Спросите, что мы чувствовали друг к другу. Я не смогу вам ответить.
Все наши отношения – это четыре комнаты. Первая комната была солнечно-желтой, канареечной – там я увидел его впервые. Он был таким же, как эта комната – ребенком солнца, в золотистых глазах которого играли искры даже в тот далёкое зимнее утро, до странности холодное. Я с первого дня понял, что мне хочется греться у того огня, который он дарил окружающим. Этот парень, Джерард, смотрел на людей как-то смущённо в то время. Или, может быть, нервно. Настороженным взглядом исподлобья, не убирая чёлку с глаз. Особенно напряжённо он смотрел на меня, ей-богу, только появившись в этой компании я стал врагом номер один. Сколько любви он дарил всем вокруг, столько ненависти оставлял мне.
Я же не мог не провоцировать. Его детская наивность привлекала и раздражала одновременно. Она вовлекла меня в водоворот событий, из которого не оказалось выхода. Для меня, да и для нас обоих.
Мне было интересно, где я найду его предел. Моему энтузиазму юного экспериментатора многие бы позавидовали – я испробовал на Джи весь арсенал своих психологических тычков и уколов, но он держался стойко. Эта несокрушимая стена рухнула там, где я и предположить не мог.
Так мне открылась дверь во вторую комнату. Её стены были палитрой серого и тёмно-синего. Дитя солнца стало ребёнком бури. Провоцировать такого врага – все равно что воевать со штормом в открытом море. Но я попробовал.
Мой интерес к нему приобретал все более непостижимые для меня же формы. Я неосознанно сокращал дистанцию, приближаясь к пропасти, край которой и так осыпа́лся у меня под ногами. Я зажимал его в каждом углу, на сцене, при семье, при друзьях – идея выставить Джи идиотом входила в мое понимание азарта. Ровно до той поры, пока он это позволял. А потом этот бес взял и сбежал от меня. Послал к чертям всю группу вместе с туром и записью альбома и уехал в Джерси на какие-то две недели. Какие-то самые долгие две недели в моей жизни.
Я так устал, что не мог даже спать.
Я думал, что сопьюсь, если останусь один хоть на день. Что бы сказал фронтмен известной группы, если бы узнал по возвращении, что один из его гитаристов отбыл в пьяной драке? Вот ведь пришлось бы выкручиваться, ха, я отравил бы ему жизнь даже своей смертью. Заманчиво, но не настолько – умирать я пока не собирался. Пока. Это было бы очень поэтично – «умереть от тоски по тебе». Назовём это эстетикой смерти. Эстетикой медленного намеренного суицида. В любом случае, всё изменилось, когда Джи вернулся.
Что-то в этой поездке изменило самого Джерарда – меня он больше не боялся. Не ненавидел, не боялся, не замечал вовсе, если быть точным. Сколько же личностей заключил в себе этот человек? Они менялись покадрово, и каждая новая не оставляла ни следа от предыдущей. Третью комнату я назвал бы комнатой декаданса, комнатой осеннего упадка, её цветом был мутный и болезненный серо-зеленый. Я не протянул бы там долго.
Каждая новая комната была мрачнее предыдущей. Последняя, стоит забежать вперёд, была беспросветно чёрной и не имеющей выхода. Но до тех пор, пока мы не дошли до неё, нам порой доводилось возвращаться назад, к чему-то лучшему. Иногда мы вновь оказывались в комнате солнца, когда Джи снисходил до улыбок в мою сторону. Мне даже казалось, что где-то под бронёй его отчуждённости мелькает прежний смущённый ребёнок. Наверное, лишь казалось.
И довелось же мне, дураку, обнадёжить себя верой в лучшее в людях. В один из «солнечных» дней я просто отчего-то подумал, что он поймёт мое странное помешательство и примет его таким, как есть. Было очень легко сидеть в тесном гостиничном номере и вместе с Джерардом смеяться над шутками Рэя, нелепым поведением Майки, казусами прошедшего выступления – много ещё над чем, всего и не вспомнить. И пока безмятежное чувство легкости не исчезло, я поспешил отвести Джерарда на лестницу и тихим, сбивчивым тоном, вперемешку с извинениями, сообщить, что я, кажется, люблю его.
Такое же ощущение, как когда ты стремительно несёшься вниз с высоты многих тысяч метров. Парашют не раскрывается. И не раскроется, ты знаешь об этом. Но это не важно, потому что секунды полета стоят того. А потом тебя подхватывает ветер, все-таки выбивающий купол у тебя над головой – и, о надо же, ты жив. Это эйфория сохранённой жизни, эйфория новой жизни. Это чистый восторг.
…или, может, парашют все-таки не раскрывается…
Надо мной он так и не раскрылся. Через три секунды Джи хлопнул дверью у меня перед носом, а я за это время успел подумать, что он как минимум спустит меня по ступенькам – вниз головой. Но этого так и не случилось, зато привычка выставлять меня из номера с парой тяжелых фразочек вслед вскоре стала доброй традицией.
И тогда срабатывал чёртов «эффект лестницы». Я всегда знал, что ему ответить – всегда, как только выходил за дверь. И злые слова гремели над пролётами ступенек. Мне хотелось думать, что он стоит там, за стеной, и всё слышит. При этом я никогда не желал для него обоюдной боли. Слишком дорог он был мне. Слишком любим.
И кто здесь был солнечным ребенком, которого мне так нравилось гнобить? Уж не Джерард ли? Нет, теперь мы поменялись ролями.
А дальше я просто потонул в своих ошибках и потерял счёт времени. Был алкоголь, свобода, женщины – было всё, чего я только мог пожелать, и одновременно всё, чего я совершенно не хотел. Выпивка не облегчает страдания – она преумножает их стократ. И мрачные оттенки издевательски играют новыми красками. Мое сознание захватили параноидальные мысли о том, что теперь уже все – ребята из группы, организаторы и интервьюеры, простые знакомые – чувствуют отвращение, только оказываясь со мной в одной комнате. Мог ли Майки предположить, что спал в одном гостиничном номере с человеком, который в один момент просто помешался на его брате? Да что там, достаточно было того, что все они не один год провели с человеком, который, теоретически, может засматриваться на мужиков. Не знаю, как им, но себе я точно был противен.
О, как же мы любим людей, которых больше никогда, никогда не увидим. Эти сотни случайных знакомых в противовес паре запомнившихся лиц. Когда-то мы разделили чашку кофе с его бывшей – это была наша с ней вторая и последняя встреча. После первого столкновения я ненавидел её так сильно, как только мог. Они ещё встречались, а я пытался разглядеть пренебрежение в её глазах. Так просто, я любил Джи невозможно сильно, настолько сильно, что чувства любого другого человека казались несущественными. Он бы принял меня тогда, и эта любовь грела бы его ещё долго. Но он так и не обрушил барьер.
Вторая встреча с девушкой из его прошлого произошла через год, когда я видел уже гораздо больше, не одни только свои чувства. После этой встречи мне несколько месяцев хотелось только одного – разбить Джерарду лицо за то, что они расстались. Дело было не столько в привязанности к нему или к ней, даже не в том, что она была несчастна – она совсем не страдала, надо сказать. Всё было иначе: я не был влюблён в кого-то из них по отдельности, я был влюблён в них обоих вместе, в их счастливый союз. Эта пара противоестественно казалась мне идеальным воплощением счастья, к которому я стремился.
Мне даже хотелось продолжить общение этой дамой, но она отказала мне в этой маленькой услуге. Ей тоже было непросто выйти из адского круга, который создавал вокруг себя Джерард, и возвращаться туда она не собиралась. И мне не советовала, но куда я мог деться. Разве что инсценировать свою смерть, а потом бежать до канадской границы. Может, только через время Джи и понял бы, насколько сильно я его любил и как старался удержать от своих ошибок.
Как бы мне ни хотелось целовать эти губы, как бы ни хотелось быть рядом всегда, я не мог этого сделать. Всегда находился кто-то ближе – территориально ли, духовно ли, их разделяло меньшее расстояние. Я по-прежнему чувствовал барьер вокруг себя. Прозрачный купол, который могли не замечать другие, но не я. Не тогда, когда упирался в него.
Мы редко обращаем внимание на то, что нас недостаточно задевает. Просто соглашаемся про себя – да, когда-то такое было в моей жизни – и забываем. Но Джерарда я никогда не воспринимал как должное. Он, наверное, навсегда остался бы в моей памяти, при любом раскладе. Потому что он постоянно – постоянно – причинял мне боль.
Но последняя, черная комната была самой ужасной из-за того, что я больше не видел Джи в этой беспроглядной тьме. И только тыкался из угла в угол, как слепой котенок, в поисках выхода. Все бежал и бежал, не осознавая даже своей цели в этой гонке. А финишную черту бессмысленного марафона осветило мерцание фар грузовика, который подмял под себя мой легкий BMW на загородной трассе. Это столкновение, вспышка сознания и темнота, с которой мы уже сроднились, разрушили конструкцию четырех комнат.
Я знал это, уже лежа на холодном асфальте, к слову, по злой иронии недалеко от канадской границы. Я убеждался в этом, когда медики тащили меня в реанимацию, вытрясая дух на своих носилках. И, черт возьми, я был уверен в этом, когда увидел над собой знакомые глаза, полные солнца. Этот человек отныне не мог разрушить меня. Больше не существовало его власти надо мной. Но, если бы он захотел, он мог бы просто остаться. А он бы захотел..?
Talassa, в моей жизни кто-нибудь что-нибудь слышал о комфорте? хд какие вдохновители, такие и работы, а тут они просто подряд, подряд идут, вдохновители эти. х)
"Решил вернуться в фэндом", - договор подписан, бро, теперь ты кровно обязан хоть изредка, но появляться на нфс в качестве автора, старых фиков или новых. Я б ещё немного поворчала бы о том, что ты плохой-нехороший, оставил нас почти на год без своего творчества, НО. 1) Ты не плохой и не нехороший, 2) На то была причина и не одна - так ведь? 3) Лучше писать добровольно, чем вымучивать, окда. И вот наконец-то этот день настал х) (эхэх, ещё неделю назад настал, просто тогда я грешным делом была не жилец из-за тестирования, ну да ладно). Ты знаешь, я, бывает, не менее грешным делом обхожу твои мини с рейтингом G, опасаясь увидеть в фике "чуть больше чем полностью автора". Теперь этот стереотип отсасывает. И не потому что, "как оказалось", в фике мало твоих и истинно твоих переживаний. Отнюдь. Просто был другой стереотип, подкреплённый читательским опытом, что когда автор открыто вводит свои переживания в работу, это всегда выпирающе, и фэйспалм - самая мягкая эмоция при прочтении подобного. Люблю стереотипы за то, что они всё же имеют свойство отмирать. Ты, надеюсь, не забыла, что я люблю твои фики, в том числе и "личные", глубокие работы вроде "Нарисуй на мне" или "Жжёный сахар". И вот, вселенная разрушается, а стиль написания остаётся таким, каким он был и каким я его ценю. И впечатления не изменяются - когда я тебя читаю, невозможно для самой себя не начать задумываться на такую прекрасную и светлую тему, как "чёрт, какая же, на самом деле, это трясина - человеческие отношения". И, да, не ожидала я, что чёрная комната в жизни Фрэнка окажется буквальной. Что что, а факт того, что неразрешимость его отношений может разрешить только уход в небытие - вот это действительно грустно. Вряд ли можно умереть спокойно, зная, что за плечами - сплошная неразрешимость, давящая неразрешимость. Но ладно, пусть герои хоть дохнут как мухи, а авторам, проверенным временем, - виват так или иначе.
И, да, договор так или иначе подписан :D
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
