Я дома. Ты дома. Секундная стрелка отсчитывает века. Мы вместе на условиях. Мы с тобой – сиамские близнецы, которых можно спокойно согнуть по штриховой линии и разрезать тупым ножом для хлеба.  И ты ведь спокойно сможешь жить без моей половины.

На третьей полке в холодильнике пакет томатного сока, который я ненавижу. А ты в своей комнате, за стенкой из тонкого гипсокартона. На твоей кровати постельное белье с кроваво-красными каплями на кипельно-белом. И грустно, что это не всего лишь томатный сок. Просто вчера был трудный день, а ты попался слишком не вовремя.

Началась новая эра со дня рождения Иисуса Христа. А мы с тобой живем уже на миллиарды лет вперед, все спешим куда-то, забывая о том, что не вечны.  Я бы рассмеялся и сказал, что не прочь отведать молодильного яблочка, если бы не твоя зубная щетка в нашем стакане. Кажется, отмотаешь назад, а стакан уже мой. Оказывается, я еще способен чувствовать боль.

Я изо дня в день методично перекладываю твою толстовку в шкаф со спинки стула, на который та так небрежно бросаешь ее, приходя домой. Я не люблю порядок, наверное, просто мне хочется идти поперек твоей дороги.

Зачем я нужен тебе? Чтобы твои кеды стояли на коврике в прихожей правее, чем обычно, вытесненные моими? Чтобы ты мог класть голову на вторую подушку, сдвигая меня к самому краю? Чтобы ужинать было не так одиноко? Все это ты смог бы устроить и без моего участия. Иногда я так хочу взять пульт от нашего пока телевизора и отмотать все назад с ускорением. Тогда не будет полупустого мерзкого бумажного пакета сока, не будет капель на простынях, не будет меня и тебя, будем только мы. Не хочу видеть, как менялся, хочу стереть свою мину из собственной памяти. Не хочу видеть то, как ты застываешь с ужасом на лице, обнаруживая, что я дома. Я даже не знаю, когда я успел стать монстром, твоим кошмаром и головной болью. Видимо, как раз в тот момент, который я перематываю с ускорением в 32.

Но я ведь не телепорт. Я не вернусь к тому моменту, когда свет в нашей спальне гас одновременно, спагетти елись из одной тарелки, а рубашки висели на одной вешалке, одетые друг на друга. Теперь ты запираешься в ванной, говоришь о том, что пришел, вместо привычных объятий со спины, не тараторишь по вечерам о том, что скоро купишь нам щенка, назовешь его как-нибудь нелепо, что-то типа «Робин» или «Мерлин», и будешь таскаться со мной по вечерам выгуливать его. А я уже и не ворчу наигранно, что шерсти в доме хватает и от тебя.

Я такой трус, Господи. Кажется, что у меня развивается шизофрения, хоть многие и называют подобные мысли молитвой. Да, мы все еще живем вместе. Ты все так же приветливо здороваешься с Терезой, нашей соседкой справа, когда выходишь на улицу проверить почтовый ящик. Я все еще мою голову твоим паршивым детским шампунем с запахом клубничной резинки. Но ты безнадежен: ты терпишь, пытаясь вытянуть меня из этой смрадной ямы, не понимая, что падаешь туда сам, куда глубже чем я. И пока я могу хоть что-то решать внутри себя, я кричу: беги, Фрэнки. Подальше. Потому что искалечу твою жизнь без шанса на восстановление, растоптав и очернив все то святое, что есть у тебя.

Капает кран на кухне. Я слышу это, потому что все чувства обострены до предела. Сейчас я слеп, как крот, а завтра голоден. Скоро придет время большой охоты, во время которой я стираю к чертям границы родственных душ. Берегись, прошу.

И однажды я действительно проснусь, понимая,  что в голубом стакане на полке перед зеркалом только одна щетка, а я уже беспросветно забыл варианты имен твоего питомца.