Глава 2. I Made It

I saw you in me

I felt you near me*

Те слова до сих пор эхом отдавались в моей голове, которая казалась на удивление пустой – ни мыслей, ни эмоций – я был полностью изнеможен. Сухой и безжизненный голос все звучал и звучал, повторял одну и ту же фразу, что заставляла мое сердце сильнее сжиматься в колючих путах моих собственных чувств. Я боялся поднять взгляд вверх и вновь столкнуться с покрасневшим от слез лицом Донны; я бы не смог выдержать такой пытки, и наверняка бы тоже разрыдался, сидя в этом дурацком кресле.

- И… когда похороны? – хрипло спросил я, потупив взгляд в пол. Земля вращалась, кажется, в сотни раз быстрее обычного, потому что я не чувствовал течения времени. Я не чувствовал ничего. Даже боли, которая, по идее, должна была обрушиться на меня и размазать по полу больницы.

Очередной громкий всхлип Донны вырвал меня из плена мыслей, и я обеспокоенно покосился на женщину. Как я и ожидал, ее лицо покраснело от бушевавших внутри эмоций, а щеки блестели от горячих соленых слез.  Она смотрела на меня сверху вниз, сжимая своими морщинистыми пальцами платок, и не говорила ни слова. В ее глазах мелькнула странная смесь чувств. Я успел разглядеть сожаление, и нечто, похожее на стыд. Конечно, мне показалось – в тот момент я вряд ли был адекватен вообще.

- Боюсь, Фрэнк, ты не сможешь прийти на его похороны. Мы перевезем его в Калифорнию.

- Я приеду… - тихо прошелестел я. – Когда…?

- Нет, - почти крикнула Донна, а ее глаза блеснули опасным блеском, который я почти готов был испугаться. – Ты никуда не поедешь. Оставь его уже в покое! Смотри, до чего довели ваши отношения! Ты убил его!

Мои отношения с матерью Джерарда всегда были очень напряженными; с самого начала. Мало того, что я был приютским парнем, и Джи буквально поделился со мной крышей после того, как я стал совершеннолетним, так еще я и спал в одной постели с ее сыном. Донна ненавидела меня; ненавидела так, как ненавидит мать, которая переживает и боится за своего ребенка. Я понимал ее и не винил за это – она была и остается матерью Джерарда, и я благодарен ей за то, что он есть… был. Тем не менее, я не мог понять, почему у меня не было права проститься с Джерардом.

Скандал не помог – я бился в истерике и дергал ее за плечи, умолял и кричал, но Донна осталась непреклонна. Майки тщетно пытался меня успокоить или хотя бы оттащить подальше от своей матери; мне даже вкололи несколько кубиков снотворного, но я не прекращал требовать пустить меня в палату к Уэю. Голос Донны оставался твердым и довольно жестким, но я видел ее раскрасневшиеся щеки и блеск в глазах. Она кричала, что я не имею права приближаться к нему, потому что и так испортил все, что мог; но я не хотел ее слушать – это ведь не правда, это все ложь, верно? В конце концов, меня выдворили из здания больницы, и Майки подвез меня до дома, чтобы удостовериться, что со мной все будет хорошо. Хотя не нужно быть идиотом, чтобы понять – ничего уже не будет хорошо. И Майки это знал – я видел, что он былвстревожен, но ничего не мог поделать, кроме как выдворить его из квартиры и, захлопнув дверь, упасть на колени посреди тесной прихожей.

И выть, выть, выть от боли; выть от отчаяния и пустоты в грудной клетке, которую совсем недавно заполняла теплота. Мне казалось, что я начинаю забывать, как он выглядит, находясь так далеко  от меня. Последнее, что я видел – его лицо, обезображенное царапинами и ссадинами. Неужели до конца своих дней я буду помнить только это? Секунду, лишившую меня всего, безумные секунды в карете «скорой», часы ожидания в больничном холле…? Я не хочу.

Поддавшись страху, я бросился в нашу спальню, где мы любили проводить время вместе – давно остывшие простыни были небрежно смяты, и я упал на кровать, пряча лицо в подушке, еще хранящей запах его волос, которые я так любил целовать. Я сжал тонкую наволочку в кулак, и принялся тереться носом о ткань, в тайне надеясь, что смогу запомнить и сохранить этот запах навечно. Но ничего не бывает вечно; и уже через некоторое время от этого забвения мне казалось, что я больше не чувствовал его запаха – он улетучился, словно дешевый парфюм – и мне оставалось только слушать заторможенное биение в висках и вдыхать смрад собственного тела.

Понимая, что от подушки больше не было толку, я попытался воспроизвести его образ. Перед глазами возник изуродованный многочисленными ранами образ. И я застонал от ужаса, когда осознал, что не могу вспомнить другого Джерарда, который будил меня по утрам. Захлебываясь страхом, я ринулся в гостиную, спотыкаясь об собственные ноги; в какой-то момент, я едва не упал, но во время схватился за косяк двери. Резким движением распахивая дверцы шкафа, опрокидывая статуэтки и прочую мелочь, я пробежался пальцами по корешкам старых альбомов и выдернул самый толстый и потрепанный. Трясущимися руками, царапаясь об уголки бумаги, я листал страницы, пока не нашел одну из самых первых фотографий, на которой мы были запечатлены вместе. Еще совсем юные, не обремененные проблемами взрослой жизни, мы стояли совсем рядом, слишком смущенные, чтобы обняться и показать наши чувства перед объективом. Но я отлично помню, как мы крепко сжимали наши руки, спрятанные за спинами, в то время как Майки пытался заставить нас поцеловаться.

Я уселся на пол, положил снимок возле осколков наспех отброшенной вазы. Уже более расчетливо, медленно и вдумчиво я продолжил листать альбом и вскоре остановился на одном из самых любимых, сделанном совсем недавно. Тогда Джерард готовился к сессии сутками и не выпускал из рук учебников ни на минуту. Я сильно ревновал его к учебе и постоянно мешал ему, забирая книги и пряча карандаши под ковер. И однажды его однокурсники поймали момент, когда я целовал Джерарда и незаметно вытягивал его нудные книжки из его рук, пряча их себе под футболку. И хоть потом Джерард понял суть моего хитрого плана, снимок так и остался в нашем альбоме, занимая место фаворита.

Я рассматривал его расслабленные черты лица и прикрытые веки, напряженные пальцы, сжимающие карандаш, и короткие тени на щеках, которые отбрасывали ресницы. Я пытался запомнить все это в мельчайших деталях, вплоть до родинки на его шее. Я понимал, что больше никогда этого не увижу, что у меня остались лишь безжизненные изображения, как напоминание о прошлой жизни.

…

Сколько часов я пялился в одну точку, лишенный возможности соображать? Час? Два? Сутки?

Что есть за пределами этой комнаты? Пустота? Мир? Вселенная? Война? Смерть?

Почему мне так больно? Я болен? Я мертв? Я устал? Я напуган?

Горьковатый ядовитый дым растворялся в воздухе, едва срываясь с моих губ. Я делал глубокие затяжки, стараясь пропустить через себя каждый вдох. Сердце билось особенно гулко, но я не обращал внимания. Пальцы предательски дрожали, но я продолжал курить, глядя на ночной город за толстым стеклом лоджии. Иногда из груди вырывался судорожный хриплый стон, но я старался держать себя в руках, стараясь только не задохнуться. По телу то и дело пробегала судорога. Истерика нежно обнимала меня за плечи, вынуждая передергиваться каждые несколько минут.

Сигарета за сигаретой. Губы и язык уже щипало от никотиновой смолы, но я курил, пропуская дым сквозь легкие. В голову постучала неожиданная, но самая правильная мысль – обдолбиться. Найти хорошую дурь и просто обдолбиться, чтобы забыть о том, что случилось несколько часов назад.

Ведь он… Он просто не мог так поступить…

Телефон снова зазвонил. Я закрыл глаза, слушая песню, которую поставил на вызов младшего Уэя. Я просто не мог слышать его голос – ведь в нем сквозили такие родные нотки, которые я больше не услышу…

Кажется, это девятый пропущенный мною вызов. Или двадцатый. Какая, к дьяволу, разница?

Я затянулся снова.

Он жив.

Он жив…

Но необъяснимое чувство одиночества утверждало обратное. Его хрупкое сердце остановилось на операционном столе.

Боль заполняла меня до краев. Я упал на колени, безвольно опустив руку с сигаретой. По щекам покатились слезы, обжигая замерзшую кожу. В груди образовалась черная дыра, с жуткой скоростью затягивающая в себя все тепло, которое грело меня эти годы, и выплевывающая взамен холод, одиночество, тоску и жгучую боль, которой и без того было предостаточно.

Отчаяние накрывало меня с головой. Такое липкое, холодное на ощупь…

Боль раздирала меня изнутри острыми ногтями. Раны кровоточили, и, казалось, я физически ощущал каждый порез отдельно. Боль оставила бесполезное ужасное месиво вместо моей любви, тепла, радости, счастья... Вместо всего, что мы создали за все эти годы.

И эти ощущения потери, нехватки, неполноценности, ненужности, словно серная кислота, попавшая на раскрытую рану, выжигали дыру в моем сердце. Холодная и жестокая правда, как расплавленный свинец, заполняли меня, оставляя ожоги и шрамы, которые не заживут никогда.

Мне казалось, что я умер тоже, когда прозвучали эти три холодных ужасных слова. Я… Я не верил.

Я упал на колени и прижался лбом к холодной стене. Звуки ночного города, такие обыденные, но приятные, стали мне противны. Мне не нужен этот опустевший без него город, мне не нужна музыка, мне не нужно ничего... Я готов на все, чтобы вернуть его. Я не хотел возвращаться в нашу квартиру, внезапно осиротевшую без него. Я не хотел ничего, кроме него. Я не хотел, чтобы наступало очередное утро, которое я встречу... один.

Один.

Какое холодное и жестокое слово. Да, я теперь один. Без него, его твоего тепла, без его любви, без его заботы... без его присутствия.

В свое время мы отказались от всего, чтобы быть вместе. Мы всегда были бунтарями, мы всегда шли наперекор правилам, мы всегда были вместе...

Были.

Я застонал сквозь стиснутые зубы. Гримаса боли исказила мое лицо. Я прикусил до боли губу и застонал громче. Затем упал на бок и взвыл. Дыхание в легких закончилось, поэтому вой перешел в стон. Я ударился головой о бетон. Еще раз, еще, еще и еще. Физическая боль казалась такой ничтожной по сравнению с тем адом, что творился внутри меня. Волосы намокли и слиплись от теплой крови, текущей по виску.

Из горла снова вырвался крик. Охрипший голос подвел, начался кашель. Я снова ударился головой. Но толку мало. Поэтому я стиснул зубами бледную руку. Кожа послушно порвалась, в рот попала кровь. Я кусал себя снова и снова, но вспышки боли были так малы...

Мне осталось только лежать на спине и смотреть на ночной город, на которой мы больше никогда не посмотрим вместе. Под давлением агонии я в очередной раз сорвался на крик. Но из горла вырывалось только хриплое оборванное дыхание, которое не слышал никто, кроме меня.

На бетонное покрытие упало несколько капель крови. Будь он рядом, он бы отвесил мне затрещину и крепко обнял, приказав взять себя в руки. Но его здесь больше нет. И не будет. И меня больше здесь нет. Боль испепелила мою сущность, немного сумасшедшую, вечно счастливую и любимую им. Теперь осталась только оболочка. Живой труп, который больше не сможет ничего почувствовать. Абсолютно ничего...

Так что мешает мне избавиться и от него?

Я поднялся на ватные непослушные ноги и огляделся вокруг, подмечая только то, что уже наступил вечер. И свет фонарей резал глаза; но я не чувствовал этого – перед глазами плавали черные пятна. Колени дрожали, но  я все же вернулся в квартиру, захлопнув за собой дверь и замер возле нее, пытаясь переварить то, что я собирался сделать.

Готов ли я к этому? Смогу ли я? Хватит ли мне смелости переступить эту грань?

Затем я стал метаться по квартире, плотно закрывая окна. Поворачивая стальные ручки и захлопывая рамы, я без сожаления смотрел на жизнь за окном, от которой я отдалялся с каждым движением – мне не нужно ничего из этого без Джерарда. После того, как с окнами было покончено, я медленно направился в ванную, чтобы распахнуть настежь дверцы шкафчика и, игнорируя запах его одеколона, нащупал пузырек с таблетками. Пары штук будет достаточно, верно?

На ладонь упали две капсулы, которые я мгновенно проглотил.

Уже идя на кухню, я почувствовал, как мое тело начинает неметь. Пожалуй, за сегодняшний день я принял слишком много снотворного – оно и к лучшему. Я лишь на секунду замер перед газовой плитой, и затем до предела выкрутил регуляторы, открывая конфорки. В нос ударил удшливый запах газа; я нахмурился и пошел в спальню, чтобы лечь на кровать и, уткнувшись носом в мягкую подушку, горько улыбнуться.

Совсем скоро мы встретимся, Джи. Совсем скоро.

_____________________________________

POV AUTHOR.

Успокоенный транквилизаторами и вымотанный сложным днем, Фрэнк быстро провалился в сон. Он спал и улыбался во сне, чувствуя тепло родных рук. Он ловил фантомные прикосновения и радовался скорой встрече с любимым человеком…

Фрэнк спал и не знал, что регуляторы газовой плиты медленно возвращаются в начальное положение, а окна тихо, но уверенно открываются, выпуская ядовитый воздух.

Фрэнк спал, улыбаясь безмятежным снам. Ему снился Джерард – родной, живой, счастливый, любимый. И только ветер колыхал легкие занавески на окнах.

____________________

Dead by April – I Made It