. Разлегся на столе, уткнувшись подбородком в скрещенные руки, и глядел на доску. Совсем не шевелился, мне даже показалось, что он не дышит – забавно. Я неосознанно повернул голову, всматриваясь, чтобы засечь хоть какое-нибудь его движение – раздувающиеся ноздри, например, или вздымающуюся спину. Я смотрел мимо Джейн, поэтому она быстро заметила.
- Он почти ни с кем не разговаривает.
- Я искренне рад за тех, кого он обошел своим вниманием.
- Тебе лишь бы зубоскальничать…
- Джейн, он достал меня вчера своей бесконечной трепотней…
- А бить-то его зачем было?
Я нахмурился, все еще не отрывая взгляда от этой кричаще-яркой спины.
- С тобой он всё-таки разговаривает.
- Я сама спросила. Ты видел, какая у него синячина на лице?!
- Тише…
- Ты свинья просто, Джер.
- Он дул мне в ухо, черт подери, он до него дотронулся…
- Господи, Джер, ну откуда он мог знать, что ты так трепетно относишься к своим ушам?!
- Не так трепетно, как он…
- Ты изверг, серьезно. Он милый, черт, да он ведь просто пошутил, он же совсем один, ему непривычно…
- Он достал меня, Джейн, слышишь? Он заколебал меня, он делал это с самого утра, целенаправленно, он меня доводил, черт…
- Тогда прекрати на него пялиться.
Я перевел на нее взгляд. Было забавно наблюдать, как она начинает беситься. Сидела и сжимала свои бледные губы, пристально глядя на меня. Правда, забавно. Я хмыкнул:
- Знаешь, я бы перекрасил его в черно-белый цвет.
Сердиться было не на что, совершенно. Но она все-таки буркнула еле слышно: «Дурак», - и демонстративно отвернулась от меня. А я, от нечего делать, снова принялся наблюдать за Айеро. Но ничего примечательного так и не дождался; он всю пару просидел, не двигаясь и ни с кем не разговаривая. Эдакое красочное пятно, съедающее мои глаза, расплывающееся по столу, неподвижное и пустое – думаю, такое же пустое, как и его глаза, устремленные на доску. Я их не видел, конечно – но мне почему-то казалось, что они должны быть совершенно пустыми. Я не мог видеть ни ненавистного мне скорпиона, ни синяка. Судя по реакции Джейн, там, на правой стороне его лица, была прямо-таки целая катастрофа, и мне странно не терпелось увидеть, насколько же сильно я ему отвесил. Я как-то лениво перебирал в голове все эти мысли, потом вдруг снова вспомнил про машину, про сотню, которую Кирби что-то не слишком торопился мне отдавать. Я мысленно ставил себе заметку, что нужно бы отловить его после занятий, когда до меня совершенно неожиданно дошло, что Фрэнк смотрит на меня; все еще низко склонившись над партой, выгнув шею, повернул голову и спокойно смотрел. Прямо в глаза, неотрывно – я даже опешил от неожиданности. Не знаю, как умудрился пропустить этот момент. Он не улыбался, не хмурился – ничего. Пустота. Просто смотрел. До ужаса спокойно, меня даже передернуло. Я, честно, не знаю, почему я продолжал пялиться на него, как идиот. В такой ситуации всегда можно что-нибудь ляпнуть – если бы только не было этих нескольких метров и десятков голов. В какой-то момент уголки его губ чуть заметно дрогнули – и томительно медленно поползли вверх. Я, наконец, выдохнул, уже собираясь отвернуться – но этот сопляк вдруг опередил меня, и через мгновенье я снова лицезрел его коротко стриженый затылок. Я почувствовал, словно меня обухом по голове огрели. Не знаю, почему так происходит. Со всеми, постоянно. Когда от тебя так отворачиваются, чувствуешь, словно тебя оборвали на полуслове. Проблема состояла в том, что отвернуться должен был я. Меня это задело. Меня всегда задевают такие вещи. До конца лекции я промаялся, пытаясь заснуть, но свет был слишком ярким. Когда я наткнулся на этого парня внизу, почти у самых дверей аудитории – он спрашивал что-то у преподавателя – я смог рассмотреть свою метку поближе. Ничего особенного я так и не увидел – небольшое желтоватое пятно на скуле, не знаю, почему Джейн так распереживалась. Но моя слепая стерва мирно спала, как и днем раньше. Фрэнк неторопливо протащился мимо меня к выходу, закинув за спину свой вместительный рюкзак – не взглянул, даже не взглянул, головы не повернул, проклятый попугай. На кой черт тогда было пялиться на меня и улыбаться? Не понимал, я не понимал, чего он от меня хочет. Чтобы я извинялся? Мне вдруг стало так смешно, что я начал хихикать прямо там, в толпе студентов. Джейн молча нашарила мою руку и потащила за собой из аудитории.
- Джер, извинись перед ним.
Черт, сговорились они, что ли?
- Дорогая, я - идиот?
- Ты повел себя по-свински, - сказал она, хмурясь и качая головой. Я начинал злиться.
- Да понял уже, кем ты меня считаешь. Я не собираюсь ни перед кем извиняться, бред какой-то…
- Джер, извинись.
- Отстань от меня, черт тебя дери…
- Джер…
Я не стал больше слушать – просто развернулся и направился на первый этаж. Мне ужасно хотелось курить, к тому же, я так и не вернул свою сотню. Я быстро нашел Мэтта на площадке за главным корпусом – он скакал, как угорелый, перед первокурсниками, и паясничал. Я никогда не понимал, как ему это удавалось - быть таким, в общем-то, милым, безобидным парнем – и спокойно толкать наркоту в туалете студентам. Денег у его семьи было достаточно, и меня иногда посещала мысль – может, он просто не хочет, чтобы им с крэком было одиноко?
- Кирби!
Он мгновенно прекратил кривляться и с широкой улыбкой обернулся ко мне.
- Оу, кто пришел! Чего надо, Джер?
- Ты мне должен – нет?
Он никогда не задавал лишних вопросов. Удивляюсь, как он мог упомнить все долги – думаю, ему был должен каждый второй в университете, и он помнил каждого. Наверное, я был единственным, кому задолжал он сам – но, черт возьми, меня действительно провалили с той курсовой, над которой Кирби корпел, по его словам, две ночи, не смыкая глаз.
Мэтт совершенно спокойно достал бумажник, отсчитал злосчастную сотню – и протянул купюры мне. Когда я поблагодарил кивком, он спросил, с интересом буравя меня взглядом:
- Больше ничего от меня не хочешь?
Я усмехнулся:
- Нет, спасибо, обойдусь.
Парень покладисто кивнул - у него и без меня хватало клиентов, не сомневаюсь в этом; чуть помедлив, наклонился ко мне и пробормотал, не переставая улыбаться:
- А Айеро ты круто саданул, ничего не скажешь, теперь неделю отходить будет.
Я сбился, пересчитывая деньги, и поднял на него глаза. Моя полусгнившая тварь медленно заворочалась под сердцем, и я вдруг судорожно подумал: «Перевернулась, перевернулась, на другой бок перевернулась». Но она не затихла; продолжала свое шевеление, пока я смотрел на Мэтта – у него была открытая улыбка и веселые серые глаза. Он не осуждал, совсем. Тогда он даже отдаленно не напоминал мне Джейн с ее упреками – но, черт, она всё равно двигалась, и мне вдруг показалось, что она царапнула внутри ногтем. Я вспомнил крючковатые пальцы, невидящий глаз – и мне вдруг стало страшно, страшно по-настоящему. Это был настоящий ужас, точно тот же, что я испытал за несколько часов до этого, когда буквально подскочил на постели, задыхающийся и взмокший. Дыхание снова сперло, и я изо всех сил напряг горло – либо закричу, либо вырвет. Но ничего не произошло. Мэтт молча, еле уловимо указал взглядом куда-то в сторону – и спокойно вернулся к своей благодарной малолетней публике. Я машинально развернулся, пытаясь снова пересчитать деньги неожиданно начавшими дрожать пальцами. Он стоял неподалеку, засунув руки в карманы узких джинсов, прислонившись спиной к дереву, и смотрел на меня. Мне бы и в голову не пришло подходить, никогда. Но эта тварь уже вовсю рвалась наружу – драла меня в клочья, крутила, царапая внутренности; проснувшаяся, жадная - и голодная, голодная, сука. Он ждал. Это было видно по тому, как спокойно он наблюдал за мной, пока я шел к нему через всю площадку. Не пошевелился, не изменился в лице – ничего. И не было больше того щенячьего взгляда, каким он смотрел на меня вчера. Меня это почему-то смутило. Я знал, что от меня требовалось. Но ведь он мог заговорить первым, разве нет? Он так этого и не сделал – всё стоял, прислонившись к дереву, и спокойно, внимательно смотрел на меня снизу вверх. Я хотел, чтобы он улыбнулся. Черт, я ненавидел эту проклятую, до ушей, улыбку – но она была мне сейчас необходима, я остро в ней нуждался, я не знал, что еще может заставить меня говорить. Я уже почти забыл про свою маленькую питомицу – но она тут же напомнила о себе. Внутри всё скрутило судорогой. С трудом сохраняя спокойствие, я сказал. Сказал – хоть и не совсем то, что нужно было.
- Не трогай меня больше, ясно?
Фрэнк даже бровью не повел – всё смотрел на меня своими глазищами. Странно, пристально. Меня передернуло. Гребаное трепло, сейчас он упорно молчал. Почему он не мог молчать так же вчера?
- Извини, что ударил.
Никакого эффекта, я все еще был слишком занимателен, чтобы перестать молча меня изучать. Я почувствовал, что начинаю свирепеть, и вдруг подумал – а что, если я сейчас изобью его? Никто ведь не заметит. На полном серьезе, я действительно подумал об этом. Понятно, что там были люди. Но я бы заткнул его, закрыл ему рот ладонью, оттащил куда-нибудь за угол – думаю, я бы справился. Я мог бы затащить его подальше, скажем, за те деревья, врезать пару раз по лицу – совсем не так, как вчера, гораздо сильнее, гораздо осмысленнее; а потом, когда он упадет на землю, избить его ногами. А ведь это легко можно было устроить, никто бы не увидел. Бить ублюдка ногами, пока из его горла не начнет вырываться только еле слышный хрип, пока он не станет плеваться кровью. Он бы лежал там, на холодной земле, с сырыми листьями, запутавшимися в волосах, съежившись, закрывая голову руками – а я бы продолжал…
- Я сяду с тобой на второй паре, у прохода, - парень заговорил так неожиданно, что до меня совсем не сразу дошел смысл этих слов. Какое-то время я просто стоял, глядя на него и искренне недоумевая, почему он не лежит и не корчится от боли.
Он так и не изменился в лице – но хотя бы заговорил. Я с горечью подумал, что Джейн теперь уж точно будет мной довольна. Фрэнк, видимо, понял, что я не до конца успел все воспринять – поэтому повторил:
- Я сяду с тобой на второй паре, у прохода, - он не спрашивал дозволения. Не было наглости в голосе, не было вызова – но, черт подери, этот сукин сын не спрашивал. Как и в прошлый раз, я так ничего и не ответил. Не было смысла, было лень, или ответить было нечего – не знаю, правда. И я не успел отследить тот момент. Шевеление. Мы просто отправились на занятия вместе.
За все время от так ни разу и не улыбнулся, хотя Джейн успела подбадривающее похлопать его по плечу у дверей аудитории. Он юркнул на первый ряд, принялся привычно потрошить рюкзак – и мне ничего не оставалось, кроме как сесть рядом, у прохода, перед самым носом преподавателя. Я успел подумать с каким-то ленивым, глупым сарказмом, что здесь Фрэнку будет не так-то просто болтать без умолку и доставать меня. Но парень вел себя совершенно спокойно – сидел прямо, устремив взгляд на старика-лектора, и спокойно слушал. Краем уха я зацепил голос Джейн откуда-то сзади – она звала меня веселым шепотом, но я не рискнул вертеть головой, сидя на первом ряду. Первую половину лекции я кое-как продержался, но меня невыносимо клонило в сон. Тогда, думаю, я впервые сделал попытку дремать с открытыми глазами. Начало немного получаться. Я сидел, тараща глаза на учителя, слушая его мерное бормотание, а сам наблюдал за причудливыми, смазанными картинками, проплывающими мимо – странные, дымчатые галлюцинации, черт, я почти уснул, и это было необычно. Думаю, я даже не сразу почувствовал это; то, как его рука робко подобралась к моему бедру. Я мог бы уловить раньше, если бы не валился с ног от усталости, если бы только я так сильно не хотел спать. Ощущение, осознание – это пришло так неожиданно и резко, что я чудом успел одернуть себя, не заехать ему по лицу в ту же секунду. Напрягшись, чувствуя, как меня начинает колотить от страшной смеси отвращения, ненависти и какой-то бешеной, тупой злобы, я повернул голову и уставился на Фрэнка. Я с трудом мог поверить в то, что это действительно происходит; потому что ничего не изменилось, ничего; точно так же, как и сорок минут назад, этот демон сидел, выпрямив спину, и с совершенно непроницаемым лицом слушал лектора. Мгновение спустя я ощутил совершенно четко – уже довольно настойчивое поглаживание по бедру; затем он медленно начал перемещать ладонь по моей ноге в сторону колена. Я дернулся, и тут же старик одарил меня взглядом, полным негодования. Но этот чертов сукин сын и не думал останавливаться. В тот момент я с абсолютной ясностью понял, что убью его. Осознанно, с расчетом, возможно, за теми самыми деревьями. Действительно убью, без шуток, без притворства – вобью его тело в землю, размозжу его голову, сожму ее - и буду давить: давить изо всех сил, и отпущу только тогда, когда услышу, как трещит его череп. Перед глазами расплывались розоватые пятна, в ушах звенело, пока я судорожно сжимал под столом его пальцы, успевшие намертво вцепиться в ткань моих брюк; он знал, маленький скот, прекрасно знал, что, стоит мне сделать одно неосторожное движение – и это тут же заметят.
Сжимая зубы до боли в челюстях, я отчаянно давил его теплую руку в своей.
Слепая тварь мирно спала где-то внутри. Мой отравленный воздух шевелился.

Глава 5