Глава 3.

I'll die in your own storm… © Dead by April

Где я?
Первый вопрос, ударивший раскаленным прутом по всему телу, как только я пришел в себя.
Почему так холодно?
Второй вопрос, вызвавший прилив тошноты к горлу, пока я ерзал на кровати, пытаясь сесть.
Я еще жив?
Третий вопрос, раздавивший мое сознание, размазавший меня по всей комнате.
В лицо ударил порыв прохладного ветра, и я распахнул глаза, уставившись на смутно различимый силуэт открытого настежь окна...
Какого черта...? Оно было закрыто – я закрывал его; я точно помнил, как поворачивал металлическую холодную ручку в раме, отрезая пути к свежему кислороду. Отрезая себя от возможности выжить. Но не смотря на это, окно было открыто, пропуская уличный воздух в квартиру, который заставлял колыхать белый тюль.
Может быть, это Майк приезжал, пока я спал? Сознание еще работало очень медленно, с тяжелым скрипом, но я понимал, что в этом случае он должен остаться рядом со мной, в этой квартире, в которой уже не осталось даже намека на запах газа – сквозняк играл с листами открытой книги, теребил занавески и чем-то шуршал на кухне.
- Майки? – позвал я сипло, заставляя себя подняться. Пустой желудок свело спазмом, и я содрогнулся от боли, повалившись обратно на простыни. Мне никто не отвечал. Я был совершенно один.
В это мгновение мне показалось, что чья-то легкая, почти невесомая рука легла на мою обнаженную поясницу, вызывая мурашки на коже. Я вздрогнул. Наваждение сразу испарилось, словно его и не было вовсе. Видимо, газ все-таки подействовал на мозг.
Кряхтя, я поднялся на ватные ноги и заковылял в сторону кухни. Еще будучи в коридоре, я увидел, что и там тоже окна были полностью открыты, а конфорки газовой плиты вернулись в изначальное положение.
По спине прокатился холодок...
Возможно, я просто плохо закрыл окна, и они ночью открылись от сильного сквозняка. Но... но почему конфорки больше не источали ядовитый газ? Это был тот вопрос, которым я задавался. Ответ был вполне очевиден – кто-то был тут, совсем рядом со мной, и отключил их; я не мог с этим поспорить.
Я метнулся в гостиную, не обращая внимания на то, что давно дрожу от холода, схватил телефон и набрал дом Уэев.
- Алло? – немного сонно и простужено протянул Майки через пару гудков. Была глухая ночь – наверняка я разбудил его.
- Это я, – просипел я и откашлялся, чтобы мой голос не звучал столь жалко.
- Как ты? Тебе привезти что-нибудь? – мгновенно оживился Майки, и я услышал активное шуршание на той стороне.
- Ты... у тебя есть ключи от нашей квартиры? – спросил я и замер в ожидании.
- Откуда им быть у меня? – недоуменно спросил Уэй. В его голосе проскользнула знакомая мне интонация Джерарда, и я невольно сгорбился от горя, чувствуя, как дрожат губы. Наверное, Майки даже не догадывался о том, как он порой напоминает своего брата.
- Прости, я... – не найдя слов, я поспешно разорвал связь, зная, что Майки поймет меня и оставит в покое.
Несколько минут я стоял, безучастно глядя на колыхающуюся занавеску, и пытался понять, что со мной все-таки произошло. Может, мне приснилось, что я открывал газ? Конечно! Мне вкололи лошадиную дозу транквилизатора в больнице, и я повторно проглотил снотворного уже дома. Конечно, это всего лишь галлюцинации...
Это объяснение успокоило меня, и я упал на диван, обнимая диванную подушку. Я пролежал так почти час, не чувствуя тела, наблюдая за минутной стрелкой на огромных китайских часах на стене и стараясь не пропускать в голову мысли. Но как бы то ни было, мой мозг мыслил – он не хотел оставить меня в покое. Он все размышлял, создавал мысли в моей голове; и я уже думал о том, что же случилось со мной этой ночью.

Не знаю, в какой момент это произошло, но я вновь вспомнил Джерарда. Хотя нет, не так… я о нем и не забывал. Он всегда заботился обо мне, даже когда у самого было проблем по горло. Он постоянно оберегал меня, защищал от нападок своей матери, когда я только-только покинул приют.

Этот день изменил мою жизнь. Если вчера я был странным малым из приюта, в старых драных джинсах, одним из тех, кого никогда не усыновят, то сегодня я стал самым счастливым парнем, у которого внезапно и одновременно появился близкий друг, огромная тайна и (я тогда не знал об этом) смысл жизни. Это был обычный воскресный день, когда город залит золотым солнечным светом, дети радуются жизни, взрослые могут расслабиться после долгой недели, а приютские дети наслаждаются шестью часами свободы от унылого здания с сотнями решеток и ограждений.

Я слонялся в парке, убивая подаренное мне государством время и страдая от жары: стоял конец августа, когда асфальт плавился от ультрафиолетовых лучей, а кожа, кажется, вот-вот начнет пузыриться. Я ходил долго, уныло разглядывая счастливых прохожих. Много денег нам, конечно, не давали - боялись, что кто-то из приютских наберется смелости и купит билет на какой-нибудь автобус.

Я нарезал уже третий круг по парку, тщетно пытаясь убить время до возвращения в приют, а заодно найти и оброненный рассеянным прохожим доллар. Мой взгляд упал на парня лет двадцати, который стоял у фонтана, неторопливо, почти лениво выдыхая никотиновый дым. В горле пересохло, и я, не чувствуя ног, направился к нему. Он заметил меня и пробежался по мне оценивающим взглядом.

- Чем могу помочь? – небрежно спросил он, откидывая с лица пряди черных волос.

- Дай закурить? – попросил я, сгорая от стыда и волнения. Ладони внезапно вспотели, а футболка прилипла к спине.

- Нет, - ответил парень, оскалившись в самодовольной улыбке.

- Но почему?

- Не дорос  еще, - ехидно отозвался он.

- Тогда дай два бакса, - не отставал я, протягивая руку вперед.

Незнакомец окончательно развеселился, засмеялся и выдал равнодушное:

- С какой стати я тебе должен отдавать свои деньги?

Я смутился и потупил взгляд в землю под моими ногами. Действительно, с какой стати он должен давать деньги такому оборванцу из приюта, как я? Я был готов разреветься от досады, когда на плечо легла теплая чужая рука. Я вскинул голову и увидел добрые глаза незнакомца. Он с участием смотрел на меня, отбросив в сторону ехидство.

- Давай я лучше куплю тебе мороженое вместо этого дерьма? – предложил он. Он кивнул в сторону, я проследил за его взглядом и увидел автомат с мороженым.

Я наблюдал, как из крана выползает сладкая холодная смесь в хрустящий вафельный рожок, пока рядом стоит, подпрыгивая от нетерпения, упитанный мальчишка лет десяти. Я был на шесть лет старше, но, черт подери, я был лишен не только материнской любви, в которой купался этот мелкий сопляк, но и таких мелких радостей, вроде мягкого мороженого за один гребаный доллар (в приюте нам раздавали подтаявшие куски фруктового льда со вкусом апельсина, и я ненавидел его всей душой). В тот момент мне показалось это таким несправедливым и жестоким, что я громко всхлипнул, чем заслужил косой взгляд своего нового знакомого.

Может быть, тогда бы мы так и разошлись: я - в приют, он - по делам; мы бы так и остались друг для друга пустыми прохожими, незнакомцами, чужими, но этого не случилось, и мы вместе направились к автомату с мороженым.

Парень вручил мне два доллара и выжидающе уставился на меня, приподняв брови. Сейчас, получив деньги, я мог просто убежать и купить себе пива или тех же самых сигарет. Но что-то в его взгляде было такое, что отбивало охоту обмануть его. Поэтому я послушно проследовал к автомату и купил два рожка: для себя и для него. Он уже разместился на скамейке и ждал меня. Я шел к нему и чувствовал, что с каждым шагом глаза все плотнее затягивает пелена слез.

- Хэй, парень, в чем дело? - хрипло спросил он. - Все в порядке?

Я активно закивал, утирая рукавом потертой футболки лицо. Уже там, в приюте, я отличался скромностью и определенным видом гордости, которая мешала мне рассыпаться перед незнакомым тогда парнем в жалобах на нелегкую судьбу сироты и объяснить, почему, черт подери, я не мог самостоятельно купить мороженое. В кармане у меня было только пятьдесят центов, а этого едва хватило бы на крошечную бутылку дерьмовой на вкус газировки.

Наши взгляды пересеклись, и я увидел в его глазах самое настоящее участие и тревогу. От этого я уже заплакал навзрыд, и вскоре поливал слезами его толстовку, которая пахла сигаретами, кофе и одеколоном. Парень явно был из благополучной семьи, не знал, каково это - когда у тебя отбирают твою порцию более сильные и наглые дети, не получал пинков от старших приютских, не носил одежду, пропитанную чужими людьми, которую приносили в приют в виде пожертвований. Его целовали на ночь, укладывая в теплую кровать, рассказывали сказки, ему дарили новые игрушки с бирками из магазинов, он встречал Рождество перед столом с кучей вкусностей, он был любим, его носили на руках - все это я чувствовал, когда он обнимал меня и что-то испуганно бормотал, пытаясь меня успокоить. Этого тепла, которое исходило от него, не было в приютских детях - в них вырабатывался холодный расчёт, жестокий инстинкт выживания, озлобленность на весь мир, который лишил их детства. Я знал, что рано или поздно должен стать таким, и я боялся этого, боялся потерять человечность и свет души. Джерард спас меня от этого в тот день. Он поделился своим теплом, которого мне так отчаянно не хватало.

Через четверть часа мы уминали подтаявшее мороженое и болтали до тех пор, когда не пришло время возвращаться в приют. Мы договорились встретиться через неделю на том же месте.

Я шел в приют, твердо зная, что в следующее воскресенье я не буду с завистью смотреть на счастливых детей; у меня появилась своя маленькая семья. Мой личный Джерард.

Со стороны мастерской раздался грохот, вырвавший меня из транса, что меня очень сильно удивило. Мастерская Джерарда – крошечная комната, больше похожая на чулан с окном – всегда была плотно заперта, Джи утверждал, что сквозняк может испортить состояние краски и его рисунков. И потому я точно знал, что сквозняк не смог бы сдвинуть щеколду, открыть тяжелую дверь и уронить мольберт.
Я неуверенно поднялся с дивана, отпустив наконец подушку, и направился к мастерской, спрятав дрожащие руки в карман. Меня била нервная дрожь от одной мысли о том, что кто-то пробрался в квартиру, а я здесь в полном одиночестве. А ведь прошлым утром, покидая дом, я даже не подозревал, что вернусь сюда без Джерарда... Сердце сжалось от тоски, и по щеке скользнула очередная слеза.
Дверь в мастерскую была заперта на щеколду. Это значило одно: кто-то попал внутрь через окно.
Тишина в комнате придавала мне уверенности, поэтому я неуверенно повернул холодную щеколду и распахнул дверь.
Мольберт был опрокинут. Краски лежали на столе, рядом с десятками разномастных кистей всех размеров. Там же лежали чистые листы и полотна, карандаши и пара линеек.
А на подоконнике открытого окна сидел ворон. Он тихо каркнул, словно извиняясь за наделанный беспорядок. Но мой взгляд был прикован не к раскрытому неведомым образом окно, а к его глазам.
Оливковые, умные глаза с ноткой грусти. Как у Джерарда.