Это было моё время.

Это была моя секунда,

моя минута,

мой час.

Меня зовут, точнее, звали Фрэнк. Мне было шестнадцать, и я был геем. Меня ненавидели, меня шпыняли, били, игнорировали. Но мне было всё равно - я не хотел, чтобы меня запомнили. А потом появился Джерард, который наоборот, хотел, чтобы его запомнили. Он хотел выбраться отсюда. Он хотел, чтобы о нём узнали везде. Потому что если о тебе никто не помнит, то тебя и не существовало вовсе, а смогут тебя запомнить только если ты выберешься. "Я не хочу угаснуть, лучше сгореть быстро и дотла", - однажды сказал ты. Для меня было уже слишком поздно что-то менять, чтобы потом сгореть. Я уже начал угасать. Я знал, потому что он сказал мне. "Фрэнки, ты гаснешь. Изнашиваешься. Знаешь, как тяжело смотреть на тебя сейчас? Мне кажется, что однажды ты просто исчезнешь. Обещай, что этого не случится". Это было единственное обещание, которое я не смог сдержать. Я жил цитатами Джерарда. Я помню каждый день, проведённый вместе с ним, и могу вспомнить, наверное, каждое слово, сказанное им за три года. Забавно: он всегда думал, что я его не слушаю. Почти всегда я сохранял молчание. Я не хотел перебивать его, или сбивать с недосказанной фразы. Я любил Джерарда. Он был моим лучшим другом. Ха-ха, моим единственным другом.

Я не жалею о том, что сделал, только хочу, чтобы Джерард не помнил. Сейчас смотреть на него очень больно. Я не думал, что это произведёт на него такой эффект. Когда я вижу, как он плачет, то чувствую, как внутри всё разрывается на части. Даже самая крохотная слезинка вызывает у меня почти истерическое состояние. А , но он всё ещё прекрасен. Я буду скучать по нему. На минуту я даже почувствовал вину. Но это моё время.

Точнее, это было моё время.

Это была моя секунда,

моя минута,

мой час.

Несложно вспомнить то, что случилось всего два дня назад. Меня всё достало, я пошёл в комнату отца и достал его пистолет M1911. Он был уже заряжен. Раньше я никогда не держал в руках оружие, и на секунду почти отступил, собравшись вернуться обратно к себе. Но в тот момент началась та невыносимая головная боль, которая появляется, если кто-то долго и мучительно себя накручивает. Она заставляет кричать во весь голос: "Заткнись!" и отправляться домой. Но я уже был дома, и мне не надо было кричать, чтобы заставить боль исчезнуть. Голоса в моей голове сложились в песенку-дразнилку. Я слышал только: "Сделай это, сделай это, ну давай, чёртов педик!" Чёртов педик? Я вам покажу чёртова педика, подумал я и засунул дуло себе в рот, а палец положил на курок. Я с трудом сглотнул, заплакал и, закричав что есть силы, нажал на курок.

Я не знаю точно, что я здесь делаю. Сначала я просто наблюдал за всеми. Я стоял рядом с родственниками, которых не видел годами, парой школьных учителей и Джерардом. Никто не проронил и слезинки. Кроме Джерарда. Его глаза покраснели и опухли, и стали ещё сильнее выделяться на его бледном лице. Я положил руку ему на плечо, и это было так, как будто меня там не было, потому что технически меня действительно не было. Он так смотрел на гроб, что казалось, под его взглядом всё вот-вот взорвётся. Я подумал, что однажды мы снова увидимся. Но ведь к тому времени Джерард, скорее всего, добьётся в жизни успеха, и наверное, у него будут жена и дети. Он никогда и не вспомнит о моём существовании.

Тем вечером я пошёл за ним домой. А куда ещё мне было идти? Я даже не знал, что я вообще там делал. Я сидел на его кровати и смотрел, как он, сидя на полу, листал наши с ним старые фотоальбомы, о которых я даже не помнил. И я был ещё более, чем когда-либо, растерян. Джерард отложил всё в сторону и убежал вниз. Вернувшись, он держал в руках как минимум три разные оранжевые баночки. Я вспомнил, что он говорил о том, что в его семье держат бесчисленное количество лекарств. Я не успел прочитать названия на баночках, а он уже открыл и опустошил их содержимое прямо передо мной. Я подбежал к нему и стал трясти, но он даже не чувствовал меня. Он сидел, прислонившись к двери комнаты, плакал, и я слышал, как он шептал: "Я люблю тебя, Фрэнки". Раньше, когда я читал в книгах описания того, как людям больно смотреть, как умирает любимый человек, то не понимал этого. Я никогда не воспринимал эти слова буквально, до того момента, как увидел умирающего Джерарда. Его глаза закатились, и я слышал звуки удушья. Я закрыл глаза и закричал, но всё равно слышал его.

Нет ничего больнее, чем смотреть, как самый любимый человек умирает у тебя на глазах.

Но нет ничего более удивительного, чем держать его в своих руках и знать, что больше ничего плохого не случится у вас двоих, у вас, прошедших испытание жизнью.