POV Gerard В моей комнате даже есть светильник-ночник. Атрибут вполне нормальной обывательской жизни – спрашивается – зачем он мне? Да, если вы со мной хоть немного знакомы, вас удивит наличие подобного предмета. Я отвечу на вопрос: он помогает мне в работе, с ним, склонившись, можно сидеть над картинами до рассвета, он мой советчик, помощник и друг. Не знаю, что со мной будет, если лампочка в нём однажды возьмёт и перегорит. Кстати, лампочки во всём доме перебиты – я презираю централизованный свет.
Ночь в тупике моей комнаты приобрела благодаря светильнику приятный, уютный тёмно-васильковый цвет. Кто знает – может, и моё лицо выглядит в его ауре более сносно? Но это, признаться,…как давно меня перестала заботить собственная физия? Зевнув, я вдавил самокрутку в столешницу, оставил потуги огня тлеть, умирать в доспехах коры дерева и короне газетной бумаги. И всё-таки я хочу спать сейчас. Сердце видит, что не судьба мне просидеть до утра над только-только начатой картиной; поразительно, но сон зазывает, хотя на часах всего лишь начало двенадцатого (часами я не пользуюсь, спешу уточнить. У меня внутренние, биологические – пусть не самые точные, неправильные, вызывающие у вас смех – зато они соответствуют мне. У меня всё своё, и не только часы. Взгляды на вещи). Я погружаю костяшки в складки сальных и закоптевших век, протираю глаза, напоследок окидываю взглядом рабочий стол.
И что же?
По всему столу – газетная бумага, чуть ли не свисает до пола. Как скатерть. Газеты старые и жёлтые, я никогда их не читал – одинаково ложь, как и вообще всё написанное или сказанное человеком. Распятый холст. Серое на сером – прах кошки Дейзи волнистыми линиями покоится на тёплых волокнах; не то что в холодном сосуде под землёй, правда? Вас не смутит, если я скажу, что аккуратность не в моих правилах, и прах, в общем-то, покоится не только на холсте, но и по всей бумаге? Как альтернатива пыли. Я, бывает, подцепляю его на влажную кисточку и делаю мазок; бывает, сажаю на палец и транспортирую на холст точками. Да, я трогаю прах. А ещё не мою руки. Поэтому Дейзи, собственно, и у меня в волосах, и за ушами, и в щетине подбородка, и в уголках глаз. На дне стенок желудка тоже. Сожжённого пепла зачастую приносят слишком много для одной картины – так что я здесь не расточителен, нет. И не был никогда, и из этого всего можно сделать вывод, что, категорически не убирая в комнате, я годами коплю пыль, пыль и прах, тысячи, миллионы частиц праха самых разных существ; прахи смешиваются, когда ходишь по комнате, с грохотом падаешь на постель, дышишь, теребишь плечи воздуха пальцами. И можно сказать: Дейзи продолжает спариваться с котами и после своей смерти. С тысячью умерших котов в одночасье.
Вам нравится у меня в гостях? Даже если нет, то плевать, вы знаете. Но я вот хочу пробежаться по ещё одной большой гордости для меня. Три осиновых полки, которые потемнели от времени и несут в своих чревах множество стеклянных тар. Это бутылки с травяными настойками. В силу многих обстоятельств я давно уже не принимаю «нормальный» алкоголь - такой, к какому привыкли вы. Для меня эта задача решается куда проще: этиловый спирт из аптеки, вода из-под крана, какой-нибудь сорняк, листья, цветы, коренья, кора, мухи или бабочки – из моего палисадника. И пожалуйста - всегда бурые, мутноватые напитки готовы в два счёта! Но иногда запах спирта для меня бывает мучительным, поэтому я ставлю чайник на плиту и завариваю ингредиенты так. Чашка с подобным чаем, кстати, прижилась на моём рабочем столе, я довольно часто из неё отхлёбывал. Стеклянный стакан - замызганный, естественно; жидкость - поразительно благородного, коньячного цвета, уродство которой, тем не менее, скопилось на дне: толчёные листья, даже дёрн, почва, две мошки-утопленницы и, конечно же, тело Дейзи, осевшее на дне стакана, словно на дне реки Ганг – прах великого Джорджа Харрисона. Неплохая участь как для обычной кошки. А потом я полужестом-полуусилием тушу ночник. И залезаю в кровать. И ничего не становится – ни богатств моего сарая, ни Дейзи, ни самых запахов и ощущений. Потому как, кажется, едва рассёкши коленом простыню на матрасе, я сразу же отделился от тела и отринул в сон. Хотя – и здесь буду с вами согласен, - такому, как я, больше пристало бы ворочаться без сна ночи напролёт и вообще – быть с маниакальной бессонницей в крепких, приятельско-собутыльнических отношениях. Но это касательно меня правда лишь наполовину, ведь мозг, которым я располагаю, перетекает из одной крайности в другую: то изводить меня ночным бодрствованием, то стлать перед глазами точно вышитые крестиком, однако более реалистичные, гораздо более реалистичные цветастые картины, полотнища снов. Я бы не назвал их фильмами – мозг всё же имеет свойство чудовищно приукрашивать или преуменьшать, расшивать яркими шерстяными нитками или разбрызгивать отбеливатель над тканью. Попав в свой сон, я очутился в реалистичной короткометражке, однако пейзаж, цвета были гипертрофированы ещё как. Издержки профессии, не обращайте внимания. Гораздо интереснее, как по мне, другое. Во-первых, отправляясь в кровать, я чувствовал себя приглашённым в гости. Это правда – сон зазывал меня к себе весь вечер (сон – имеется в виду не процесс, а само сновидение), но, скорее, со второй половины дня. Садясь тогда за работу, я уже предчувствовал, что ночью меня ждёт откровение во сне. Ещё не рождённый сон был далёким напоминанием, призраком над моим плечом, телеснее, чем призраки дохлых кошек и людей, которых я расклеиваю в разных вариациях по холсту.
Может, дело и вовсе не в какой-то пошлой мистике, а в том, что я видел не сновидение, а собственное воспоминание. Которое долгое время лежало консервной банкой среди извилин и борозд думательного аппарата. Одна из особенностей моей памяти – консервация. Я могу забыть всё что хочешь, любой эпизод, поручение, проклятие и оказанное мне добро. А позже это всплывает так неожиданно, что порой я сомневаюсь – точно ли событие имело место в моей жизни? И, выходит, сцену из сна, в которой когда-то принимал участие, я забыл на семнадцать лет. Или меньше, меньше. Ведь, думаю, тогда, подростком, я частенько возвращался к ней в своих мрачных грёзах как к чему-то пугающему, леденяще-обжигающему и опасному. А потому и привлекательному. Но будет правдой, если я скажу, что в те времена не придавал ей особого значения – она для меня больше походила на страшилку, всего-навсего проистёкшую наяву. И только повзрослев в двукратном размере, я осознал на всю узость-широту своего черепа, что именно произошло тогда. Какое именно стечение лиц и обстоятельств случилось. А слияние случилось грандиозное. Как выяснилось вследствие моей жизни, лишь с одним лицом мне посчастливилось или не посчастливилось столкнуться близко. Остальных я не знал и не знаю до сих пор, но известная логика подсказывает, что они всегда были, есть и будут вокруг моего знакомого - видимо, - и возле меня – невидимо. Второе знакомство с Мэттью Шэдоусом вдохновило меня увидеть. И вот, что я увидел…
*** 17 лет назад
Bring Me The Horizon - Go To Hell, For Heaven's Sake
Через три недели мне будет восемнадцать, хотя, наверное, какая, к чёрту, разница? Это оправдание. И херовое оправдание, ведь, если мне восемнадцать, я не должен быть таким, как сейчас. И дело не в том, что я – классически стрёмный жирдяй с белыми и слегка салатовыми, как у мертвеца, и надутыми, как тесто, щеками. И не в том, что я не снимая ношу футболку с Iron Maiden – просто потому что она, помимо названия любимой группы, хороший мешок. Многие парни моего возраста вовсю налегают на приобретённую в школе привычку: плавать, ходить в тренажёрный зал, охапками срывать аплодисменты на уроках физкультуры, обхаживать каток и иметь возможность красиво полапать за талию на катке чуть ли не всех розовогубых барби колледжа. А у меня всегда была своя правда, и свои занятия, и своё тело, и вообще, я ненавижу девчонок и не одну из них бы не трахнул. И дело, может быть, даже не в том, что комиксам и фильмам я уделяю больше времени, чем мастурбации. И не в том, что я предпочитаю не общаться с людьми и мне легче лишний раз заглянуть на дно бутылки, чем сказать «привет» незнакомой роже. И не в том, что меня спасёт не бог, а жалчайшие потуги рисовать.
Дело в том, что я думаю обо всём этом, когда иду по улице. Когда, по идее, не должен об этом думать. Но таковы мои постоянные мысли, оттого, что я часто остаюсь один и могу вдоволь упиваться всякой фигнёй, которую сам же себе и придумываю. Как бы общение меня ни напрягало, всё-таки дома его было не избежать, и на родной улице – тоже. Но с тех пор, как тётя увезла меня погостить к себе, в Калифорнию, в Ориндж Каунти, одиночество стало моей единственной правдой. Блин, я даже не помню название города, в котором нахожусь! Откровенно говоря, я та-ак заскучал и подуныл без присутствия неизбежно рядом каких-нибудь трижды переёбаных ублюдков, пулявших в меня яблоки в школе и колледже. Не говоря уже о тех двух людях на Земле из семи миллиардов, кого я хорошо воспринимал. Брат, Рэй…
А здесь… - хоть жара, солнце и океан, призванные якобы поднимать всем настроение, - они наводили на меня настолько несовместимую с жизнью тоску, что я ударился в степень отчаяния: начал гулять по улицам в одиночестве. Это было невыносимо. К примеру, я не терплю бывать на людях, так как паранойя всегда нашептывает, что вон тот косой взгляд – мне, вон те парни – они побросали баскетбол ради того, чтобы навалять мне, уёбищу, - уёбищу, несомненно, в сравнении с ними, крутыми и... крутыми, да. Стайки шлюшек с юбчонками выше пизды выедают мне зрение, и вот кого я с удовольствием бы начал отстреливать на улицах - так это их. Погода тоже взывает к закипанию нервов (и пота): калифорнийское солнце – о господи, ну кто его придумал? Только начало весны, а мне кажется, что парит как в августе. Здесь все ходят в футболках и шортах, свободно демонстрируя тела, - то, что противоречит моим принципам. Может, это туманистый климат Джерси приучил меня кутаться и прятаться; может, комплексы – или как там их называют взрослые учёные мудаки? – никогда, никогда не дадут мне возможность вздохнуть свободно.
Я петляю сейчас между двухэтажными белыми домами жилого района, по паркам, площадкам. Глаза рыскают против назойливого солнца в поисках сверстников. Я наблюдаю за их жизнью, играми, весельем, ржанием и ненавижу солнце. Себя, естественно, тоже – за то, что я никогда не смогу так, как все они. Знаю, со стороны мои занятия могут казаться смешными, но, поверьте, для меня простое созерцание – это как сдирать кровавую корочку. А когда кто-либо из детей вдруг поднимает на меня взгляд – я от страха сразу же бросаюсь с места, словно лань (не так грациозно, разумеется, – совсем не грациозно. Но я люблю ланей, поэтому привожу их в пример).
И вот, славно помозговав однажды, я решил, что буду скрываться от глаз людей. Там, где природа погуще – парки, деревья, кусты, сады – и где она сможет заслонить моё несовершенство своим совершенством. Особенно мне пригляделся один сад. Сад. Это значит, что он принадлежит какому-то владельцу, но с первого взгляда так не скажешь. Насколько я понял, он, собственнический, перетекает в прилегающий к дому отшиб, лесок. То есть, в территорию, доступную всем гражданам и, в общем-то, дикую. Что-то мне ещё подсказывало, что, если пройти вглубь леска, можно наткнуться на искусственный пруд, мосты, на сладкие парочки, слюняво обжимающиеся на них, семьи с маленькими детьми и толпы оболтусов, гоняющих в карты. К прудам у меня была особенная тяга, ибо, будучи чуть меньше, я твёрдо знал, что в них днюют монстры и зомби. Другой вопрос: как в беспощадном климате Южной Калифорнии могут выжить вода и эти исполинские деревья?
Отчего-то в тот день ко мне пришло невиданное любопытство ко всему, что происходит вокруг. А также решимость вклиниться – если не в общество, то хотя бы в железный турникет, ограждающий его от меня. После обеда я неспешно пополз туда, к тому дому с большим садом. А по пути припомнил….,
как, проходя мимо него впервые, столкнулся взглядом с пареньком, карабкающимся на верхушку плодового дерева
в окружении каких-то других чуваков – те стояли под деревом и только ахали.
Я подумал ещё: «Ты, малолетняя стерва! Посмотрим, что будет с тобой и мной через двадцать лет». Понятно же, я ему просто позавидовал – я не умел ничего из того, что умел он в свои (четырнадцать? пятнадцать? шестнадцать? больше?). Ни лазить по деревьям, ни заставлять глазеть на себя с восхищением, ни выталкивать звуки из гортани с шутливой, напускной брутальностью, мимикрируя под переломавшийся мужской голос. А он умел. И когда я мысленно пожелал ему скорее упасть, он неожиданно повернул голову в мою сторону. Или так показалось. Короче говоря, я думал, я усрусь на ходу – так мчал от возможного возмездия парня и группки мальчишек с ним.
Теперь, однако, я шествовал почти со спокойствием – знакомое место всё-таки. И если я (не приведи господь) снова встречу этого сорвиголову, то, по крайней мере, буду готов к тому, что от него ничего хорошего ожидать не придётся. Я топал, воинственно навострив кулаки на уровне бёдер: я был в настроении столкнуться – а пусть даже с самым сильным из парней района. Только вот, чем я думал обороняться? – этими пухлыми белыми ручонками, что ли?.. Листья и позолота солнца – как на вышивках домохозяек. Я бы разбил эти пейзажи на пиксели и крестики, но вспомнил, что передо мной не канва и не полотно. Реальность. А цвета… их было целых два, и они лакомились моей сетчаткой – лесной зелёный и золотой. Три часа пополудни. Тихо. Увивающиеся листья бьют меня по лицу, тонкие кожистые лапки кустов царапают щёки. Я продираюсь сквозь сад.
И продираюсь долго: кажется, что – мамочки – это не сад, а какой-то лабиринт! Опоясанная плющом арка ведёт меня вперёд и вперёд. Голубые цветочки петуний – стенные фонари, но они ничем не могут помочь, подтолкнуть к правильному пути. Ведь он был всего один – вперёд. И я шёл: безропотно, с любопытством, вообразив себя не то тайным агентом, не то адептом к стране фей. Тревожных мыслей не было – хотелось только, чтобы ход скорее закончился, и попасть на какую-нибудь полянку. Я рассчитывал увидеть после всех хаживаний белоснежного единорога, лежащего у ног девственницы, или же крыло японского самолёта времён войны, ржавеющее на солнце, или просто – ничего, на которое я смог бы посадить задницу. Не рассчитывал я ни на какие звуки вообще, кроме переклички стрекоз и травяных чудищ. Но дорожка вдруг зачерпнула вправо и, словно у руля, я всем телом хлынул за её течением. Не помню, что произошло раньше – поворот или первый звук, простонавший в уши. Видимо, всё стряслось одновременно, так как из безмятежности я вмиг переплавился в подрагивающего суслика и стал брести с куда большей опаской. Даже не смог различить сразу, что купол бесконечной арки исчез и сделался простой изгородью, едва покрывавшей мне лоб. Нет, ограда и дальше была увита зеленью, но свечения – прибавилось, к тому же в светло-золотистый фон и зелень вплетались там и сям большие красные цветы. Это как разинутая пасть раны на благородном королевском платье, как кровь, брызгающая из золота…(идиотские художественные журналы; мой неправильный художественный мозг).
Вздохнув, я остановился, чтобы не загонять растущее беспокойство дальше по сосудам. Беспокойство от голосов, которые я только что слышал, правда! Мне не показалось, это совсем не галлюники. Хотя в тот миг я не настолько соображал, чтобы попытаться настроиться, успокоиться и понять, что именно говорят и кто говорит. Но это не был один человек. Тем хуже. И страшнее. Но всё-таки…
Через ещё шагов пятнадцать я принял решение остановиться, пока не поздно (не поздно для того, чтобы раскрыть тайну голосов. И не поздно, чтобы не зайти слишком далеко). Первым делом я прислонился лицом к ромбовидным отверстиям в ограде, через которые в меня тут же послал уничтожающие лучи воин света. Проморгавшись после этого, я додумался наклониться ниже – чтобы тень от листьев падала на нос козырьком и небеса не мешали мне хоть чуть-чуть присмотреться. И я присмотрелся, и увидел, и услышал. И лучше бы небеса в очередной раз (как они всегда это делают) смели в прах мои устремления.
- Руки убери от меня!! Агррх-х-х!!.. - Ты даже драться не умеешь, сопля! Ха-ха-а… - На тебе мой лёгонький удар в челюсть!..
От зрелища сердце в первые секунды рвануло так, что за ушами начались щелчки, а я думал – меня разобьёт инфаркт. Звуковой ряд отлично дополнял ряд визуальный, чтобы я мог со всей чёткостью понять… Я называл это голосами, речью? Выкрики. Смешливые, издевающиеся, жестокие – у таких тщетно искать помилования. И один среди них – как малюсенький алый цветок, проклюнувшийся в терновнике, в окружении шипов, стрел, копий – никакой жалости, ничего святого. Но и он не был голосом тихой молитвы…:
- Ты сгниёшь, понял, урод?! Ты сгниёшь, как крыса на помойке. И все твои уроды тоже, вы заслуж….и не тако….а-а-г-ррр….Да тебя ч-черти ебать будут!.. Ты, ты су….
Это были проклятия, крепчайшие проклятия. В них была кровь из носа – я видел. И невозможность подняться, дать сдачи. И множество других вещей, которые я осознаю потом, присев под забором и обхватив голову руками, когда паренька замучают до бессознательного состояния.
- Я тебя сейчас выебу, кретин! Ох, как же я тебя ненави-и-жу! И всё, что ты говоришь – это полная хуйня!
А пока всё, что было во Вселенной чёрного и злого, должно было непременно коснуться тех, кто сейчас втаптывал обладателя алого голоса в грязь. По его словам-обещаниям. По просьбам – если быть честным. А голос набирал черноту.
Я плохо видел, сколько именно их было, – этих подростков (поле зрения из-за ограды и стены листьев было небольшим). Как бы ни щурился, ни вертелся, я различал их плохо, ведь все, к тому же ещё, имели похожий облик: приличный рост, худощавость, светлые или чёрные футболки. Некто, правда, был без футболки, и так получилось, что я как раз пялился на его спину. Она почти заслоняла весь мой маленький обзор, а под её тонкой кожей перекатывались назревающие мышцы. И вокруг этой спины – другие спины, одетые. Но всё это, вся эта одежда или нагота, не скрывало одного – того, что происходило. Того, какие разборки здесь клокотали. Я сглотнул. Нет, я сглатывал многократно – стоял и сглатывал. Пытаясь дорисовать в уме то, что покамест скрывали от меня тинэйджерские фасады, – лежащего на земле, пинаемого ногами, руками, коленями, того, кому адресованы ругательства и брызжущая изо рта слюна, и ответные пожелания поскорее сдохнуть. Голос (алый, маленький, проклятия, ад) – воспарял от земли и царапал, с болью царапал внутри моих ушей. А вы знаете, что любое раздражение в ушной раковине непременно отдаётся внутри, поэтому я имею право заявить, что тогда он, мальчик, скрёб пальцами прямо по моей сердечной ткани. Так, наверное, скребут, карабкаясь к спасению.
Но ведь я… я не хотел его спасать. Ну, пока что сейчас. Я…я…просто… не мог оторваться. Да и не хотел отрываться. В мой раскатанный рот чуть не влетела пчела.
А фокус в глазах тем временем увеличился, и созерцанию стали доступны блики лиц, взмахи руками и взаимодействие мышц. Мне вот открылось то, что среди «мучителей» была и одна девушка – крепкая, загорелая, с хвостиками, одетая в две майки и камуфляжный комбинезон. - Вэл, осторожно! – заботливо – ей.
Мне пришлось потупить взгляд – я боюсь (мало того, что ненавижу) таких девчонок, как она. И тут во всё моё существо с новой силой – при закрытых глазах ощущения обостряются, - рванули настоящие боевые выкрики, свиное радостное хрюканье (ну да, весело – кого-то избивать, когда кто-то страдает), трёхэтажный мат, животный утробный ор колотимого и те же обещания - их ждёт расправа, на земле и на небе, и не будет этому конца. Но гром небесный не распарывал голубое покрывало и не разбрасывал свои лезвия – никто никого не спасал, никто никому далеко был не нужен. Ничего не менялось для этого мальчика, как бы сильно он ни изображал связками дерущее адское пламя (которое ожидает его бандитов), ничего не менялось – только светлые и тёмные головы повременно мелькали перед глазами.
Удары, кажется, не могли унять его пыл, - да что там его! Сами подростки были в таком состоянии, что на меня веяло жаром от их тел с нескольких метров. Я слышал, как чайник внутри каждого из них сбрасывает крышку, и, освобождённая, кровавая пена разбредается по организму. А потом – внезапно – оказывается вокруг шевелящихся, проклинающих губ. И эта пена – уже наяву. Пена, с которой кулак умелым ударом расшатывает зубы дёсен и превращает их в щепки. Рот, полный щепок. Красное игристое вино – пробка откупоривается. Ба-бааах!!
Ба-ба-а-а-а-а-а-а-а-х!
- Мва-а-а-а-а-а-а-а-а-мв!!! – я видел многое: заорал не он - вся Вселенная, сгустившаяся вокруг (детских?) лёгких. Кулак толчёт не воду в ступе, а красную живую жидкость вперемешку с мёртвыми зубами. Толкущая рука по локоть обагрена, будто окунута в жирный суп, по подбородку жертвы стекает, взбрызгивается...
- Единственное, что он умеет делать, так это пиздеть, ха! Ещё один звук – и я намотаю твой язык тебе на очко! - Получай, ёбаная гнида!! И так, и так тебе, и та-ак! Что, мало? Сука! Мразь! Ненавижу тебя, понял, пидорас?! Понял?!
Я слышал хруст, не менее насыщенный, чем пируэты саксофона. Я слышал чавканье разрывающейся кожи – не менее выразительно, чем чавканье зеленью бургеров в закусочных. Я знал, с каким звуком волосы покидают голову мальчика. Новый лязг превращающихся в фарш мышц, непрочных костей, был поднят, чтобы поставить несчастного на место. И он замолчал, беспомощно свалив голову набок, так, что я мог видеть красно-чёрную жижу, путешествующую по скуле, щекам, подбородку, вниз. Мальчик был явно меньше и щуплее своих карателей, но я не выхватил – совсем ли уж он школяр? Может, они издеваются над младшим? Но его голос, хоть изодран ором, звучал взросло, как у них.
- Держи его крепче, ну! - Терпи теперь, гнида. Сделал дело – терпи. Ёбаный стукач! - О-о, мальчики, глядите – оно собирается плакать…
Какой голос какому языку принадлежал – было непонятно. Он словно был общим, низковатым и гулким, зло ширясь и теряясь, внедряясь глубже в цвет этого пространства, который теперь был бордовым от крови и земли. В моих глазах. И, уверен, - в их тоже.
Только два голоса я кое-как смог вычленить среди мешанины: два режущих, скрипяще-визжащих, свистящих альвеолами. Это, конечно же, высокий голос девушки в армейском. Другой принадлежал предельно длинному типу в очках – я обратил внимание, они вместе с девушкой активней всего перемещались по толкотне - каркающий ворон и свирепая валькирия.
И только я записал это в своей голове, - после того, как коротышка в кепке юркнул в сторону, - мне открылось.… Наконец мне открылся…
Он. Жертва.
Видение алого и болотного цветов.
Чтобы рассмотреть, пришлось присесть на корточки. Я застал его в момент, который он вряд ли захотел бы кому-нибудь демонстрировать. Потому что никто и никогда – мелкая букашка, гигантский исполин, - никто и никогда не хочет быть слабым, раздавленным. Не хочет быть, когда всё против тебя. Миллиметры земли под тобой – они явно не в твоей команде, они не сделали ничего для того, чтобы спасти тебя. Я не выдержал и заключил голову в жестокие объятия рук. Цепи мыслей, дурацкие осознания, сравнения, сразу же полезли в мозг, и я чувствовал, как именно они пролазят по его тоннелям. У них явно альпинистские ботинки на ногах.
Это был маленький скелетик человеческого существа, когда-то аккуратно одетый (мамой?) в клетчатое. И аккуратно причёсанный – но листья, прилипшие на кровь.… Да и вообще он выглядел так, как выглядят все болезненные дети, которых слишком сильно опекают родители. Это были побелевшая кожа и, наверное, большие глаза, за стеклом которых.… Нет, я не видел глаз – только зелёно-коричневые точечки, да вот я и не хотел бы заглянуть под их радужку. Чересчур всего…чересчур чувств…
Что главное - он не плакал, не просил, не унижался; он, скелетик, игрушечный механизм, алая точечка голоса. Не унижался, но был унижен другими, и его стыду не было ни конца ни края – размазан, раздавлен, силой, кулаками, злостью других, в землю, в почву; черви и кроты, и муравьи – теперь ему компания. Он не смог бы тягаться с обидчиками никогда, однако не терял сопротивления до последнего. Он маленький и слабый, но не из тех, кто сдаётся. Сразу. Я и то, воображая себя на его месте, думал, надолго ли меня хватит, чтобы не разреветься, как последняя сука. Но этот – терпел, ругался, боролся. И всё было: адское пламя, несчастья и беды, вмешательство правоохранительных органов, презрение всей страны, отсутствие любых надежды и покоя. Всё это было в молитвах-проклятиях. Были раны, синяки, плевки. Был, видимо, и его собственный грех – как я вскользь понял, мальчик настучал кому-то на компанию (что уж они там натворили?), и к нему пришёл суд в лице шести рассвирепевших тел. Я хотел заглянуть в душу каждому, каждому из них, но, пока открыто обозрение на мальчика-жертву, я не сводил глаз с него. Мне было по-настоящему жалко кого-то чуть ли не первый раз в жизни. Так, что внутри меня всё обливалось жидкими солёными соплями. Особенно после того, что случилось в следующий момент и повергло меня в шок больший, чем от этой потасовки вообще.
С треском надломилась ветка. И на свет выползла истерика. Я видал достаточно нервных срывов, но то, что произвёл мальчик.… Это заставило даже его мучителей отвлечься (наконец-то!) от побоев, говёных шуточек, отпрянуть от него и стать в оцепенении. Они не ожидали. И я не ожидал. Мальчик и раньше орал не жалея голоса, но теперь было что-то, что выше моего понимания звуков. Это гудящая утроба, и идущие волнами литосферные плиты, и Армагеддон, и океан, сметающий с глаз всё живое, и капельки крови с глубины разрывающихся внутренностей…
И даже не от боли, не потому, что больно. А от обиды. От ужасной обиды, нежелания мириться с тем, что ты уничтожен.
- Уб…уб…кха-кха…убью-ю-юдки! Кха-а-а-а…, - слёзы, градом, разбрызгиваются, теснят драное горло (это слышно), кровь продолжает сочиться, как наглый паразит, - шво-о-ло….ш – кха-кха! – шу-у-у-ки. Я вашс – кх-х-х… - я вашс…вы…Вы жапла…-кх-х-м-кх… кха-а-а-а.., - мальчик катался по земле, с боку на бок, пальцами закрадывался в волосы и хватался за их корни, дорывая то, что не дорвали обидчики. Его голова и лицо стали цвета свеклы – так можно было вполне умереть.
Поэтому на скулы паренька легли пощёчины. Финальные удары – от самого настырного избивальщика, который был без футболки, плечистого и высокого (в нём, признаюсь, мне привиделся тот парень, лезший на верхушку дерева). Он никак не мог прийти в чувства – агония насилия. Но некто похлопал его по плечу с ухмылочкой, которую я буду помнить до скончания веков, и после этого Настырный (так я прозвал парня про себя; сначала, правда, он был «Голый», но позже его дикость и ярость заставили меня передумать насчёт имени) прекратил марать руки дальше, по плечи, по шею и подбородок, в мальчишескую кровь.
- Перестань с ним возиться: ему, кажется, хватит. - Да не хватит этому говнюку ни хрена! Хочешь, чтобы он быстренько поправился и побежал снова хорошо пиздеть? - Он ещё долго не сможет даже в парашу, успокойтесь. - Кстати о пи-пи… - тот самый, который Ухмылка, бедренной походкой обошёл жертву и остановился у его головы – при этом компания безмолвно расступилась ещё шире по обе стороны. Будто всеми ожидалось что-то гипнотически интересное. Цирковой фокус. И действительно – не прошло и минуты, как парень сосредоточенно расстегнул ширинку. Девушка при этом (уже висевшая к тому времени на плече Настырного; они явно парочка) отвернула лицо и зажмурила глаза.
А после раздалось бодрое «с-с-с…», в ходе которого парень, видимо, для большего увеселения публики, вихлял тазом на все лады, выписывая восьмёрки не хуже восточных танцовщиц. Из-за этого содержимое его мочевика оказалось полностью на лице и груди мальчика. К тому времени он был уже никакой после пары хлёстких пощёчин, температуры, рыданий и потери крови. Он просто лежал, раскрыв зияющий бордовым рот, и вот, Ухмылка решил этим немедленно воспользоваться…
Булькающие звуки из глотки мальчика на земле. Ухмыляющийся обнажил зубы, застёгиваясь.
- Ухты! – воскликнул в восторге коротконогий в кепке. – Ну ты зверь, конечно… Еба-а-ть, он проглотил!..
Ухмылка ничего не ответил, лишь напоследок пнул безмолвную голову ногой. Мне показалось, на этой ноте мальчика окончательно оставили в покое, его больше никто не трогал.
- А теперь я хочу курить! – Длинный, своим скрежещущим, как выпиливание лобзика, голоском. - Пошли, - тот, с ухмылкой. - Ребята, я с вами. Вэл, - парень без футболки, приобняв девушку. - Эй, а?.. - Не, мы останемся с ним, - «Ух-ты» в кепке кивнул на паренька ещё ниже, которого из-за насупленности (ну и роста, что уж) я окрестил Гномом (эти два коротышки в сравнении с товарищами казались самыми нормальными – разве что «Ух-ты» слишком много и громко выкрикивал своё междометие по поводу и без повода), - посторожим. Вдруг кто. Нам свидетелей не надо.
И четвёрка самых высоких правонарушителей двинулась прочь. До меня доносились слова «лес» и «пруд». Но лишним - да? – будет сказать, что мне было не до прежних догадок, а есть ли в лесу пруд, не до природы, не до всего на свете. Они, отходя, ржали, выкидывали что-то дурашливое (особенно Ухмылка и Длинный), в общем, было впечатление, что это просто компашка, отделившаяся от скучного пикника. А после их и не стало, совсем исчезли из виду. Зато прямо передо мной, в спокойствии и – уже – в тишине примостились вокруг окровавленного тела двое ребят. Один настороженно посматривал на жертву, другой, кажется, и вовсе занялся выплетанием из жёлтой жёсткой травы и мурлыканьем песенки под нос.
Я бесшумно развязал шнурки, снял кроссовки и на корточках, в носках, по вытоптанной траве переместился на пару шагов правее – так, чтобы полностью попадать под заслоняющую тень дерева. Больше всего на свете мне не нужно, чтобы хоть одна живая душа узнала о моём существовании здесь. Нет, нет, только не сейчас, когда мне нужна перезагрузка. Моя голова лопнет, если я не сдавлю виски и не посижу пару минут спокойно. Просто чтобы переварить всё увиденное и услышанное.…Если я смогу. Если я…
Буду краток, наверное. Поскольку в этой главе идёт речь о персонажах в подростковом возрасте, для лучшего визуального восприятия, пожалуйста, не поленитесь полазить по тому же тамблеру в поисках подростковых фоточек севенфолдов и Вэлэри Сандерс как иже с ними, ну и...конечно же, Джерарда На том, пожалуй, отправлюсь сильно учиться в сентябре, так что моментальности 4.2. вообще не обещаю. Но также не обещаю и забрасывать, ложить на фик хер. Dixi :)
То, как и о чем думает Джерард еще в околовосемнадцатилетнем возрасте, не слишком отличается от его взрослого мышления, только оно грубее, несдержаннее, более, скажем так, необработанное. Помимо ненависти к себе и к окружающим, в нем бушует зависть и страх, которые и послужили растопкой для ненависти. Особенно это видно, когда Уэй наблюдает за тем парнем, карабкающимся на дерево, и его слова о Вэлэри, которые я, впрочем, более чем поддерживаю: "Я боюсь (мало того, что ненавижу) таких девчонок, как она." Но что мешало ему убить в себе свои комплексы вместо того, чтобы выращивать и лелеять их в мыслях с довольно извращенным, но удовольствием, и упиваться своими отличиями от людей? Он сам. И, следовательно, еще больше ненависти к себе, и еще больше к окружающим. С возрастом он не научился это преодолевать, но научился принимать, жить с этим и, более того, любить в себе это чувство, делающее ему сомнительный почет и отделяющее от других людей, мне так кажется. Может быть, он видит в этом особый смысл. Здесь, наверное, и заключается его легкое безумие. Чтение тоже, всем известно, отдается внутри, и эта сцена побоища основательно меня поскребла. Не хочу много говорить о подростковой жестокости и о таком зверстве в целом, но меня всегда неимоверно коробило от подобных человеческих проявлений, коробит и сейчас. Ну и сомнений нет, что "скелет" - Фрэнк, маленький Фрэнк с уже тогда тлеющей дъявольщинкой внутри, и я уже не удивлюсь, отчасти благодаря твоему комментарию к прошлой главе, если придется содрогнуться уже от его поступка, не от поступка Джерарда, ха, ничему не удивлюсь) Спасибо! Ждем-с
trigger-happy, да, согласна, но, мне кажется, тогда, в юношестве, Джерард был намнооого добрее, чем сейчас (пусть его мысли были резче и неотёсаннее). Если бы к нему кто-то тогда потянулся с исключительно добрым намерением дружить, он бы раскрылся навстречу этому и не стал бы отгораживаться своим нигилизмом. Беда Джерарда на самом деле в том, что он чрезвычайно тонкий и уязвимый организм, которому пришлось обрасти колючками, чтобы банально выжить. Ну и, благодаря "колючкам", он, в общем-то, и стал в своём роде сильным - даже страшный киллер сушит себе голову, как ему навредить). Вам с Джерардом стоит создать коалицию под названием "Я ненавижу девчонок в армейском" . Короче говоря, что касается Джерарда, - вот, увидьте, люди, к чему может привести гипертрофированный индивидуализм и нежелание переступать через свои комплексы. Ох уж эта сцена с побоищем хомячкии, хомячки дэтэктед. Хочешь, я скажу одну вещь, а ты упадёшь со стула?) А вот и нет, май диар, побитый мальчик - вовсе не Айеро! С ним мы (эх, так и быть, палево для ясности) встретимся уже к концу фика, и уж глав пять точно будет крутиться с его участием. Но, ахах, ничему не удивляйся - просто в моём фике будет достаточно моментов полной неожиданности я просто этим зарабатываю деньги, ххх)
Честно, ты писала, что сейчас занята, и я не ожидала так быстро увидеть отзыв, но всё же спасибо, что ты не оставляешь своего маленького автора без них, без отзывов и вообще, без чуткого присмотра. Спасибо тебе
Я понимаю, что тот малец, которого избивали, возможно, больше не появится в фанфике, но он - пример для меня, он невероятно сильный, несмотря ни на что. Чёрт возьми, меня так зацепила эта сцена! Я ТАК понимаю эту самую его обиду - не физическая боль (потому что искренне верю, что в такие моменты она не так уж и ощутима. ладно, не верю - по себе знаю), не осознание того, что его унизили, - именно обиду. Моё сердце неутолимо колотилось, я даже чуть не прослезилась, а это при условии, что меня в принципе сложно довести до слёз. Подобного рода вещи очень болезненно мной воспринимаются. Причём дело даже не в жестокости и надменности подростков, дело в их жертвах, особенно, если они настолько мужественны и горды, имеют чувство собственного достоинства - они не позволяют себе зареветь во весь голос, более того - они продолжают зубоскалиться и отвечать на оскорбления. Они слабые, хилые бунтари, вечно не согласные и готовые бороться, но увы - физически не преуспели, ну или просто неудачники по жизни. Эта такая несправедливость, такая абсурдная несправедливость. У тебя потрясающе вышли все тонкости и щепетильности подобных ситуаций. И, знаешь, мне вспомнилась одна книга - Бегущий за ветром. Только там было полноценное изнасилование. И сейчас, читая тебя, читая сцену с побоями, я испытала те же чувства - несправедливость наполовину с гордостью за людей, которые терпят и не дают самому себе опуститься в собственных глазах. Эта тема меня серьёзно беспокоит.
Джерард... Действительно своеобразный парень. И мне почему-то кажется, что подростком он был как-то попроще. Имел типичные, стандартные проблемы - собственные недостатки и желание их исправить. Сейчас же он, мать моя женщина, презирает централизованный свет, попивает из кружки кошачьи трупы как ни в чём не бывало и варит себе какие-то коренья - вот, что и вправду странно. И вот эта мысль про рисование прахом чертовски крута. Как ты до этого додумалась?
hpp b-day, малец в фике будет, но нескоро) но то, что будет, - за это головой ручаюсь. Ты всё правильно говоришь: и про перевес моральной обиды над физическим поруганием, и про то, что часто гордые и обладающие чувством собственного достоинства личности заключены в хрупкое и бесполезное тело. Я, как и ты, сама не могу не реагировать, когда всплывают темы насилия детей над детьми - мне кажется, об этом надо говорить и писать, потому что это по-настоящему страшно. "Бегущий за ветром" возьму себе на заметку - люблю, когда что-то советуют прочесть, особенно в контексте того, что я пишу, так что спасибо за упоминание) Насчёт Джерарда - да, это то, что я писала, отвечая canned_brain - пусть мысли Уэя и по-детски озлоблены и жестки, но в них видится хоть какой-то луч света, потенциал. Если бы Уэя хоть одна живая душа пригрела - всё могло бы быть иначе, и не было бы того жуткого мизантропа. А насчёт рисования прахом - я писала в ответе на комменты к главе 2, что это не моя оригинальная придумка - когда-то я просто услышала то телеку, что есть мастера, которые практикуют рисование прахом, и решила это творчески переработать. Спасибо тебе большое за подробный и понимающий коммент. А холодцы - дааа, они вообще рулят \m/
Джерард просто божественен - и в настоящем времени, и семнадцать лет назад. Я так приблизительно и представлял, что людям вроде него свойственно спокойствие и безразличие к обществу. Только пока неясно, почему у него репутация непоколебимого психопата, с которым не так-то просто разобраться. Судя по повествованию Джерарда в начале, думаю, он всего лишь лишён некоторых качеств, присущих нормальным людям, и, например, мог бы невозмутимо смотреть, как кто-то умирает, при этом не испытывая вообще ничего. Мне так кажется, потому что пока агрессивным представить его невозможно, и непохоже, чтобы что-то могло это исправить. (я попытался угадать, теперь ещё больше хочется узнать об их с Фрэнком отношениях). И мне очень интересно, что для Джерарда значит его работа, будут ли ещё подробные описания на эту тему? Ибо, понятное дело, есть тяга к рисованию и нет отвращения к чьим-то останкам, но почему он выбрал именно эту деятельность, сказано не было. Или то, где речь шла о призраках, и есть его конечная цель?) Что касается переживаний, то я начал аж с того момента, когда Джерард ещё только прогуливался по лабиринту - что-то уже намечалось :D А вот само избиение, скорее всего, не вызвало бы таких сильных впечатлений, если бы не фильтровалось восприятием Джерарда. Я, в основном, сосредоточился на том, что испытывает он, и напряжение нарастало только оттого, что у него может произойти что-то наподобие срыва; закричит или расплачется и выдаст себя. Ещё очень давят описания увечий, настолько подробных, что даже задумываться не надо, чтобы всё чётко предстало. И эпитеты, пиздецки точно подобранные, добивают! Парнишка, которого жёстко забили, - я думал, он типа массовки, и больше не появится в фике. А раз ты говоришь, что ещё будет, то, блина, не просто же так в тексте заняли место его ругательства и показуха, разъясняющие, что он как бы отрицательный персонаж. Что-то неладное будет впереди D: Главное, смена повествований после предыдущей главы различается, как будто взяты вообще два разных человека из двух различных произведений, - так резко меняется атмосфера. Ну, то есть, блин, ощущение реально как от фильма! :D Я жутко тормозил, потому что хрен соберёшься с мыслями после такого) И опять не знаю, что написать в благодарность, ибо !спасиба! уже не катит) Вот просто я запредельно счастлив, во, и во -
Gay Friendly, да, я знаю, почему именно тебе близок Уэй... И раз я смогла как-то отразить то, что чувствуешь ты сама, - это...хорошо. Это как психотерапия, наверное. Взгляд со стороны. Пока что речи не шло о "славе" Джерарда как психопата или репутации. Пока что "чокнутым" его окрестил только Мэтт вначале фика, ну да и разве с ним нельзя согласиться - какие чувства ещё может вызывать Уэй-старший у обыкновенного человека, не страдающего расслоением психики? А насчёт непоколебимости Уэя - Мэтт понимает, что Уэй отличается от других людей. И если простого обывателя можно в раз припугнуть оружием или расправой, то Уэй лишь покачает головой и скажет: "Ну и хер? Убей меня" - или что-то в этом духе, потому что у него своя система ценностей. Так что крайний индивидуализм Джерарда делает его неуязвимым для каких-то обыденных вещей, страстей. Да и всякая репутация, пришитая другими людьми, сосёт в сравнении в тем, что сам Уэй считает себя отличным от других людей. А самомнение - великая штука. Если человек считает себя хоть владыкой вселенной - будь так, у него точно появятся диктаторские замашки и планы на весь мир. Так что я делаю акцент не на том, как Уэй стал таким, что именно он сделал, чтобы стать таким - мне больше как автору интересно показать впечатление о нём других людей и самоощущение Уэя. Он стал таким, потому что захотел этого - быть таким, быть мрачным и кардинально непохожим на простых обывателей. Вот как раз вес смысл сцены с избиением в том, что картинка и звуки - это фильтрация видения Джерарда. Мы всё видим его глазами, мы знаем больше о его чувствах от созерцаемого, чем каких-то достоверных и филигранно чётких деталей драки. Джерард многое художественно приукрашивает в своей голове, но я рада, что, несмотря на это, сцена вышла всё же читаемой и не было такого: "Фуфуфу, не верю!" :D Воот, ты уже видишь, что избиение паренька отложится на его характере потом в самом скверном смысле. +1
А я и хотел, чтоб было, как в фильме. . Всё, короче, атата.
Я многое понимаю заново, когда читаю твои отзывы, так что..да, ты права, спасибо уже не катит: надо придумать что-то поглобальнее.
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
На том, пожалуй, отправлюсь сильно учиться в сентябре, так что моментальности 4.2. вообще не обещаю. Но также не обещаю и забрасывать, ложить на фик хер. 
