- Фрэнк, ты куда?

- На улицу.

Это было последнее, что я сказал маме перед тем, как закрыть входную дверь. Собственно, если мне не изменяет память, эти два слова были единственным, что я сказал ей за весь день. Это был простой ответ, не продолжившийся расспросами – мама просто кивнула, глядя на то, как я ухожу, даже не задавая вопросов о том, когда я вернусь и куда я иду.

Лето давно прошло, и на улице было по-осеннему холодно. Кончался октябрь, и все дворы, мимо которых я проходил, были украшены оранжевыми листьями и украшениями к Хэллоуину.

Все дворы, кроме нашего.

Мама прекратила украшать дом к праздникам, когда умер мой отец. Тогда мне было восемь. Теперь мне было тринадцать, достаточно, чтобы украшать дом самостоятельно, но проблема была в том, что мне и не особо-то хотелось. Украшение дома к праздникам – это семейная вещь, то, что между родителями и ребенком, а не родителем.

Другими словами, праздники проходили мимо семейства Айеро.

Не было смысла праздновать их, если мы с мамой только вдвоем.

Можно сказать, что мой папа был человеком, привносившим дух праздников в нашу семью. Дух умер, когда умер он, оставляя День Благодарения, Рождество, День святого Валентина, Пасху и прочие праздничные дни обычными листками календаря.

Единственным праздником, который я с мамой отмечал, был Хэллоуин – и то только потому, что он приходился на мой день рожденья. Если это вообще можно было назвать «отметить праздник». Обычно единственное, что случалось на мой день рожденья – это то, что мама разрешала мне прогулять школу, если тридцать первое приходилось на будни. Вечером мы обычно шли в пиццерию, дома ели торт, и перед тем, как отправить меня спать, мама давала мне открытку, в которой было где-нибудь двадцать баксов. Ничего такого. Да и вряд ли это могло считаться счастливым днем рожденья. Но это было все равно лучше, чем ничего.

Я  дошел до конца улицы, на которой жил, и свернул на Юнион Авеню. Я, в принципе, никуда и не шел. Мне надо было просто погулять – где угодно, – и проветрить голову от мыслей о своем отце. Раньше я вспоминал о нем только по праздникам и в дни его рожденья и смерти. Но все поменялось. В последнее время я очень много думал о своем папе.

Все было как обычно, пока в прошлое воскресенье бабушка не пригласила нас с мамой к себе на ужин. Я совсем не хотел идти, но мама настояла, мол, Фрэнки, ничего плохого же не будет. Тем вечером, когда посуда была убрана со стола, и мы собрались в гостиной, она пожалела об этом.

- Я помню, когда Роберт был маленьким мальчиком, - начала бабушка. Я вообще не понимал, с чего она решила, что на эту тему будет очень здорово поговорить с нами. Пусть с его смерти прошло уже пять лет, но все же... – он делал такие глупые вещи!

Мне совсем не нравилось, как бабушка говорила о нашем отце.

Как будто он был еще жив и стоял с нами в одной комнате, а она хотела смутить его, рассказывая истории из его детства. Бабушка продолжала говорить, смеяться и вновь говорить – довольно долгое время, даже не замечая, какой напряженной вдруг стала мать. Правда, когда у нее кончились истории, она все-таки увидела каменное лицо моей мамы и поинтересовалась, в порядке ли она.

- Мне немного нехорошо, - после паузы сказала мама. – Наверно, слишком много съела или что-нибудь в этом роде.

Какая чушь.

Бабушка, правда, в отличие от меня, не просекла, что это бред. Она решила, что ее невестку просто слегка тошнит. Женщиной она была, все-таки, доброй, и немедленно отправила нас домой, чтобы мы как следует отдохнули. Мы с мамой согласились, пытаясь скрыть радость, что мы наконец-то уйдем отсюда, подальше от бабушки с ее историями о сыне.

Дома мать скоро забыла обо всем произошедшем.

А я – нет.

С того ужина мой отец был единственным, о чем я думал. Он был первой вещью, приходившей мне в голову, когда я просыпался, и последним, о чем я думал, засыпая. Я думал о нем в школе, частенько отвлекаясь от уроков. Если честно, то не было ни момента, когда я не думал о папе. Не поймите меня неправильно, я никогда не забывал о Роберте, он всегда был в моем сердце, и я очень  по нему скучал, просто именно в последнее время я скучал по нему в десятки раз больше.

И это было больно.

Очень больно.

Настолько больно, что это становилось невозможно.

Так что я решил проветриться.

Я надеялся, что свежий ветер выдует из моей головы все ненужные мысли, но спустя несколько минут я понял, что затея с треском провалилась. Становилось все яснее и яснее, что в моей голове мыслей не убавилось. В любом случае, мне не становилось лучше.

Я на пару секунд выскочил из своей размышлений, оглянулся и понял, что прошел уже довольно много. Судя по тому, что меня окружало, я шел где-то минут десять-пятнадцать. Мне следовало бы пойти домой прямо сейчас, чтобы мама не волновалась – уже темнело, а она терпеть не могла, когда я в такое время иду гулять неизвестно куда и не возвращаюсь через полчаса. Так что я направился к перекрестку и стал ждать нужного сигнала светофора.

Я стоял у перехода какое-то время, дождался зеленого и сделал шаг на асфальт, остановившись лишь чтобы посмотреть, не гонит ли прямо на меня какой-нибудь идиот. Я уже собирался перейти дорогу, как мое внимание привлек черно-белый флаер, прикрепленный к столбу. Я пораскинул мозгами несколько секунд, поставил ногу обратно на тротуар и принялся изучать бумажку.

Через весь лист шла гигантская надпись «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ЧЕРНЫЙ ПАРАД», набранная жирным шрифтом, а под ней была фотография четверых мужчин в черно-белых военных костюмах. Из всех четверых мне больше всех запомнился парень, стоявший на пепельно-серой платформе и державший в обтянутых перчатками руках микрофон. Волосы у него были совершенно невероятные – снежно-белые и сливавшиеся с его кожей.

Заинтригованный, я начал читать текст под картинкой – там говорилось, что «парад» пройдет тридцатого октября, через три дня, прямо накануне Хэллоуина и моего Дня Рожденья. У меня не было никаких планов на этот день – да собственно, у меня и с кем провести его-то и не было – но в этот момент я принял совершенно неожиданное решение.

Я иду на этот парад.