POV Gerard

Я нашёл это место. Я. Нашёл. Сам. Здесь был кто-то до меня, будет кто-то после, когда я исчезну. Но я нашёл её сам, я пришёл сюда на смену тому, кто побывал здесь, когда меня ещё не было. Пыль стала второй краской, затвердела, как лава, покрыла собой всё. Есть подоконник, на нём стоит коробочка. Угол между пересечением их сущностей иступился, будто коробочку вылепили прямо из подоконника. И здесь всё вот так: срослось друг с другом, как в Субстанции.

Стул всегда стоит перед кроватью, возле окна. Как будто опровержение правилу «третий лишний». Стул сделан для третьего, чтоб он был вместе с теми двумя, что на кровати.

Это бред, но он есть, там, куда не забредают приличные люди.

Люди считают себя выше животных, но это - такой же бред, и он есть.

В этой комнате вместо лампочки на шнуре с потолка висит микрофон. Он висит так неподвижно, будто он – центр всей этой вселенной. Будто не он держится на потолке, а потолок держится на нём. В этой комнате гитара стоит у стены, и качается, как маятник. В это трудно поверить, но это так – гитара раскачивается, и из её угла течёт мелодия. Вязкая, сладкая, прохладная, невидимая…

Я подошёл ближе к ней, и почувствовал ногами это вязкое нечто, которого не должно существовать. Позади меня стоит шкаф, и оттуда слышен стук. Ритмичный и непреклонный. Кажется, что огромное сердце бьётся в шкафу. Можно различить и другие звуки: скрежет когтей по дверям, звук просыпающегося песка, звон, стон, он в этом шкафу. Там явно кто-то есть, но дверь заперта. У меня нет ключа. Мне нечем открыть дверь, но я могу прислониться к ней и слушать, слушать и слушать. И я слышу колокольчики, слышу барабаны, слышу тарелки, я их слышу, там, за дверью шкафа, они там, во тьме.

Это затягивает, но я нехотя отрываюсь. Я как комар, насосавшийся крови – я опьянён этими странностями. Я отступаю назад и вляпываюсь в несуществующую слизь, идущую от гитары, которая на самом деле стоит на месте. На самом деле и барабаны не стучат, ведь… я не знаю почему, просто знаю, что мне мерещится их стук. И что микрофон раскачивается, но…

Он неподвижен, гитара раскачивается, барабаны стучат.
я опускаюсь на кровать. Я сел на чью-то ногу. Повезло?

- Ты тяжёлый, - оказалось, нога была не одна. Она была вместе со всем телом. Я хорошо знаю это тело. Этот голос был мне знаком.

- Прости, - я соскочил с неё, и, на этот раз поаккуратнее, устроился рядом.

- Да ладно… мне было не больно, - ответил Майки, перекатываясь на другой край кровати.

Я смотрю на его руки, на его пальцы, ухватившие край одеяла.

- Ложись, – он откинул одеяло, приглашая меня к себе. Белые простыни просто ослепляли своей чистотой. Разве я мог отказаться? Конечно, нет – я улёгся рядышком и сразу почувствовал, как мне приятно лежать рядом с ним. Так приятно, что я повернулся к нему лицом и крепко обнял. Он ответил взаимностью. Мне стало ещё теплее и ещё приятнее…

Я вдохнул затхлый дух этого места и закрыл глаза…

Мы идём по яркой светло-зелёной траве. Она мокрая. Вокруг полуголые деревья, похожие на лесных оборванцев. Они пугают нас. Мы идём по тропинке, ведущей к заброшенному дому. Грязно-белому, как брюхо белой акулы. На веранде стоят разбитые банки. Красная слизь, что была внутри, вытекла через трещины и замерла на досках коричневыми кляксами. Я не знаю что это. Вот и хорошо.

Я поднимаюсь на веранду, уже собираюсь открыть дверь, но оборачиваюсь: ты стоишь позади меня. Ты вцепился в мою куртку и постоянно косишься на эти банки, и когда ты переводишь взгляд на меня, я вижу мольбу «о нет, только не туда, только не в эту дверь!»

Я бы сказал, что ты можешь подождать здесь, но тогда твои глаза скажут «только не оставляй меня с ними!» и кивнёшь в ту сторону.

Я бы сказал, что можешь подождать там, у тех кустов, но ты бы закричал – я никуда не пойду без тебя, не смей бросать меня здесь одного!

Поэтому я беру тебя за руку и распахиваю дверь. На смену свежей прохладе приходит сухая затхлость, тягучая и густая. Она как испуганная крыса выскочила оттуда, изнутри. Нравится тебе это или нет, но мы туда пойдём. Там внутри… стул, на котором свалена одежда. Шкаф с покосившейся левой дверью. У стены разбросаны осколки, а на стене, прям там же силуэт гитары. Как тень. Под потолком бешено раскачивается микрофон, а под ним, на кровати лежат два скелета.

Майки бы вскрикнул, но так испугался, что не произнёс ни звука; как мог раскачиваться микрофон, когда нет ни малейшего ветерка, при том, что до них здесь никого не было? Конечно, никого за исключением этих двух.

- Идём отсюда, - просишь ты, и смотришь на меня, зная, что назад мы не пойдём.

Ты присмотрелся к одежде, лежащей на стуле, подошёл ближе…

- О боже… Джи…

Я не ответил - приблизился к нему.

- Это наша одежда… - с трудом говоришь ты. Мы как по команде посмотрели на скелетов.

- Это ты, – промямлил ты, показывая на одного. Они были почти одинаковые. Конечно, внутри мы, наверное, более одинаковые, чем снаружи. И он был прав, это был я. А сам он лежал рядом со мной. Мы обнимались. Судя по висящей на стуле одежде, нетрудно догадаться, чем мы занимались последние минуты жизни. Мы. Смотрели на собственные останки. Стояли рядом. Здесь. Я нашёл это место. Снова.

- Что ты делаешь?! – Ты смотришь безумными глазами, как я вытягиваю из-под скелетов простыни и начинаю сваливать в них кости. Это не очень удобно: они большие, и когда стаскиваешь их с кровати, какая-нибудь кость обязательно выскочит. Покатится по полу, как сухая деревяшка. Твоё лицо преисполнено ужаса, ты говоришь, что я больной, что я сумасшедший… мне жаль тебя, но нет времени всё объяснять, да мне и нечего.
Это что, по-настоящему испуганное лицо у тебя было, когда я завязал простыни на подобии мешков и протянул один тебе.

- Я не возьму это… ни за что! – Ты отпрянул от меня, как от прокаженного.

- Перестань Майки, ты сделаешь это. – Я не опускаю руку.

Я не ошибаюсь – ты, с большой неохотой, но забираешь мешок, и мы выходим отсюда.

Когда мы вышли, травы не было. Деревьев не было. Ничего не было. Банки были целые, до краёв заполненные алой жидкостью. От нас и до самого горизонта простиралась каменная равнина. Серая. Небо, розовое, смотрело на нас, одних, в этой пустыне. Я смотрю на тебя, и ты не просто бледный, ты почти зелёный. Я должен что-то сделать, потому что ты не сделаешь. И я говорю:
- Пойдём, Майки, - и спускаюсь по ступенькам. Ты послушно идёшь за мной. А что тебе остаётся? Ты ни за что не останешься здесь, рядом с НИМИ.

Спустившись с веранды, я иду за дом. Я думаю, что там что-то есть. Я не ошибаюсь – с другой стороны обрыв. Как только он оказывается в нашем поле зрения, до нас начинают доноситься звуки. Тихий скрежет, похожий на стон, шепот, звуки ударов, хруст, гул, вой. Это говорят волны.

Мы подходим к самому краю и смотрим вниз. Волны. Они бьются о камни, как миллионы эпилептиков в припадке. Это завораживает, хочется упасть туда, вниз, и дёргаться с ними до скончания веков. Но мы не должны, не должны, не должны….

Я опускаю свой мешок на камень и развязываю. Я знаю, как ты на меня смотришь. Я разворачиваю простынь и сметаю их вниз. Они красиво летят, ударяются о скалы, отскакивают, снова ударяются, исчезают в пастях волн. Я видел свой череп, летящий вместе с ними, расколовшийся о нижнюю скалу, как фарфоровая ваза. Я совру, если скажу, что мне было не жутко от этого звука. Сбросив туда же простыню, я долго смотрел, как она падает, пока она не опустилась на воду. Мне показалось, что кто-то утащил её под воду.

Оторвавшись от пропасти, я смотрю на тебя. Ты всё понимаешь, и делаешь то же самое. Твои руки дрожат. Ты вытряхиваешь кости вниз, и мы опять смотрим, как же красиво они летят. Твоему черепу повезло больше – он упал в воду. Мы услышали тихий-тихий всплеск. Простынь слетела вниз и повисла на обломке скалы. В этот момент я понял, что море живое – все волны потянулись именно к этой скале, как голодные змеи. Они прыгали вокруг, прыгали на неё, прыгали через неё, пока не слизнули её с камня. Они съели её. Они живые. Я боялся представить, что будет, если попробовать там покупаться. Но ты думал не об этом:

- Как нам теперь отсюда выбраться? Что будет, если начнётся прилив? – Ты обречённо смотришь на меня. Но, в то же время, ты готов бежать куда угодно, сколько угодно, лишь бы попасть домой, лишь бы просто убраться отсюда.
- Не бойся, мы выберемся. Прилива не будет, – я беру тебя за руку, увлекаю к дому.

Мы опять поднимаемся на веранду, уже в последний раз. Ты всё посматриваешь на банки, и, кажется, что та красная жидкость закипает. Она бурлит и пенится. Последний раз я открываю эту дверь. Она скрипнула, когда закрывалась. Так скрипит мышеловка. Старая, хорошая мышеловка.

Микрофон неподвижно завис под потолком. Будто он – центр вселенной. Вместо тени у стены стоит настоящая гитара. Качается, как маятник. В шкафу стучит. В груди стучит. Я как в наркотическом сне, всё плывёт и шатается, наверное, у меня кружится голова. Я подхожу к кровати и опускаюсь на неё. Это всё так странно…

Что-то трогает мою спину, наверное, это твои руки. Я оборачиваюсь и встречаюсь с тобой глазами. Ты отстраняешься и ложишься на непонятно откуда взявшиеся белоснежные простыни. Ты чуть раздвигаешь ноги, и мне ясно всё без слов. Я проскальзываю между них, как сигарета между пальцев, и опускаюсь на тебя. Мы будто созданы такими, что отлично подходим друг к другу, как вилка и розетка, мы как одно целое, способное разъединяться на два отдельных куска. Я целую твою щеку, подбираясь к губам, и сейчас мы станем единым целым. Ты открываешь рот, и мы сливаемся в поцелуе.

Я лижу твой язык и слышу, как шкаф начинает стучать чаще. Прямо как стиральная машина. Путь маятника укорачивается. Над нами что-то двигается. Мне страшно, но я хочу тебя ещё больше, и это желание сильнее страха. Я знаю, что ты чувствуешь то же самое, и поэтому, отпустив твои губы, снимаю с тебя футболку. Я целую твою грудь, обвожу языком соски, кусаю тебя за живот, слабо, но ты чувствуешь, и перестаешь лежать спокойно, начинаешь извиваться подо мной, как беспокойное море. Море… подаёшься бедрами вверх и упираешься в меня, вжимаешься сильней, и держишься, пока не сводит ноги от напряжения, пока ты не опускаешься обратно на простыни. Чуть отдохнёшь, и опять… мне нравится эта игра, и я подыграю тебе.

Наши тела трутся друг о друга, будь мы кремнями, мы бы давно уже высекли огонь. Этого мы сделать не могли, но мы здорово разогрелись, и у нас обоих встало. Я потянулся к твоему ремню…

Пальцы только и успели коснуться пряжки, ткани, как рука уже отбрасывала твою последнюю одежду в сторону. С себя я содрал всё ещё быстрей, как если бы я линял, как ящерица. Я не смотрел, куда бросаю одежду, но был уверен в одном – она вся окажется на стуле.

И вот мы уже полностью обнажённые, возбуждённые, извиваемся на ярко-белых простынях. Вид твоего тела заставляет меня поверить в совершенство. Как всегда. Ты хрипишь подо мной, и я знаю, что совсем немного, и ты будешь кричать – как всегда. Шире раздвигаешь ноги – и мне ясно, чего ты хочешь. Ты как всегда упрямишься, точнее твоя плоть упрямится, и не хочет меня впускать. Но ты мотаешь головой – нет, не надо по-другому, нет, не надо нисколько ждать – сейчас. И я вхожу в тебя сейчас, ты выгибаешься и громко стонешь, я чувствую, как ты ещё немного сопротивляешься, а потом позволяешь мне свободно двигаться в тебе, и я вовсю использую эту возможность. Вхожу в тебя до самого конца, и вот тут ты начинаешь кричать. Запрокидывая голову, обхватываешь меня ногами за талию, и я хочу слиться с тобой ещё больше, прижимаюсь к тебе, сжимая нашими телами твой возбуждённый член, отчего ты дышишь ещё чаще. Мы щекочем друг друга короткими волосками, и есть в этом что-то милое… а может, и нет. Но я думаю, что всё же, есть.

Ты закрываешь глаза и просишь не останавливаться, что бы ни случилось. От этих слов у меня возникает ощущение, что ты знаешь всё наперёд. Как я.

Я шепчу тебе на ушко: «да». Тихо, чтобы не услышали эти трое. Я почти не вру тебе. Тянусь к твоим губам, и мы снова целуемся. Жадно и прерывисто, едва успевая дышать, со стороны, наверное, кажется, что мы не целуемся, а едим друг друга.

Наших ушей достигает яростный треск, он будто злится, что, несмотря на него, мы продолжаем сосаться друг с другом. Шкаф содрогается от ударов (как стиральная машина, если положить в неё кирпич), лезут щепки из корпуса гитары, дрожат её струны, готовые лопнуть, что-то вертится над головой. Нам страшно, но мы хотим друг друга, потому и не останавливаемся, наоборот, ускоряем темп.

Громкий хлопок, а потом искрящийся звон – струны лопнули разом. Все шесть. Сразу.

Скрежет и затихнувший грохот – шкаф успокоился, одна дверь покосилась, обнажая полоску черноты (я точно знаю, что покосилась левая).

Движение над головой, движение, движение… вперед, назад, по кругу… время кончается, время сейчас раздавит нас…

Мы остаёмся в относительной тишине, слышим только нас, даже кровать не скрипит, только ты и я... со стоном ты кончаешь, замедляешься, но я продолжаю двигаться, размазывая между нами твою сперму. Может я извращенец, но это так меня возбуждает, что я тут же кончаю следом за тобой, наполняя тебя. Ты лежишь с закрытыми глазами, и пытаешься отдышаться. Весь мокрый, гладкий, блестящий, такой близкий, я смотрю на тебя и понимаю – никому, никогда, ни за что, тебя не отдам.

Я знаю, что будет дальше. И ты, наверное, тоже. И я понимаю, как сильно я тебя люблю, и надеюсь, что и ты, тоже. Я так счастлив, что ты рядом, что ты будешь со мной в этот момент, что я… кажется, плачу. Я только хочу, чтобы ты ответил…

Ты обнимаешь меня, прижимаешь к себе, и мы смотрим друг другу в слезящиеся глаза… до конца.