На площади Людовика Пятнадцатого, которую совсем недавно переименовали в Площадь Революции, бушевала толпа. Её не смущало ни промозглое раннее утро, ни жуткая давка, ни грозные гвардейцы, теснящие простой люд и лишь создающие некоторую нервозность. Мосты, парки, скверы, все улицы, начиная от здания Суда до площади, были единой живой рекой из людей и солдат в красивых ярких мундирах.
Белые женские чепцы казались рассыпанным рисом на фоне этой многолюдной пёстрой толпы. Здесь собрались все, кто хотел посмотреть на то, как последнего французского монарха лишают жизни и головы. Все, кто успел занять места в этом зале под открытым небом. Все, кто не боялся за себя и мечтал о том, чтобы Франция стала Республикой.
За последние недели площади Парижа испили немало человеческой крови. Словно голодное, некстати проснувшееся хищное животное, город лениво вздыхал и ворочался под ногами, перебирая, как чешую, камни мостовой, и алкал. Алкал новых жертвоприношений, шептал на своём непонятном, древнем языке: «Ещё… Ещё крови! Станьте более безумными, более злыми. Непримиримыми… Дайте мне крови!» Он науськивал, давил на встревоженные умы своим неслышным, но ощутимым, точно тяжесть камня на шее, гулом. Он отдавался в визге голосов и скрипе несмазанных колёс, в нервном перестуке подкованных копыт. Город знал, что ещё долго до конца, и он успеет вдоволь напиться, чтобы уснуть ещё на сотню лет. Но сейчас, ранним утром двадцать седьмого июня, он был раздражён и голоден. Он был в предвкушении - монаршая кровь была для него самой сладкой. Самой горькой. Идеальной.
Джерард оказался так тесно прижат к Фрэнку, что чувствовал его тремор. Юноша, крепко держащий за руку своего наставника, волновался, и хотя старался не показывать этого ничем, тесно прижатый спиной к груди мужчины, выдавал себя с головой.
Но Джерард не обращал на это внимания. Всем своим существом он вглядывался в дальнюю улицу, из которой должен был выехать траурный кортеж. Уже отчётливо слышался звон лошадиной сбруи и жуткий звук колёс телеги, на которой везли королеву. Этот звук, словно из потустороннего мира, поднимался вверх и зависал над гомоном толпы, заставляя её смолкнуть в ожидании. Он давил на уши и стальными обручами сковывал грудную клетку, не давая Джерарду как следует вздохнуть. Сколько он ни настраивал себя на спокойствие и холодность, всё слетело с него луковой старой шелухой, едва скромный кортеж появился в видимости его глаз.
Когда в толпе возникло движение, на площади сразу же стало тихо. И в этой тишине раздались дикие крики, несущиеся с улицы Сент-Оноре; появился отряд кавалерии, из-за угла крайнего дома выехала трагическая телега со связанной женщиной, некогда бывшей владычицей Франции; сзади нее с веревкой в одной руке и шляпой в другой стоял Саркар, палач, исполненный гордости и смиренно-подобострастный одновременно.*
Простая деревенская телега о двух крепких каурых лошадках. Телега, в которой на грубой деревянной скамье сидела королева всей этой сошедшей с ума страны. Умышленно медленно двигалась она, ибо каждый должен был насладиться единственным в своем роде зрелищем. С гордой осанкой и приподнятой головой в чепце, что скрывал её обритую голову, женщина смотрела вперёд невидящими, но совершенно сухими глазами. Окруженная толпой, которая вдруг снова взорвалась различными грубыми воплями, она казалась невозможно, просто до ужаса одинокой. Словно единственный несрезанный колос посреди поля разлетающейся от ветра соломы…
Перед ней, сбоку от кареты, выгарцовывал на белом жеребце актёр театра Дю Валя Анжер Гюстон. Джерард видел один спектакль с его участием и считал полнейшей бездарностью. Но сейчас все глупые и отвратительные его реплики толпа воспринимала, словно бесплатные горячие пирожки. И не важно, что те были с протухшей собачатиной.
- Поглядите! - кричал мужчина так, что слышно было и на другом краю площади. - Смотрите все, вот она, Мариэтта! Распутница и злодейка, не нашедшая для своего народа лишней буханки хлеба! - толпа яростно поддерживала выкриками любой его выпад в сторону королевы, которая словно и вовсе не видела и не слышала этого человека перед ней. Фрэнк сильнее впился пальцами в руку Джерарда. Они, одетые как простые фабричные рабочие, уехали из поместья ещё поздним вечером, чтобы успеть вовремя и найти для себя место на этом трагическом спектакле. В трёх кварталах отсюда их ждала чёрная карета, и уплачено вознице за неё было столько, что и думать об этом не хотелось. Джерард тяжело дышал, смотря на этот фарс, и сквозь зубы извергал проклятия в сторону Гюстона. Он хотел свернуть ему шею сию же секунду, но не по головам же до него добираться?
- Мерзкий пройдоха, - прошептал мужчина, сильнее сжимая свободный кулак. - Выблядок и подхалим… Если бы не субсидии Её Величества для вашего дрянного театра, ты бы уже давно побирался вместе с остальными вашими великими талантами, воюя за более хлебное место с попрошайками у Нотр-Дама… Ненавижу!
- Тише, Джерард, умоляю вас, - в пол-оборота зашептал Фрэнк, когда несколько окружавших их людей в грубой одежде оглянулись на повысившего голос мужчину.
Уэй дёрнулся, словно от удара кнутом, но ничего не ответил. То состояние, что он испытывал последние перед казнью дни, слишком давило на него, заставляя медленно сходить с ума. Ещё никогда судьба не выставляла ему столь крупный и жестокий счёт. Он был раздавлен и старался не думать о том, что последние минуты жизни королевы поганит этот черноволосый выскочка Анжер. Да и имело ли это значение? Жизнь этой потрясающей женщины неслась к своему концу неистовым галопом. О чём она думала, глядя вокруг удивлёнными, чуть расширенными глазами? Что заботило её, занимало ум? Чему удивлялась она, разглядывая огромную волнующуюся толпу? Никто и никогда не скажет этого, никто не узнает последних её сокровенных мыслей.
Королева Мариэтта сосредоточенно смотрела перед собой, ничем не выказывая тесно обступившим ее зевакам ни страха, ни страданий. Словно все силы души концентрировала она, чтобы сохранить до конца спокойствие, и напрасно ее злейшие враги следили за нею, пытаясь обнаружить малейшие признаки отчаяния или протеста. Ничто не приводило ее в замешательство: ни то, что у церкви Святого Духа собравшиеся женщины встретили ее криками глумления, ни то, что актер Гюстон, чтобы создать соответствующее настроение у зрителей этой жестокой инсценировки, появился в форме национального гвардейца верхом на лошади у её смертной телеги и, размахивая саблей, кричал: «Вот она, эта гнусная Мариэтта! Теперь с ней будет покончено, друзья мои!»*
Кровавая полоса казней началась с обезглавливания месье Жаккарда Русто. Никто не ожидал, что суд приговорит бывшего деятеля революции к смертному приговору. Именно его дрянная кровь пробудила ото сна хищное, несытое животное, коим, по сути, являлся Париж. Его кровь всколыхнула молву и воспалила умы, раскрепощая и развязывая руки. За его кровью пролилась кровь нескольких деятелей, работавших под его началом в аппарате руководства, затем полетели более знатные головы, пока шаткая лестница не достигла провинившегося перед народом короля. Иосэфа казнили всего три недели назад на этой же площади, и камни мостовой, окрасившиеся тогда алым, кажется, не успели просохнуть и до сегодняшнего дня, как на эшафот должна была взойти его жена, королева Мариэтта.
Повозка остановилась у помоста, на громадной площади вновь воцарилась жуткая, мёртвая тишина. И Джерард, затаив дыхание, наблюдал, как худенькая женщина, наотрез отказывающаяся от любой сторонней помощи, выбиралась из телеги со связанными сзади руками. Гордо выпрямленная спина, словно высеченное из мрамора лицо и длинное платье только подчеркивали то, что она даже в эти минуты остаётся Королевой.
Когда Мариэтта под чутким присмотром палача Саркара восходила по ступеням к гильотине так же легко, как когда-то по каменным лестницам Версаля, по толпе пронёсся шепот. Увидев женщину, что перекроила его невзрачную жизнь на новый лад лишь несколькими словами, у страшного устройства, Джерард не выдержал и сморгнул скопившиеся в уголках глаз слёзы. Они медленно потекли по иссохшим щекам, словно впитываясь под кожу. Счёт жизни королевы пошёл на секунды, и мужчина чувствовал это всем своим существом, порываясь метнуться туда, к эшафоту, чтобы она, возможно, смогла увидеть его и понять, что не одна сейчас. Но этой страстной мечте не суждено было осуществиться - Фрэнк, его мальчик, не только крепко держал его за руку. Он был для него тем самым необходимым якорем, чтобы выдержать все хаотичные волны эмоций, сметающие мужчину с ног. Он был гарантом и смыслом, и Джерард, повинуясь яркому порыву, приник к его голове носом, чтобы жадно, до одури глубоко задышать родным запахом тёмных волос. Это помогло и привело его в чувство. Он ощутил, что сможет досмотреть до конца. Он должен был быть с ней до конца, потому что кроме них двоих на всей площади вряд ли бы сыскался человек, испытывающий к этой хрупкой женщине добрые чувства. Все вокруг словно сошли с ума.
Мариэтта послала еще один невидящий взгляд в небо, поверх отвратительной сутолоки, окружающей ее. Различила ли она там, в утреннем тумане, Тюильри, в котором жила последние дни и невыносимо страдала в одиночестве и страхе? Вспомнила ли в эту оставшуюся, в эту самую последнюю минуту день, когда те же самые толпы на площадях, подобных этой, приветствовали ее как престолонаследницу? Неизвестно. Никому не дано знать последних мыслей обречённого на смерть.
Каково это, умирать, окружённой ненавистью многотысячной толпы?
Ей не дали и прийти в себя толком. Не спросили о последней воле, потому что всё, видимо, уже было решено. Саркар грубовато подтолкнул женщину к гильотине, и та, покачнувшись, неловко склонилась к деревянной выщербленной столешнице. Зрелище, жуткое зрелище перекрыло Джерарду возможность дышать.
Насколько могут растянуться моменты, занимающие считанные секунды? На минуты, часы, на вечность?
Мужчине казалось, что вся его жизнь после встречи с королевой, успела пронестись перед его широко распахнутыми глазами, пока серое, блестящее лезвие гильотины неслось вниз. Не произошло чуда, не раздалось грома Господня. Механизмы чудовищного устройства сработали исправно. В повисшей тишине отчётливо раздался тихий хруст и стук, и толпа ахнула, когда Саркар высоко, на вытянутых руках, поднял кровоточащую голову.
- Да здравствует Республика! - неуверенно и вразнобой вскрикнули зеваки, потрясённые случившимся.
Джерард закрыл глаза. Ноги потеряли всякую опору, а в голове словно закружилась неистовая карусель. Желудок запросился наружу так отчаянно, что мужчина склонился, отвернувшись, и спастически закашлялся желчью, пошедшей ртом. Если бы не Фрэнк… Если бы не этот, оказавшийся таким сильным и уверенным, мальчик, он бы просто остался лежать на камнях брусчатки до тех пор, пока его не затопчут до смерти.
- Давайте, давайте же, Джерард. Поднимайтесь. Нам нужно уходить отсюда, прошу вас, - шептал он, настойчиво притягивая к себе потяжелевшее тело наставника и взваливая на себя его руку.
Юноша медленно, но очень упёрто двигался в толпе туда, где, как он помнил, их должна была дожидаться карета. Всё произошедшее произвело на него неизгладимое впечатление. Поправка была лишь на то, что сильнее и ярче всего его мозг рисовал сейчас других героев этой трагедии. И он всеми усилиями воли отгонял от себя видение Джерарда, связанного по рукам, согнутого под лезвием гильотины. Сердце заходилось в ужасе, но голова была холодна и заставляла ноги идти в точном направлении. Даже снежная лавина не заставила бы его сойти с курса. Они должны были убраться отсюда, и как можно скорее. Всего этого было и так слишком много для них двоих.
****
Весь путь в экипаже, что с превеликим трудом выбрался из запруженного зеваками и гвардейцами Парижа, они провели молча, передавая из рук в руки большую пузатую флягу из серебра. Джерард наполнил её старым выдержанным коньяком ещё в поместье, считая, что это будет весьма предусмотрительно. И он был просто бескрайне прав.
Шок медленно отпускал мужчин, бледность уходила с лиц, уступая место горячечному румянцу и непреодолимой вселенской усталости. Они не понимали, как себя вести друг с другом и что сейчас говорить. Поэтому наслаждались и упивались тишиной, словно она была лучшим подарком после неистового, изошедшего шумом Парижа.
Джерард понял, что что-то неладно, ещё на подъезде к поместью. Уже смеркалось, и в светлых летних сумерках отчётливо выделялись тёмные окна поместья, в то время как на верхнем этаже в некоторых окнах разливались странные алые блики…
- Господи Иисусе… - прошептал он, и Фрэнк, потрясённый его тоном, напряжённо уставился в то же окно, почти прилипая к стеклу носом.
- Что это, Джерард? Господи, что это?!
- Пожар…
Они вбежали в дом вместе, не обращая внимания на взломанную дверь, не понимая, куда идти и где же Маргарет с Полем. В поместье больше не было никого - все наёмные рабочие взяли отгул, а то и вовсе уволились в связи с назревающими беспорядками. Внутри было пусто и темно, в воздухе уже достаточно уловимо пахло горящим деревом и лаком.
- Фрэнки, прошу тебя, найди Маргарет. Она должна быть здесь, - чётко отдал указания Джерард. - Я должен подняться наверх и достать некоторые бумаги. Иначе… даже думать не хочу, что будет «иначе»… - мужчина серьёзно, как никогда, посмотрел в глаза ученика. Тот был бледен, но очень собран, и уверенно кивнул.
- Я найду Марго, - тихо сказал Фрэнк, - а вы… прошу, будьте предельно осторожны. Никакие бумаги не стоят вашей жизни.
Оставив словно порванный на клочки поцелуй в уголке плотно сжатых губ, Джерард побежал к лестнице.
Тут, на втором этаже, было более дымно. Мужчина достал батистовый платок и, закрыв им нос и рот, двинулся к своим покоям. Именно там в тайнике под паркетной доской лежали важные бумаги, оставшиеся векселя на неплохую сумму и, самое важное, письмо королевы. То самое, которое она просила открыть в самом крайнем случае. Кажется, он настал… Он надеялся забрать и обе шкатулки с драгоценностями. И вопрос был не в том, сколько стоили хранящиеся там безделушки. А в том, что каждая из них была наградой за определённую тёмную историю, ставкой в хитрой игре, каждая - словно кладезь памяти, с которым Джерард не был готов распрощаться.
Сильнее всего горели покои Фрэнка. Самые вычурные и богатые, возможно, они навели злоумышленников на мысль, что именно они - господская опочивальня. Огонь лизал тяжёлые портьеры и кровать, на которой ещё вчера спал Фрэнк. Кое-где горели и дымились обои, тлела обивка стульев, но до комода, где юноша хранил свою шкатулку, ещё можно было добраться. Открыв ящик, Джерард взял и крепко прижал к себе деревянную коробочку, в которой, как он надеялся, мальчик так же хранил свою треснувшую брошь.
Вдруг за его спиной что-то оглушительно треснуло и с грохотом рухнуло на пол, заставляя мужчину буквально подскочить на месте и моментально покрыться потом. Оглянувшись, он понял, что это всего лишь прогорела и сломалась напополам гардина. Но её падение послужило толчком к тому, чтобы как можно скорее покинуть эту комнату.
Выйдя в коридор, Джерард бросил на горящее помещение последний взгляд и направился к себе.
В его покоях горели ярким пламенем гардины и кровать. Невыносимо страшное и будоражащее фантазию зрелище: чадящий костёр, разведённый прямо посередине ложа, где они, так и не насытившиеся друг другом, совсем недавно занимались любовью. Вздрогнув, мужчина сморгнул едкий дым, застилающий глаза, и кинулся к заветной паркетной доске под кроватью. Воздух внизу раскалился, и Джерард доставал папку с бумагами, обжигая кожу рук. Там же валялась ненужная раньше портупея со шпагой и небольшим кинжалом. Мужчина не очень хорошо владел оружием, но решил прихватить и его на всякий случай. Всё же лучше, чем ничего.
Так же быстро выцепив свою шкатулку из трюмо, он выскочил из покоев, лишь мимолётно бросив взгляд на невыносимо прекрасно горящую кровать. Что-то происходило. Страшное, безвозвратно всё изменяющее. Но мужчина, совершенно окаменев сердцем, не мог больше чувствовать. Его голова, повинуясь взбудораженному состоянию и току разгорячённой крови, думала холодно и точно. Нужно было собрать всех домочадцев и уезжать отсюда. Уезжать как можно скорее.
Только почему же так тихо вокруг?
Джерард очень любил Маргарет и безмерно уважал Поля. Но всё, о чём он мог думать, открывая дверь за дверью на словно вымершем первом этаже, было «Фрэнк…»
- Да где же они все? Где этот невыносимый мальчишка?! - тихо ругался он, открывая дверь в столовую. И только закончив фразу, услышал тихие сдавленные всхлипы. - Фрэнки?
Джерард вошёл внутрь, оставляя всё, что нёс в руках, на обеденном столе. Плакали дальше, в кухне, и мужчина, затаив дыхание, двинулся туда.
Увиденное заставило его опереться на косяк и скомкать в руке край рабочего сюртука.
Фрэнк, сидевший спиной к нему, склонился над Маргарет, распростёртой на полу. Джерард не видел её лица, но это определённо была она, в своих многочисленных юбках, белых льняных чулках и чуть стоптанных домашних туфлях. Она лежала на полу недвижно, и Фрэнк, обнимая женщину, буквально распластался на её груди. И только найдя в себе силы открыть рот, чтобы окликнуть юношу, Джерард заметил большую алую лужу, собравшуюся по другую сторону от женщины, совсем рядом с печью.
- Господи Иисусе… - выдохнул мужчина, уже не берясь считать, в который раз за этот день произносит имя господне. Его сердце пропустило несколько ударов, а руки покрылись липким холодным потом, когда он понял очевидное.
Маргарет больше нет.
Фрэнк разрыдался сильнее, когда услышал голос Джерарда. Его спина вздрагивала, но он не переставал со всей силы обнимать неподвижное тело.
- Они убили её, Джерард, - сквозь рыдания выдавил он. - Убили нашу Марго! Ну что она им сделала? Разве это справедливо?
Джерард боялся, что сейчас, вот сию секунду, просто сойдёт с ума. Он почувствовал себя камнем, застывшем в ложе натянутой до предела пращи. Её раскручивала умелая рука, воздух свистел в ушах, и, казалось бы, ещё секунда - и вот он, свободный и бесконечный полёт, возвращение в глубины своего разума, полная потеря контроля. Он чувствовал это напряжение так остро, что начал дрожать. Но нет. Полёт не начинался. Рука раскручивала его без устали, но отпускать не собиралась…
- В смерти нет справедливости, Фрэнк, - безжизненно ответил Джерард. - Как и в жизни, собственно.
Фрэнк, наконец, замер. Его всхлипы стали тише, пока совсем не прекратились. Джерард было подумал, что смог сказать что-то нужное, как юноша вдруг снова горячо и неистово разрыдался.
- Нам нужно найти Поля и уходить отсюда, Фрэнки, - тихо и ласково, словно маленькому ребёнку, сказал мужчина.
- Они убили Марго! Наша Марго мертва! О Господи! - закричал Фрэнк, хватая себя за волосы и с силой оттягивая их. - Она мне… как мать…
- Фрэнк, - мужчина понял, что юноша на грани истерики. Он не представлял, что бы стал делать, если бы Фрэнк начал сопротивляться. - Фрэнк, послушай меня, - повторил он настойчивее. - Это мог быть я.
Юноша замер, а потом, помедлив мгновение, распрямился, открывая Джерарду мертвенно бледное лицо женщины и обширную рану в нижней части рёбер. Фрэнк оглянулся, и глаза его были красны и бешены.
- Что? - просипел он. - Что ты сказал?!
- Это мог быть я! - повысил голос Джерард, заходя, наконец, внутрь кухни. - Возьми себя в руки, любовь моя. Если бы мы были тут, то ничем не защитились бы от той толпы, что, вероятно, вломилась сюда в наше отсутствие! И распластанным на полу с раной от ножа лежал бы и я тоже, и ты, и никто бы не спасся!
Фрэнк неожиданно вскочил и, пошатываясь, налетел на мужчину, хватая того за грудки, буквально повисая на нём:
- Никогда, слышишь? Никогда не говори мне ничего подобного! - он шипел так горячо и яро, что брызгал слюной. - Ты не имеешь права умирать, нет! Ты должен жить! Для меня, для себя, вопреки всему. Ты должен жить, Джерард… - Фрэнк растёкся по плечу мужчины и расплакался, вцепляясь в него до боли в скрюченных пальцах. Он даже не понял, что впервые назвал его на «ты», нарушил своеобразную линию их неравенства. Он даже не думал об этом, с ужасом отгоняя образы распластанного на полу любимого окровавленного тела. Он всё же был слишком восприимчивым, чересчур чутким к подобным словам и эмоциям. Или же просто его выдержка на сегодня исчерпала себя. Никто не может быть стойким вечность.
- Тише, душа моя, Фрэнки, тише… - шептал Джерард, сминая юношу в своих утешающих объятиях. Он гладил его по спине и тёрся носом о волосы, надеясь, что скоро любимый придёт в себя. Мужчина боялся того, что им больше некого спасать в этом доме, кроме них самих. - А теперь мы должны исчезнуть отсюда. И чем скорее, тем лучше.
- Но Марго… - вяло выговорил Фрэнк. - Неужели мы оставим её тут?
Джерард понимал. Но и оставаться дольше они не могли.
- Нет, любовь моя. Мы устроим этой воительнице лучший погребальный костёр из всех возможных, - твёрдо сказал мужчина. - По всем правилам древних викингов. Он будет таким ярким, что ворота Вальхаллы распахнутся заранее, ожидая её душу.
Фрэнк поднял на него опухшие, заплаканные глаза. В них появились проблески понимания.
- Я схожу за цветами, - кивнул он, отирая лицо тыльной стороной ладони. Его нос смешно покраснел и опух, но никто не мог бы оценить этого в сложившейся ситуации.
- Огромный букет, мой мальчик, - согласился Джерард. - Самых красивых роз. Им больше некого радовать здесь, так пусть порадуют её там. Только будь осторожен и поторопись.
Вооружившись ножом, юноша вышел из кухни через чёрную дверь в сад.
Ещё недолго посмотрев на дерево закрывшейся двери, Джерард, наконец, выдохнул и согнулся в спине. Медленно, словно столетний старец, он склонился над женщиной. Долго и пристально вглядывался в такие родные, знакомые до боли черты лица. Оно было спокойно и невозмутимо, и Джерард понял, что Маргарет не сказала ничего, даже когда ей стали угрожать. Если бы она выдала их месторасположение или то, где находится тайник… возможно, осталась бы в живых.
- О, моя Марго, - горько вздохнул он, проводя по уже похолодевшей коже щеки. Видимо, нападение на дом совершили ранним утром. - Я так наивно полагал, что успею всех вас вытащить из этого болота… Я не сдержал слова, что позабочусь о тебе. Помнишь, тогда, ночью в Париже? Ты спасла меня от растления, а потом тебя отдали на поругание всей общине… А после мы на пару прикончили этого извращенца Руазона, помнишь? Я пообещал тебе тогда… Хотя был мальчишкой. А ты только улыбнулась в ответ. Сможешь ли ты простить меня, Марго? - он убрал волосы с высокого белого лба и оставил на нём долгий скорбный поцелуй: - Прости меня, Марго. Я никчёмный и жалкий, не годный ни на что… Прости меня.
Мужчина разогнулся только тогда, когда дверь за его спиной скрипнула. Фрэнк стоял на пороге с самой огромной охапкой белых и розовых роз, что Джерард только видел. Было непонятно, как юноша удерживал их - ведь каждый стебель был защищён множеством острых шипов.
- Они прекрасны, Фрэнки, - сказал Джерард, поднимаясь с пола и уступая место.
Пока Фрэнк усердно раскладывал цветы, мужчина сложил умершей руки крестообразно и в последний раз провёл по щеке. Затем обложил тело деревянными чурбачками. Стараниями Фрэнка Маргарет оказалась полностью укрыта цветами. Виднелось только спокойное лицо, будто женщина просто спала. Вытаскав всю поленницу, Джерард облил дерево маслом и поджёг. Пламя весело вскинулось, слизывая подношения, окрашивая алым нежные лепестки. Джерард соорудил факел и сделал ещё один Фрэнку.
- Мы должны поджечь тут всё. Пусть горит адским пламенем, - сказал он, кивая на двери и занавески. - Ты должен помочь мне, Фрэнк. Должен, - повторил он, уверенно глядя в испуганные глаза. - Пусть думают, что дом сгорел их стараниями, а нас считают пропавшими без вести. У нас нет других вариантов.
Наконец, Фрэнк кивнул и, бросив прощальный, полный печали взгляд в сторону лежащей на полу женщины, вышел из кухни.
- Вот и всё, Марго, моя дорогая, - угрюмо говорил Джерард, поджигая занавески, скатерти и подпаливая деревянные ящики, разбивая все до единой бутылочки с маслом. - Покойся с миром, и я надеюсь, твоя чистая душа попадёт на небеса. Потому что в жизни она прошла и так достаточно ада. Я люблю тебя, Марго… И Фрэнк любит тебя всей душой. Покойся с миром.
Когда с кухней и столовой было покончено, когда там пылала каждая деревяшка и салфетка, мужчина пошёл помогать Фрэнку. Они трудились до темноты, а после, когда внутри дома было уже нестерпимо жарко, вышли наружу, на зябкий ночной воздух.
Небо затянули тяжёлые тучи, и ни одной звезды не проглядывало сквозь них. Словно Господь укрыл ими свой взор, чтобы не наблюдать всех бесчинств, творящихся внизу волею его непутёвых детей.
Двое мужчин отошли дальше по дороге, чтобы с ужасом и горечью взирать на дело своих рук.
Поместье пылало. Пылало нестерпимо ярко, словно сжигая в себе все их счастливые дни, проведённые под одной крышей, слизывало языками пламени самые сладкие, желанные воспоминания, словно превращая всё прошедшее в тлен.
По щекам Фрэнка молчаливо текли слёзы. Он провёл в этом доме большую часть своей недолгой жизни, а теперь собственноручно уничтожал его. Джерард так же молча стоял рядом и крепко, до боли, держал юношу за руку. Они решили идти к конюшням тогда, когда на первом этаже под давлением силы пламени треснуло и вылетело несколько окон. Дом сгорит дотла, можно было не сомневаться. Это и правда самый прекрасный и великий костёр, который только можно было устроить Маргарет.
Они остановились, немного не дойдя до конюшен. Посередине стропил на верёвке висело, едва покачиваясь от ветра, тело. Оба мужчины сразу поняли, кому оно принадлежит, и, чуть помедлив, пошли вперёд.
Джерард срезал верёвку, на которой повесили Поля, вычурным кинжалом с портупеи. Это была жуткая смерть, мужчина был уверен. Вряд ли есть что-то хуже долгой и мучительной смерти от удушения. Ни Фрэнк, ни Джерард не проронили ни слова. Они действовали, словно один человек, разделённый на два тела, понимая друг друга по взгляду. Вот они отнесли старика на большую кучу сена. Фрэнк поцеловал его морщинистый лоб, что-то прошептав на прощание. И только тогда оба заметили, что конюшня была пуста. Ни Кронца, ни Гнедой Фрэнка не было видно.
Расстраиваться ещё больше не было душевных сил, они просто приняли это к сведению. Сложив Полю руки крестом, закрыв веками выкаченные глаза, они подожгли солому. Строение запылало, словно сухая спичка. Оно горело рьяно и жадно, становясь очередным погребальным костром.
- Покойся с миром, Поль, - прошептал Джерард, и Фрэнк тихо вторил ему слабым голосом:
- Покойся с миром…
****
Двое мужчин неторопливо шли по дороге, ведущей к бывшему поместью баронессы фон Трир. Время потеряло значение, ничто не оттягивало их спины. Глаза высохли, и только солёную от слёз кожу щёк щипало на ветру. Дойдя до конца парка, Джерард услышал переливистое ржание.
- Это Кронц, - уверенно сказал он, останавливаясь. - Нужно поймать его, иначе будем идти до шато всю ночь.
- Если ты сможешь - пожалуйста, - безучастно согласился Фрэнк. Он был уже слишком вымотан. Словно все горести, отведённые им на жизнь, решили обрушиться в один день на их головы. - Но он, вероятно, не сёдлан.
- Не узнаем, пока не поймаю, - заключил мужчина и, опуская наземь портупею и папку с бумагами, скрылся в темноте.
Фрэнку не пришлось ждать долго. Джерард вывел из сгущенных теней парка осёдланного вороного коня. В его стремени болтался чужой грубый сапог.
- Кажется, кому-то мой Кронц оказался не по зубам, - устало хмыкнул Джерард. - Забирайся вперёд, Фрэнки. И едем.
Он помог устроиться в седле своему мальчику и подал ему шкатулки и портупею с папкой. Это было всё их имущество, оставшееся от прошлой жизни. Когда Фрэнк уверенно уселся на спине вороного, Джерард запрыгнул сам. Тронув поводья, мужчина направил коня небыстрой рысью в сторону шато баронессы.
- Спасибо, - тихо прошептал Фрэнк в пол-оборота после какого-то времени пути в полном безмолвии, под гулкий стук копыт об утоптанную землю.
- За что, любовь моя? - так же тихо спросил Джерард, наклоняясь ближе и целуя юношу в затылок.
- За то, что ты рядом и жив, - не думая, ответил Фрэнк. И, чуть погодя, добавил: - И за шкатулку.
__________________________________________ * - использованы материалы о казни Марии Антуанетты, написанные С. Цвейгом, и также слова Эбера из листка "Папаша Дюшен" ** обновлён Альбом фанфика, добавлен потрясающий арт
Примечания: На правах ночного бреда, но всё же, это очень тяжёлая для меня глава. Я будто бегала от неё, что ж... Покойтесь с миром, Маргарет и Поль. Я так любила вас... Мне тяжело, но я знала, что так будет, последние полгода. Спасибо всем, кто осилит эту главу. Спасибо, что читаете.
Что же... Что же это творится..? Боже мой... Как так можно.... Мое сердце разбито на миллиарды маленьких острых кусочков, которые невыносимо ранят сознание и душу. Как бы я не готовила себя морально к этой главе, ничто не уберегло меня от этой сумасшедшей волны боли и отчаяния. За что их...? За что!? Ни в чем не повинные люди... Что королева, что Маргарет, что Поль... Они ни в чем не виноваты. Совсем ни в чем. ;______; Еду в метро, а из глаз текут слезы. Да еще как назло The Light Behind Your Eyes заиграла. Не могу остановить этот соленый водопад, что производят мои слезные железы. Читать было крайне трудно. С каждой отсрочкой сердце все больше сжималось и обливалось кровью. Даже не представляю, каково было писать эту главу... Спасибо вам за весь труд, за всю любовь и каждую частичку себя, которые вы отдаете этой работе.... I'm speechless.
Сколько раз, сколько же раз за всю жизнь приходилось думать, а почему история так несправедлива с человеком? Почему люди в погоне за лучшей жизнью, губят в себе всё человеческое? Этим ораторам, правительству удаётся подчинить себе невинное сознание, обыкновенный человек может превратиться в оружие массового поражения, да и вообще, так легко людям наплести чушь. Так легко без разбирательств отнимать жизни и сотни раз думать, как же жизнь в конце концов несправедлива. Почему так происходит? Ни разу не задумывалась, что история этих двух влюблённых может как-то продолжатся без вмешательства Поля и Маргарет, я даже сейчас не представляю, совершенно, абсолютно. Как же эти ароматные завтраки, споры, где Маргарет защищает Фрэнка, когда все становятся в защитную позу, а Джерарда злит, что они не слушаются, ну а мы такие "есссс, уделали Жерара". Как же эта семейная жизнь. У Джерарда не было детей, но у него была чудесная семья. И что же теперь? Шарлотта уехала, двух самых любимых наших человечков больше нет в живых, поместье сгорело, как так всё произошло? Будто моргнул - и всё, разруха, да потери. Не много ли они уже настрадались и потеряли? Теперь я понимаю, в чём заключалась реальная драма в конце-то концов. Да уж, по сравнению с этим начало - цветочки - ягодки. А это уже жизнь, реальная жизнь. Испытание огнём, революцией, любовью. Сердце за них болит, Навия.
Notice me!, я давно прочитала твои слова, моя хорошая, но я последние дни в жуткой беготне, и ещё это подавляющее желание дописать АНонима буквально съедает меня. Поэтому прости, что так долго не отвечала. Казнь вообще по большей части несправедливое действо на публику, некая своеобразная форма увеселения, этакая концентрация людских пороков..... И ты же знаешь, что у меня нет ответа ни на один твой вопрос? Но я так безумно счастлива, что ты задалась ими, :-*
Как же они без Маргарет, Без Поля? Я не знаю, милая... Как часто происходит в жизни, что нас покидают, сами того не желая, самые близкие , важные люби... Это просто жизнь... И она... несправедливая, как сказал Джерард. Особенно в вопросах жизни и смерти. Как относиться к неотвратимости того, что нам неподвластно? Этого я тоже не знаю. Просто верю в них, больше ничего не остаётся.
Реальная драма для меня всегда где-то около большой любви. Мне кажется, что делать из самой любви драму - это занятие от скуки. Самое эпичное происходит где-то рядом с сильными чувствами, это моё мнение. Спасибо тебе, что ты со мной, мой хороший!!!
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
