Глава 3                                                                                                                                                                                                                              

Я был рабочим, подсудимым, больным. Был служащим. Был журналистом. Но никогда не стал таким, как Джи -  я не был гением.

Майки, 20 лет. Лжец.

Всю дорогу меня жгла одна мысль – я забыл перчатки.

Сжимая в холодных пальцах подкладку пальто, я шагал вслед за ним.

Вот оно, то хмурое осеннее утро, с безрадостно скрючившимися деревьями, крадущимися по небу грязными облаками и хлюпающей жижей под подошвами.

Если выйти из кинотеатра через черный ход, попадаешь на задний двор, упирающийся в сырой спутанный лес.

Грязновато бежевая стена в тот день исчезла навсегда.

Я истратил бы на это дней пять, не меньше.

А ему, черт побери, понадобилось каких-то восемь часов.

Восемь часов и четыре цвета.

Черный.

Красный.

Синий.

Зеленый.

Я забыл перчатки, и пальцы еле шевелились, неловко доставая баллончики из сумки.

Джерард стоял в стороне, весь погруженный в свою музыку, с проводами от наушников, торчащими из-под всклокоченных черных волос.

Я автоматически определяю – Созерцание.

Ну, или – Безразличие.

Джи поднимает голову, и его голос звучит как-то напряженно.

Он выкрикивает – бешенство.

Бессилие.

Отчаяние. И снова впадает в неподвижное созерцание.

Я автоматически представляю, как он держит в пальцах нечто яркое и трепыхающееся, сжимая и давя все сильнее. Что-то, пульсирующее животной, дикой силой. Горячее и упругое.

Созерцание. Ну что за нелепость.

В такое хмурое утро бешенства быть не может.

Я достаю свой смятый рисунок, пытаясь освежить в памяти ощущения.

Так, пятна, круги.

Взрывы, динамичные линии.

Мигающие точки.

Вместо всего этого – какой-то жалкий набросок, несуразная карикатура на искусство, на состояние, на оргазм.

Я окидываю взглядом стену, вставшую передо мной, как конец так и не начавшегося пути. Она настолько давит меня, что непроизвольно возникает желание защитить голову руками.

Появляется потребность закрасить эту стену белым, убить ее грязь и ущербность.

Как рваный, испорченный холст, она не может стать основой.

Мне нужно все повторить. Я шепчу – мне нужна подпитка.

Рука сама собой оказывается прижатой двумя слоями ткани. Воздух такой холодный, что жжет мне легкие, все вокруг теряет очертания.

Только фигура брата бьет по глазам своей четкостью, своим уродливым совершенством. Еще пара секунд, и мне уже будет все равно.

Мне не будет дела до отношений с людьми, мне будет наплевать на любовь и на тишину. В этот момент я могу кричать – мне ничего не надо. И буду прав.

Надо мной нависает лицо, глаза, колючие и жесткие, не отпускают меня, волосы свешиваются, отбрасывая густую и вязкую тень на щеки и лоб.

Зрачки впиваются в мои, и я вижу лишь губы.

Я не могу смотреть никуда, кроме них.

Стань криком, и я впитаю тебя.

Стань взрывающимся шаром, и я поймаю осколки на ладони.

Стань пламенем, и я буду удерживать тебя на кончиках пальцев.

Стань наслаждением, и я согнусь от боли. И я нарисую твою изнанку.

Посредственность признается, пока не появляется настоящий талант. Гений же никогда не признается до конца.

Фрэнки, 19 лет, курильщик.

В разбитый экран своего телевизора я кладу листки с тем, что первым приходит мне в голову.

Условия два – писать их восемь раз в день и адресовать каждый раз кому-то новому, реально существующему, или существовавшему.

Ну, например – воспаление проколотой губы может причинять сильную боль. Гасу Ван Сенту.

В начале этих трех месяцев я часто смотрел телевизор. Почти каждый вечер.

Музыкальные каналы, новости, порно по ночам – все, что обычно имеет высокий рейтинг среди телепередач.

А на четвертый день в новостях показали видеосъемку из Дефанса, недалеко от Парижа. Такой утопично-современный комплекс, ну вы знаете.

Замкнутый мир зеркал, бесконечный каскад металла.

И площадь, с гигантским граффити, размером около десяти метров в ширину.

Мне пришлось согнуться пополам, со свистом втягивая воздух.

Щеки горели, как от ударов, сердце болезненно сжималось и билось о ребра.

Я до боли зажал руки между колен, не в силах оторвать взгляд от экрана.

Сумасшедшее по своей динамике изображение как будто извивалось, издавая тихий ровный звук, пульсирующий чем-то необъяснимым.

Это граффити буквально уничтожало весь Дефанс разом, разрывало его на части и делало ничтожным, убогим и жалким.

Телевизоры, всех форм и размеров, составляли надрывную композицию, проткнутые и изувеченные, разбитые и сожженные.

Над самим городом словно зависло нечто большее, чем обычное скопление облаков. Это было так тревожно, что у меня тряслись руки.

Мой телевизор – груда обломков, в которых лежат, образуя маленькую кучку, белые листки бумаги.

Пальцы машинально щупают острые края его разбитого экрана, отламывают кусочки пластмассы от стенок.

Я облизываю пересохшие губы и сгибаюсь, вглядываясь в одинокий клочок листа.

«Что случится, если ты сможешь отдать мне часть меня? Может, я стану целым. Майки Уэю»

Неудивительно, что мне больно – ведь я даже не поцарапан.

Майки, 20 лет, Уэй.

Ощущение того хмурого, как и утро, вечера, вспыхнуло и исчезло.

Четкие, до бешенства яркие тени, разлиновали площадку перед кинотеатром, обводя мои ноги, спину Джерарда, его ступни, как будто вросшие в землю.

Он был неподвижен, только нервно дрожащие пальцы разрушали образ нереальной тени.

То, что было на стене…

Я не кричал, не шептал, не восклицал, я молчал, зная, что не смогу ничего сказать.

В мозгу умирала, задыхаясь от моего возбуждения, одна единственная мысль – он никогда раньше не рисовал Так. Он не был даже талантливым.

Он никогда раньше…

Никогда…

Шепот моего брата звучал умоляюще, слабо, беспомощно.

Что со мной происходит?

Я шагнул назад, оступаясь, попятился, не в силах оторвать взгляд от стены, упал на спину, поднялся, развернулся – и побежал.

Я несся сквозь древесную гущу, не ощущая ничего, кроме постоянной пульсирующей боли в глазах и ребрах. Постепенно тело стало слушаться меня, и я смог выдавить, не прекращая убегать дальше, дальше, дальше… Мой бег был полон страха.

Я никогда тебе не прощу.… Никогда, мой брат… Мой Потерянный.

Из вечерних новостей:

По стране прокатилась волна необъяснимых случаев – люди любыми способами избавляются от телевизоров. Внешние повреждения наносятся самими владельцами, причина не установлена, чаще всего наблюдается состояние аффекта. Наши корреспонденты продолжают следить за развитием событий, передавая, что некоторые люди были направлены в клиники с серьезными отклонениями.

(иллюстрация - советую. правда.)

Глава 5