POV Frank

Я видел отблески хромированных деталей остальных автомобилей, что наполняли стоянку, и подумал, что это уже правило, такое же сильное, как закон подлости: уж если приезжать в лагерь – то обязательно ночью.  Хотя ночь для нас больше не была такой темной. Я знал, что у меня есть он, и он знал, что у него есть я – и все становилось ярче. Во много раз…

Пати сидел справа от меня, и я снова и снова чувствовал его внимательный взгляд на себе. Совсем недавно  этот взгляд ничуть не повлиял бы на меня, потому что весь он так выглядел, что возникают сомнения, что этот человек вообще живой. Но сейчас он ожил окончательно, теперь его взгляд снова пронизывал, я мог не смотреть в его сторону, но прекрасно знать, когда он смотрел на меня, это было едва ли не осязаемо, да что тут говорить – так же явно чувствовалось и само присутствие Пати в машине, и дело не в шелесте дыхания или его запахе – больше было похоже, будто его разум излучает какие-то волны или вроде того, или вот как работающий телевизор – вроде ничего не слышишь, но знаешь, что он работает. О да, скоро Пати будет как раз как телевизор: будет болтать не умолкая. Наверное, тогда и расскажет, где его носило все это время, куда уж без этого, без закрученных историй. Наверняка он расскажет эту историю у костра, когда мы все вместе, с Коброй и Джетом, поедем на очередное задание. Ох ты ж блять, Кобра ведь теперь простит меня! Охренеть!

Теперь я и сам оглянулся на Пати. Я встретился с ним взглядом,  он улыбнулся, и я тоже… знаю, почему.

Мы  уже почти приехали. Перед нами раскинулась стоянка, за ней – лагерь, так же похожий на стоянку.   Я ощущаю что-то странное, зная, что здесь находится много людей…   наверное, я слишком много времени провел в одиночестве. Люди для меня были живыми, да, но их было чертовски легко убить, что я нередко и делал. Я как будто смотрел на сам факт их существования сверху вниз. Конечно, не на всех – Пойзон, Джет, Кобра и Грейси и еще несколько человек не относились ко всем остальным, легкоубиваемым, как тараканы, но казалось, что между мной и людьми теперь раскинулась самая настоящая пропасть.

 Я подъезжаю ближе, и слышу шорохи. Часовые (я вдруг понял, что раньше не задумывался об их существовании) наверняка уже рассказывают всем, кто вернулся – будь это машина BL, уже бы подняли тревогу и шум. Кроме того, мою машину трудно не узнать. Я уже отсюда чувствовал любопытство бодрствующих – они  наверняка знали про мою безумную идею найти Позона, и теперь, зная, что я вернулся… о чем они думают? Предчувствуют что-то ужасное, решив, что Пойзона-то я нашел, вот только не живого – привез его останки, мол, что нашел, то и принес? Или они не могут удержать подступающую радость, потому что шестое чувство подсказывает им, что Пати жив и что он здесь – они уважают и любят его больше, чем Ди, Пати для них – надежда, жизнь… свет в темноте пустыни. Он для всех такой свет. Он – огонь нашего мира. Я снова взглянул на него, на его красные волосы, и мне стало грустно и (неужели?) страшно; все, что горит – особенно так ярко – однажды выгорает дотла.  Остается кучка пепла, и ветер подхватывает его и рассыпает по вечности. И ничего не остается. Я не хотел, чтобы Пати становился пеплом на ветру.

Но прекрасно понимал, что однажды такое случится.

Но, разумеется, я не всегда был зациклен на таких мрачных мыслях, вообще я был, наверное, даже слишком оптимистом. Особенно, когда по пути сюда Пати, увидев покосившийся дорожный знак с голубым пятном краски, вдруг сказал, что есть одно место, куда было бы неплохо заехать. Это место могло быть чем угодно, у меня даже на долю секунды мелькнула мысль, что Пати собрался сдать меня BL, потому что он с ними заодно, потому его и не было, я просто не догадывался о таком из-за того, что слишком был рад, что он снова стал собой. Но тут я, конечно и к счастью, ошибался.

Хотя некоторое время он ехал будто бы в никуда – лично я не видел ничего, кроме черноты, чем дальше, тем чернее, только фары едва-едва рассеивают ее. Вскоре – минут десять от главной дороги, не больше - посреди этой темноты начал проявляться силуэт какой-то постройки. Полагаю, мы направляемся к ней. Так и оказалось; это был небольшой дом, выглядел он, как типичный особняк из фильма ужасов, даже окна заколочены и выглядел он так же зловеще. Изогнутые деревца в каком-то торжественном беспорядке окружали дом. Мы свернули к нему, под колесами зашуршало каменной крошкой и листьями, этот шорох продолжался, пока Пати не поставил машину позади дома. С одной стороны меня радовала такая перспектива, а с другой – нам бы хватило места и в машине, кроме того машину мы знаем, а этот дом, во всяком случае, для меня, был чужим и я понятия не имел, что там может быть внутри.

Отсюда было видно, что этот дом не единственный – останки остальных можно было различить в свете фар, но, когда свет потух, то и они исчезли. Остались только их очертания на фоне темно-синего неба, где-то далеко был город, но в нем было так же темно. Не думаю, что я бы захотел туда идти – опустевшие города выглядели слишком печально, они лишний раз напоминали, что все слишком изменилось. Хотя сейчас я не чувствовал печали – я чувствовал ту приятную и теплую радость, которую боялся уже никогда не почувствовать, восторг,  и предвкушение. Я знал, зачем мы сюда приехали, но, в то же время, я чувствовал и какое-то ощущение тревоги, которое  неслабо сбивало настроение. Но помимо этой тревоги – которая, скорее всего, являлась здорово разгулявшейся  паранойей – я чувствовал еще что-то. 

Пати заглушил мотор и, быстро глянув на меня с улыбкой, вышел из машины. Я проверил, со мной ли бластер, взял Зарго на руки, и выбрался на свежий воздух. Взглянув на здание вне относительно безопасного салона Понтиака, я больше проникся здешней атмосферой. Здесь было жутко почти так же, как у той гостиницы, где я встретил живых мертвецов, и, вспомнив ту ночь, мне стало не по себе. Я едва не подпрыгнул, когда Пати захлопнул дверцу.

Я еще смотрел на жуткий дом, когда Пойзон оказался совсем рядом. Его теплое дыхание – выделяющееся из теплоты ночи – коснулось лица, он быстро поцеловал меня в щеку. Я не сразу оглянулся на него, я так отвык от чужих прикосновений, особенно таких нежных,  что несколько секунд я стоял, затаив дыхание, по спине прошелся приятный холодок, а когда я посмотрел на Пати, то он улыбался. Он взял меня за руку, в которую я тут же вцепился, как будто висел над пропастью (в каком-то смысле я и висел над пропастью) и повел меня к двери вокруг дома.

Под ногами хрустело стекло и осколки кирпича, труха и что-то еще. Я оглянулся на нашу машину; она будто из другого мира. Этот особняк – высокий и мрачный, с высохшими досками на окнах, как будто наблюдал за нами. Так всегда со старыми домами.

- Тебе нравится здесь? – спросил Пойзон. Он чуть сильнее сжал мою ладонь, но было не похоже, что ему страшно. Я и сам не знал, страшно ли мне: я находил такие места заманчивыми, и страх перед ними, пусть и был, но он не мешал мне зайти внутрь и использовать это место для ночлега. Хотя теперь такая мысль – переночевать здесь – скорее будет последней, чем первой, зная, что иногда бывает.

- Учитывая обстоятельства, это место не может не нравится,  - ответил я, переведя взгляд с его глаз на наши руки. Я чуть раскрыл ладонь, и он переплелся со мной пальцами.

- Мне кажется, ты уже знаешь, что можно встретить в таких местах, - сказал он. Я взглянул на него: он улыбался, но совсем немного, все-таки, эти монстры были не слишком уж смешной штукой.

- Да уж. Один пришел ко мне в гости, когда я лег спать.

- Ха, повезло же.

- Не то слово.

Мы подошли к дверям. Они тоже были заколочены. Я взглянул на Пати. Он ответил озорным взглядом.

- Все проще, чем ты думаешь, - он взялся за потрепанную ручку и открыл дверь; доски так и висели на ней, заезжая на сторону косяка со стороны ручки, но не со стороны петель, и приделаны они были исключительно к самой двери, создавая впечатление, что войти невозможно.

Так же, не размыкая рук, мы вошли внутрь, в темноту. Я боялся темноты, думаю, как и все.  Я крепче сжал его руку, но он уже тянул меня куда-то. Я как будто вдыхал саму пыль. Воздух здесь был затхлый и какой-то тяжелый и мне это не особенно нравилось. Но, с другой стороны, Зарго, которого я удерживал другой рукой,  вел себя спокойно – хороший знак.

- Я больше люблю второй этаж, - услышал я голос Пойзона, и, прошуршав к дальней стене, мы дошли до лестницы: он начал подниматься по ступенькам, утягивая меня за собой, - осторожно, здесь нет пятой ступеньки. Точнее, она есть, но просто не наступай на нее.

Хорошо, что он не сказал это секунды три спустя, иначе я бы не успел перешагнуть на шестую.

Поднявшись на второй этаж, я увидел какой-то свет. Это сквозь щели на окнах пробивался слабый отблеск  луны, но кроме призрачных полосок поперек коридора этот свет ничего не делал.

- Сюда, - шепнул мне Пойзон, свернув налево после нескольких шагов. Он открыл невидимую пока что дверь, и мы были в комнате, которая, надеюсь, безопасна. Здесь уже дышалось легче.

Он отпустил мою руку и прошел вглубь комнаты, но я не решался последовать за ним: темнота не могла быть настолько безопасной. Хотя спустя мгновение большая ее часть исчезла – он включил фонарь, стоящий на старом столе. Наверняка он же его сюда  и притащил.  Вообще, он, наверное, многое сюда притащил: помимо фонаря здесь валялись всякие инструменты, ножи, какие-то тетради и листы, на кровати лежало покрывало без плесени и всего остального, что обычно имеется на покинутых навсегда кроватях.

- Это одно из моих секретных мест, - с гордостью оповестил меня он, - тут довольно уютно, и монстры сюда не забираются.

- Оно оказалось очень кстати,  - ответил я, спустил Зарго на пол, выпрямился, и мы с Пойзоном встретились взглядами. Мы смотрели друг ну друга минуту, другую, и, думаю, мы оба думали об одном и том же. Мы одновременно улыбнулись друг другу.

- Знаешь, как я нашел это место? – он повернулся, прошел к кровати, засунув руки в задние карманы своих джинсов. Я остался стоять на месте, скрестив руки на груди и ожидая, пока он продолжит. Вытащив руки из карманов, он забрался на кровать, прополз на четвереньках до середины, прекрасно зная, что теперь я уже подошел ближе, наслаждаясь видом.

- На самом деле, мне даже не приходилось его искать, - он издал короткий смешок, ложась на спину, - я уже знал об этом месте. Я здесь был раньше. И ты здесь был, -  он слегка раздвинул ноги и погладил пальцами промежность, дыша медленно и размеренно, не отрывая взгляда от меня.

- И что же мы забыли в такой дыре?  – я забрался на край кровати, отстегивая кобуру, пока он следил за моими пальцами. 

- Недалеко от этого места мы когда-то выступали, - он прикрыл глаза, - мы были не очень популярными, нас не встречали в каждом отеле с распростертыми объятиями, и так получилось, что мы оказались здесь,  - он сжал свой член через джинсы, прикрывая глаза и тихо вздыхая. Но вот мне вдруг стало интересно: он рассказывает очередную пошлую сказку, или это реально было в нашей прошлой жизни?

- Ты хочешь знать, что случилось дальше?

- Хочу, если это правда, - я пересел поближе, и теперь снова встретился с ним взглядом, - это ведь правда, Пати?

- Конечно, - он снова гладил себя, - на следующий вечер после выступления мы все отправились в местный бар, потому что мы постоянно зависали в подобных местах.  Это весело, в конце концов.  

- Я думал, что ты скажешь, что мы остались здесь.

- Не совсем. Мы веселились вместе с остальными, и… ты разве не помнишь? Совсем ничего?

Я покачал головой. В его глазах мелькнуло что-то, похожее на грусть, и мне стало немного стыдно. Но ведь я не сам забыл это, и поэтому собирался вспомнить. Я пересел поближе к нему, касаясь коленями его бедер, склонился над ним и заглянул ему в глаза:

- Расскажи, что было потом. Я хочу знать.

И тогда его лицо просветлело.

- Хорошо, - он на мгновение прикрыл глаза, улыбнувшись воспоминаниям, которым и я мог бы улыбаться, только я их растерял. – Я даже не подозревал о том, что это случится. Мы трахались последний раз довольно давно, и часто ругались с тобой, но в тот вечер все было иначе. Наши друзья разговорились о чем-то, и вдруг я чувствую твои губы совсем близко от моего уха. Ты  вдруг говорил со мной тем тоном, который заставлял все внутри дрожать от желания. Ты сказал, что то, что было для нас важно, не изменилось, а все, что неважно – уже не имеет значения. Под столом ты коснулся меня рукой - у тебя всегда теплые руки и ты всегда знал, что мне безумно нравится каждое твое прикосновение – и тогда ты добавил,  что хочешь меня.

Я сам себя удивлял. Никогда не думал, что я способен так соблазнять, при этом в общественных местах, при этом при друзьях.

- Что дальше? – прошептал я, опускаясь к нему пониже. Я чувствовал запах его кожи и его дыхание, и мне жутко хотелось его поцеловать.

- Я не знал, что ответить. Я слишком много всего хотел сказать сразу. Но сказал я только «давай уйдем отсюда». Ты взял меня за руку, и мы ушли.

Он прикрыл глаза, все это время он ласкал себя, и теперь его рука двигалась чуть быстрее, а я смотрел на его чуть подрагивающие ресницы.

Он продолжил:

- Мы шли обратно пешком и допивали… не помню что, было слишком темно. Света фонарей хватало только чтобы я видел твое лицо и силуэт. Мы говорили обо всем, как всегда говорили до этого, раздраженный тон и зарождающиеся ссоры снова остались позади… Мы не стали включать свет, и только я закрыл дверь, как ты потащил меня в эту комнату. Мы долго целовались, говоря друг другу какой-то бред – мы любили трепаться так же сильно, как молчать. Ты трахал меня на этой самой кровати, так, что я уже думал, у меня не выдержит сердце, хотя, конечно, это стоило того, а утром ты сделал нам обоим кофе. Ближе к полудню мы уехали домой – уезжали оттуда разбитые и несчастные, вернулись едва ли не исцеленными. Теперь мы снова здесь, мы снова починим то, что было сломано.

Я улыбнулся, поцеловал его в щеку.

- Но ведь многое и изменилось. Мы стали другими, ты это знаешь. Всего несколько часов назад ты боялся того, что я могу с тобой сделать, а теперь сам просишь, - я отстранился и теперь снова сидел, смотря на него.

- Хм, верно… - он улыбнулся в ответ, - но ведь тогда я не был уверен, что ты не убьешь меня, - он развел ноги шире, поднимая руку к ширинке, теперь обводя пальцем пуговицу, явно намекая мне.

- Как будто ты уверен в этом сейчас, - я чуть приподнял его футболку, любуясь цветом его кожи, предвкушая теплое и приятное прикосновение к ней, - ты сам назвал меня убийцей, помнишь?

- Помню, - улыбнулся он. – Но теперь мне на это плевать.

 Я провел пальцами по его животу вниз и улыбнулся. Он теплый, живой и приятный. Его мягкая и упругая кожа чуть прогибалась под пальцами, и сразу за пальцами на доли секунд остаются белые следы, как за кораблями в море.  Он лежал подо мной, полностью доверившийся мне, и дальше он откроется только еще больше. Он верил мне. Я могу его ударить, у меня есть эта возможность, и он знает это, но он продолжает лежать смирно, а я продолжаю гладить его кожу; гладить и  думать обо всем том, что находится внутри него, обо всей этой кровавой каше, которую я не вижу по большей части потому, что мои пальцы не ножи, которыми я мог бы вспороть его, позволяя его внутренностям вывалиться наружу. Меня радовала эта мысль, что я могу убить - кого захочу, кого угодно, и даже его, - но именно с ним я этого не сделаю.  Оттого и приятны эти кровавые мысли – что-то вроде антимечты, которая все равно будоражит. Он больше не ласкает сам себя  – его рука лежит у него на бедре, и я могу посмотреть на нее, вглядеться в каждый изгиб. Такие аккуратные пальцы, такая нежная кожа, близость этой безупречной руки к моей мне представляется как такая картина – дикий цветок, который растет на стройке, где орудует огромный экскаватор. Этот цветок буквально у него под гусеницами…   ужасно страшно и до невозможности замечательно.

Я провел рукой чуть ниже, теперь чувствуя шершавую ткань и теплую пуговицу, согретую его пальцами. И еще тепло под тканью, такое же живое и жаждущее ласки.

Но не так быстро.

Я прилег рядом с ним

- В таком случае ты запомнишь и эту ночь, - шепнул я ему на ухо, и я не сомневаюсь, хотя бы на мгновение ему стало страшно, потому что мои пальцы обхватили его теплую, даже горячую, шею, но я не собирался его душить; я поцеловал его  губы, проник глубже, не торопясь, обводя языком его зубы, играя с его языком, чьи движения дразнили меня, вплоть до зарождающегося тепла в животе и растущего желания сжать пальцы, под которыми  так четко стучал его пульс. Но я не делал этого – я перебирал его тонкую  кожу, лаская большим пальцем кадык.

Мы долго целовались – тепло в животе переросло в жар, мои черные джинсы, которые и так были в обтяжку, теперь буквально душили меня и  я не мог спокойно лежать на месте, так же как и Пати – мы уже оба извивались в объятиях, терлись друг об друга и кусали губы. Наконец, я отталкиваю его, но лишь для того, чтобы снова уложить его на спину, забраться на его бедра, снять его черную футболку и свою заодно.  Он ужасно хочет, чтобы я также  избавил его и от джинсов – я даже вижу очертания его твердого члена под тканью, улыбаясь, провожу по нему ладонью. Пати слегка прогибается, прикрывая глаза. Его руки уже тянутся к пряжке, но я останавливаю его:

- Я сам сниму их, но не сейчас.

Он склонил голову на бок.

 - Сначала ты кое-что сделаешь для меня, - я улыбнулся ему, он ответил тем же..  

- Все, что попросишь,  - все еще улыбаясь, он сел, а я встал на колени и принялся расстегивать ремень. Спустить джинсы оказалось сложнее, чем я думал – Пати терся об меня лицом, сжимая в руках мою задницу, будто в отместку за то, что я оставил его в джинсах – но, в конечном счете, мне это удалось. Он  убрал одну руку с одеяла, собираясь прикоснуться ко мне, но я  остановил его.  Снова.

- Без рук, - улыбнулся я, он снова глянул на меня, после чего послушно вернул ее на одеяло; он как-то необычно реагировал на то, как я ему столько всего запрещал – казалось, ему это даже нравится, хотя это и злило его в какой-то степени. Но это был Пойзон: если бы ему действительно что-то не нравилось, он бы послал все к черту. Он бы не слушался меня. Он бы не лизнул мою уздечку, а после не принялся бы играть с головкой самым кончиком языка, который казался острым и колючим, его быстрые движения больше напоминали мне взмахи кисточки. Он обхватывал член губами, то обволакивая его мокрой теплотой своего рта, так,  что хотелось замычать, закрыв глаза и пропуская его волосы сквозь пальцы, то выпускал его наружу, где казалось холоднее от его слюны.  Он сосал, положив ладони мне на бедра, сползая ими  вниз, и я думаю, что знал, чего он хотел. 

- Ты можешь прикоснуться к себе, если хочешь, - тихо сказал я, его рука сразу же потянулась к промежности, и я догадывался, что он сочтет это за разрешение и высвободиться из ткани,  и потому я добавил с улыбкой, - но только через джинсы.

Он невозмутимо следовал моим словам, как будто большего ему было и не нужно – если бы только его брови едва заметно не нахмурились, пусть и сразу же разгладились, когда он снова лизал головку, целовал или просто прижимался губами и терся ими об мою чувствительную плоть. Мой член уже весь блестит от слюны  -  она свисает с головки тонкой ниточкой, сползает вниз прохладной дорожкой…  Но еще красивее блестят губы Пати -  этот блеск заставил меня снова сесть на его бедра и начать поцелуй, который добавил нашей сцене больше вкусов  -  прямо сейчас я почувствовал свой собственный плюс еще какой-то, приятный,  и я уже не думаю о том, насколько жестко отвечаю на его поцелуй. Судя по тому, как замирает его дыхание, я делаю ему больно.

Я отпускаю его губы и опрокидываю обратно на кровать.

- Ты прокусил мне губу, - осуждающе проговорил он, стирая большим пальцем кровь.

Улыбаясь, я слизывая эту кровь  и расстегивая его джинсы. Прикасаясь к его члену, в котором пульсирует кровь, такая яркая и красная, я на какой-то момент снова задумываюсь о нем, Пати, изнутри, в то время как он обнимает меня  и слегка приподнимает бедра, будто хочет выползти из джинсов, как змея из кожи. Поцелуй становится чуть кисловатым на вкус от крови.   

Оторвавшись от него, я прекратил все ласки, и слез на одеяло, чтобы взглянуть на все это великолепие целиком.

  Я – и все – привык видеть Пойзона угловатым, похожим на героя комиксов, такого, который выживет после любой аварии, никогда не сгорит в пожаре и вообще, чтобы с ним не случилось – на все ему наплевать.

Но он был не такой.

Теперь я и сам мог в этом убедиться – сразу под одеждой он был хрупкий и живой, я гладил его кожу и он расплывался в улыбке, а стоило мне погладить его в особенно чувствительных местах – тогда он даже мурлыкал.  Он был настолько живой, что, казалось, реальность вокруг пульсирует, как пульсирует кровь под его тонкой кожей.  Удивительно – то, насколько он хрупкий и при этом еще живой.

Я продолжал разглядывать его. Как сгусток воспоминаний о нашем втором знакомстве - шрам  на его ноге, чуть ниже бедра. Я осторожно провел пальцем по светлой коже в этом участке, только сейчас вдруг осознав, насколько ему все-таки повезло: тот луч мог прожечь его совсем чуть-чуть глубже, и тогда без хорошей медицинской помощи ему был бы конец – даже врачи из нашего лагеря в таких условиях мало что могли бы сделать. А если бы и могли – здесь условия далеко не для того, чтобы залечивать раны.

На нем были и другие шрамы, намного свежее – какой-то порез на ключице, на боку, затянутые темной коркой крови. Я не собирался всех их трогать, только провел ладонями по его ногам, задев его колени. Он улыбнулся, прикрывая глаза, а я прекрасно помнил, как ему нравится даже самое легкое прикосновение к этой части его тела. Я бы мог сказать, что и это тоже ненормально… но если сказать точнее  – то это просто восхитительно.   Его тело – как новый мир для меня, а теперь я в буквальном смысле хотел оказаться внутри этого мира.

Придвинув его ближе к себе, я положил ладони ему на колени – блаженная улыбка на лице Пойзона – и развел их в стороны, опуская взгляд вниз. Отсюда кажется, что мой член ну никак не влезет в такое маленькое отверстие, а если и влезет, то порвет в нескольких местах. Думаю, очень хреново, когда такое случается. Но такого не случится с Пати – так же, как не случится моих сжатых пальцев на его шее.

Улыбаясь Пойзону, который все это время наблюдал за мной, я облизал пальцы и коснулся его в этом самом месте, которое даже пальцам кажется очень узким. В таком случае, сейчас будет волшебство.  

- Поцелуй меня?

Он мгновение колебался, обводя языком прокушенную губу, но затем поднялся на руках и потянулся ко мне. Его такой же безумный, как всегда, взгляд скрылся за ресницами, я приобнял его за спину, притягивая еще ближе к себе, одновременно с этим вводя в него средний палец, и  он, едва прижавшись ко мне губами, начинает стонать мне в рот. Я снова чувствую на вкус его кровь, вместе с этим снова встречаясь с его горячим языком, проникая пальцем глубже, где тоже горячо, и где каждое мое движение заставляет его реагировать, когда я вытаскиваю его и снова вставляю.

Он раскрывает рот шире, горячо выдыхая, когда я добавил ему второй палец, и теперь раздвигаю ими его упругие мышцы, чувствуя сопротивление. Уловив легкую дрожь в его теле, я ненадолго остановился, позволив ему привыкнуть, после чего снова продолжаю растягивать его, играясь с его языком, где уже не осталось моего вкуса – его затмил вкус крови.  Это может показаться странным и уже не вполне уместным, но я хотел,  чтобы ему было хорошо этой ночью  - пусть я и прокусил ему губу, и прямо сейчас так же причиняю  боль  –  я  дарю ему такую же искреннюю боль, как и наслаждение, которое он получит, если сумеет до него дотерпеть.

Я все еще растягиваю его, упрямые мышцы обнимают фаланги моих пальцев, я слышу его тихие всхлипы, иногда отрываясь от поцелуя, я вижу, как в уголках его глаз блестят слезы, а сам еще продолжает едва заметно дрожать.

- Ты ведь знаешь, мы можем прекратить это, - прошептал я ему, слегка поворачивая в нем пальцы, я хочу чтобы он чувствовал эту боль, мало того, я хочу, чтобы он хотел ее чувствовать. Я не знаю, что бы я сделал, если бы он отверг всё то, что я для него делаю, но я и не узнаю, потому что, даже извиваясь подо мной, он все еще согласен жить в моей реальности, выдыхая, что все нормально, чтобы я продолжал. И я продолжаю. Вообще, было уже достаточно, просто я уделил этому занятию еще несколько минут, со смесью страха и любопытства ожидая, что он попросит остановиться.

Но он не просил, и я был рад. Настолько, что даже хотел немного поиграть с ним.

Взяв свой член в руку, я провел головкой от его яиц и до заднего прохода, задерживаясь там и размазывая слюну, наблюдая за его лицом, когда я надавливаю головкой на его анус, а затем отступаю и снова очерчиваю круги, лаская своей плотью его.

Он улыбается,  со стоном произносит мое имя, закрыв глаза и запуская пальцы в свои красные волосы, когда я снова почти вошел в него, слегка раздвинул его мышцы и опять подался назад. Мне нравилось играть с ним, и было особенно весело, когда эта игра снова обернулась моим господством над всем, когда я сделал всего один толчок внутрь него, и все изменилось – мне стало жарко и тесно, когда мой член оказался в его заднице, почти полностью, а сам Пати выгнул спину и застонал. Нежность закончилась, да здравствует снова боль!

Упираясь руками в матрас, я начал двигаться в медленном – только пока что – темпе,  уже слыша его сдавленные вздохи, смотря, как он закусил губу, из которой продолжала сочиться кровь, собираясь красной каплей, так и напрашиваясь, чтобы ее слизнули, в то время, как происходящее становится все интересней – я как будто толкаюсь в него именно для того, чтобы угадать в какую долю секунды я услышу его голос, в какой момент он выгнет спину.

Красная капля на его губе разбухла и тонкой струйкой начала спускаться к подбородку, но я слизнул ее, снова начиная поцелуй, и снова он стонет мне в рот, пока я делаю так, чтобы он не мог молчать. Он приобнимает меня одной рукой, и я хочу его еще больше, еще увеличивая темп и начиная иногда менять угол, чтобы довести его до оргазма, может быть, я уже касаюсь его именно там – или его просто так тащит, когда его трахают.

Ощущать губами пустой воздух уже даже менее привычно, чем прижиматься к его губам, но это забавное ощущение проходит быстро. Я смотрю на Пойзона сверху вниз, он смотрит на меня, тоже как будто сверху вниз – он опять выгнулся и запрокинул голову. Его верхний зуб соединился с нижним тонкой ниточкой слюны, это напомнило мне динозавров из комиксов. Я не слышал, как рычат динозавры, но я хотел слышать его: знать, как он вообще может звучать, когда ему сносит крышу от удовольствия. Наверняка я слышал это когда-то, и наверняка именно поэтому так хочу услышать снова. Так хочу, что двигаюсь еще быстрей.

И будто во всем мире нет никого и ничего, кроме нас в этой комнате, посреди черной пустоты, едва-едва рассеянной этим желтым светом. В каком-то смысле так и было. Весь мир спал или работал или кто знает – тоже трахался, как мы – но он весь был где-то не здесь. Все было спрятано в темноте, будто этого и не было. Были только я и Пати  - еще Зарго, который был где-то здесь, наблюдал за нами – размытый теплый свет на наших телах будто подчеркивал, что мы в этой пустыне одни.

И да, мы были одни, и вот так двигаясь в нем, я как будто пытался  развести огонь в новом, темном, холодном и абсолютно пустом мире. Наверное, этот мир был нами. Или типа того. Мы были вместе когда-то, но мы потерялись, и этот мир потух, все в нем нахер умерло и выгнило, высохло, испарилось…

 …и теперь мы вернулись. Мы сделаем столько всего, что рассказ обо всех наших деяниях не уложится в одну жуткую историю на ночь, и не в две, и не в сто, стоны Пойзона стали отрывистыми, как мои движения в нем, мышцы ноют, но я хочу достичь своей – нашей – цели.

Хотя я начал уставать. На ладонях уже отпечатались складки простыни – я чувствую их, хотя руки почти онемели.

Кажется, я сейчас сорвусь. Все что мы делали – все равно, что идти по узкой балке над пропастью – мы дразнили что-то, что может поменять землю с небом местами. Или, скорее, это что-то находилось во мне – я чувствовал нездоровую тягу к тому, чтобы сжимать в руках его кожу, так сильно, что я будто выдавливаю из него слезы, и тогда Пати -  тот безумец, который не знал страха и мог все – он будет казаться меньше и слабее, чем он есть, а кто знает – может на какие-то доли секунды он действительно превратится во что-то беспомощное и страдающее, извивающееся подо мной. Он будет в моей власти, и тогда я ненадолго почувствую себя богом, или типа того. И он мне в этом поможет. 

Только что он стонал, выгибаясь, а теперь он почти кричал, давая мне понять, что я добился своего. Как будто за нас обоих крича  «Да! Да!», окунаясь в волну дрожи, они выгнулся так сильно, будто он хотел прижаться ко мне. Я был только за – снова приобняв его, прижимаю его к себе, и его дрожь передается мне. Его твердый член скользит уздечкой по моему животу, касаясь дорожки волос – сдавленное «ммх!»  - и я чувствую это особенно яростное трение в тот момент, когда Пати начинает дергать бедрами, сжимаясь вокруг моего собственного члена.

 Я видел его лицо, черную бездну раскрытого рта, где поблескивают зубы и язык, вместе с этим чувствуя его теплую сперму на животе, в моем воображении она как-то сочеталась с блеском этих зубов, только темнотой был не рот Пати а наши с ним мокрые тела.

Он был живой как никогда, хотя его дрожь и последние стоны были похожи на умирание (довольно-таки драматичное). Он откинул голову, его лицо разглаживалось, все его тело расслаблялось, и это в какой-то момент было жутко: будто он сейчас протечет между пальцев правой руки, как песок.  Особенно, когда его дыхание затихло после тяжелого выдоха, и я кончил как раз в эту пугающую паузу,  войдя так глубоко, что он снова выгнул спину, проговорив мое имя охрипшим голосом.

Его руки больше не держали нас, как и моя левая– правая все еще обнимала его, мои пальцы будто приросли к его ребрам с другой стороны – и на трех дрожащих руках мы вместе опустились  на мокрую простыню. Мы снова наравне. Я больше не бог, и он – больше не моя марионетка. Мы снова два человека, которые любили друг друга. Поиграли в какую-то странную игру, и снова наши роли не совсем определены. То, что мы снова те, кто мы есть, делало все проще, и эта элементарность успокаивала и дарила… господи… умиротворение?

- Тебе хорошо? – тихо спросил я. Я должен был знать. Если ему хреново… я не знаю, я сделаю все, чтобы он был счастлив. Он больше не был маленьким и слабым, и мне больше не хотелось заставлять его плакать от боли. Все это – лишь временное помешательство. Сейчас мне было даже немного жутко думать об этом.

- Да, - тихо ответил он. Я уже лежал  справа от него, он повернулся ко мне – усталый, остывший, оттраханный так, что у него, наверное, все болело – и он смотрел на меня, чуть прикрыв глаза. Я гладил его мягкие взмокшие волосы. Желтый свет фонаря на его коже. Блеск в его глазах. Блеск, так похожий на искры.