Скрип кресла разносится по комнате, как только моё усталое тело блаженно заваливается на него и сонно потягивается; по всему позвоночнику проскальзывает приглушённый хруст суставов. Не люблю эти гостиничные номера только а одно - эти грёбанные скрипучие кресла с застиранной тканью, начинающие свою противную заунывную песню при любом, даже самом незначительном движении тела, чем самым наглым и незаконным образом нарушают его гармонию.

Прямо как и сейчас. Только я собрался расслабиться и вздремнуть час другой под громыхание музыки в мягких наушниках, как этот вредный и просто неповторимый писк штопором вкрутился в ухо и даже смог затронуть мозговые каналы, по случайности и к их же сожалению отвечающие за восприятие звуков. Поморщившись, я бросил усталый взгляд на циферблат часов- восемь вечера. Я думаю, что у меня ещё есть время отдохнуть.

 

Руки сами собой потянулись к ай-поду и уже через мгновение сетчатые круги с кожаной обивкой по краям опустились прямо на мою голову. Ловкие движения пальцами, рёв гитар проворным ужом проскользнул ко мне в голову и под этот незабываемый шум я улыбнулся и закрыл глаза. Как же у меня всё болело… От постоянной игры руки после концертов превращались в бездушные плети, вытягивающиеся вдоль туловища и действующие только как бесплатное приложение к остальному. Голова начинала кружиться и постепенно нарастающее металлическое гудение можно было снять только стаканом виски или чего погорячее. Точно, прямо сейчас так и сделаю. Неторопливо поднявшись, я рассеянно качнулся: ноги тоже давали о себе знать, и уже более уверенно направился к двери. В груди какое-то странно ощущение, словно лёгие наполнили водой или ещё чем похуже. Кажется, что с каждым шагом по коридору я медленно приближаюсь к своей цели, а точнее к развязке всей этой драной пьесы, которую я сам же и написал. Приём написал и не подумал никого об этом предупредить. Все мы были просто актёрами, вот только у других была возможность самим отвечать за свои поступки и идти на крайности если что не оп душе, а вот у меня нет. Сам себя связал этими чувствами дал другим нити, отчего мучаюсь.

А иногда задумываюсь, нужна ли любовь, причиняющая только боль и ничего кроме неё? Что будет лучше, оставить всё как есть, закончить это или дождаться скорейшей развязки? Что принесёт большую радость? Когда Джерард ответит взаимностью или когда я просто уйду? Ну почему никто не знает ответа, когда он так нужен…

Нажимаю прохладную кнопку вызова лифта и жду, прислонившись спиной к стене, теребя во рту леденец; клубника со сливками с приправой из сигарет.

 

Кабина не торопясь, как и обычно, подъезжает и уведомляет меня о своём прибытии лёгким свистом; быстро прохожу в неё и тупо смотрю на номера этажей, словно в первые сталкиваюсь с этой конструкцией. Не поверите, но сейчас она действительно ввела меня в ступор. Я не мог понять, на какую кнопку надо сейчас нажимать; наверное, потому что у меня был выбор. Так всегда бывает, когда идёшь по дороге. Вроде бы всё просто отлично: солнышко светит, птички над ухом щебечут, травка такая зелёненькая, а ведь на самом то деле… Что делать, когда встречаешь развилку?

Когда одна дорога- по которой ты ХОЧЕШЬ пойти, а другая, по которой тебе НАДО пойти? Когда одна кнопка лифта приведёт меня к Джерарду, а другая к стакану горячительного? Когда в одну сторону тянет, а в другую тянут?

И знаете, что в этой всей ситуации самое подлое? То что ни я, ни кто-либо в этом чёртовом отеле не знает, что из этих двух вариантов надо, а что хочется сделать. В такие моменты я предпочитаю не задумываться и тыкаю в рандомную кнопку с закрытыми глазами. Хм, ресторан. Видно сейчас алкоголь намного важнее чем чувства, даже для моего мозга.

 

всё ещё мерно двигается, опуская меня всё ниже и ниже. С седьмого этажа до первого. Видимо никому сейчас не больно-то и нужна эта немудрёная машина для спуска и подъёма, нынче стало модно всё делать ножками по ступенькам и с весёлой мелодией под носом, запыхаясь через каждый лестничный пролёт. Но одна проблема, я не мог позволить себе такой роскоши: пробежаться по этажам, подтянуться, заняться физкультурой. И всему этому объяснение было простое- я не хотел его видеть. Я не хотел его слышать и даже дышать воздухом в одной комнате. Можете называть это как хотите: страх, тупая юношеская влюбчивость( бля, ща покраснею), кризис среднего возраста( держите меня семеро) или… гормоны заиграли! Но у меня всё намного проще: мне просто нужно время. Несколько часов, чтобы отдохнуть и не видеть эту мерзкую, отвратительную, коварную, милую, обольстительную физиономию, перед тем как прийти к нему и сказать, возможно, самые страшные слова, которые когда-то говорил в своей жизни. Хм, забавно, не так ли? Я такое редко встречал, чтобы « Я тебя люблю» вызывали нервную дрожь и пощёлкивания пальцами в надежде успокоиться. У меня вот было ещё хуже: при одной мысли обо всём этом температура подпрыгивала чуть ли не до сорока градусов, я сотрясался в агониях, после чего трупом лежал в номере, заперев за собой дверь; в руке как всегда бутылка холодного пива и пульт от телевизора.

И что самое странное: тогда я был вне себя от захвативших мой мозг чувств, но сейчас Спокоен, как слон. Нет, слон по сравнению со мной всего лишь пресловутая Моська из русской басни, которую читают мелким ребятишкам.

 

Дверь лифта с хлюпаньем открывается и меня практически сносит стайка миленьких маленьких девушек, щебечущих о чём-то очень приятном, смеющихся, прикрывая аккуратными ладошками ротик. Я же засовываю руки в карманы худи и ужом выскальзываю из этой ставшей тесной для нас всех кабины, вжимая голову плечи в надежде избежать этих удивлённых и отчасти похотливых взглядов в мою сторону; ноги сами, не спрашивая, несут моё мало покорное тело к ресторану, за барную стойку. Стеклянная дверь с ненавязчивым скрипом открывается, я делаю шаг внутрь и удивлённо останавливаюсь.

 

Для такого небольшого, по моим меркам, отеля, ресторан выглядит довольно презентабельно. Верхняя половина стен обита тёмно-бордовым бархатом, искрящемся в свете искусственных ламп, в строгой последовательности и учётом расстояния расположенных прямо на них и светящих мягким цитрусовым светом. Иногда казалось, словно это грейфруты: светло жёлтый скелет и мягко-красное обрамление, словно оборванное по краям. Нижняя часть была сделана в тёмно зелёном цвете. Настолько тёмном, что сначала глаза уловили только коричневый оттенок, плавно переливающий в верхнее оформление помещения, но приглядевшись, всё постепенно встало на свои места. Несколько раз, сжав веки, постепенно привыкаешь к приглушённому свету и мрачной тематике залы: громоздкой дубовой мебели, отливающей лаковым блеском, тёмным бордовым коврикам испещрённым чёрными шерстяными узорами, вблизи напоминающими таинственную паутину или какое-то послание, оставленное предками. На каждом столе непременно стоял подсвечник о трёх концах: на каждом из них по тонкому, практически нематериальному язычку пламени, слабо колышущемуся во тьме и, словно туман, расточая слабый свет. На стенах располагались в хаотическом порядке картины, в точности повторяющие разнообразные фруктовые блюда разных эпох, времён и стран: тёмно-фиолетовые грозди винограда со стекающими по их ягодам прозрачными каплями воды, сочные яблоки со своими отблесками и рябью цветов… Чего там только не было, глаза разбегались.

Подошвы кроссовок мягко утопали в пушистом ворсе покрытия, по мере моего продвижения к поставленной цели. Крутя головой в удивлении, я скользил взглядом по здешнему интерьеру, пока на губах не проскользнула довольная ухмылка: это мрачное место как ни как иднально дополняло мой внутренний мир в настоящий момент; я буквально впал в родную среду обитания. Эти тёмные, погружающие в депрессию тона действовали на меня, как магнит и я был несказанно рад, что мы остановились именно здесь, именно сейчас и я находился именно в этом ресторане.

 

Дойдя до стойки, я лихо запрыгнул на такое же дубовое, обитое красной тканью, кресло и поболтав в воздухе ногами с несколько секунд, громко щёркнул пальцами. Знаю, что это не очень вежливо, но мне всегда хотелось попробовать этот финт с вызовом официанта или бармена. Мой щелчок, словно резиновый мячик, отскочил от этих глухих стен и растворился в лёгком сквозняке, пронизывающим помещение. В коридоре за стойкой раздались быстрые шаги и вместе со стуком каблуков ко мне пришёл бармен: молодой парень лет двадцати, одет в тёмную униформу состоящую из бабочки, белоснежной рубашки, небрежно выпущенной из штанов, тёмной жилетки и такого же цвета брюк. Светлые волосы зачёсаны назад, словно у джентльмена, голубые глаза немного прищурены, что даёт ему сходство с каким-нибудь богатеньким пройдохой из какого-нибудь классического произведения.

 

- Что вам принести, сэр?- чётко выговаривает он, смотря на меня с улыбкой, хотя мне как-то до фонаря все его барменовские выходки. Нервно настукивая мелодию ногтями с облупившимся лаком по дереву, резко отрезаю.

- Коньяк, пятьдесят.

- Секундочку,- он поворачивается ко мне спиной и его действия начинают сопровождаться мерным постукиванием бутылок и стаканов, которые он пытается аккуратно вынуть из шкафа. Иногда всё это разбавляет плеск жидкости и долгий монотонный звук заполнения фужера.

- Ваш заказ,- говорит он, и передо мной уже в полной готовности стоят этот грёбаный фужер и блюдце с лимоном. Ловко подхватывая его пальцами, подношу его к глазам. Взглядом жадно наблюдаю, как тёмно-коричневая жидкость практически неслышно колышется за стеклянными стенками. Оно мне напоминает море, свободное и независимое, чьё настроение измеряется баллами, от кого зависят чужие жизни. Стакан всё ещё опасно шатается в руке и я, практически не думая, разом опустошаю его.

 

Жидкость обжигает горло и приятное тепло разливается по всему пищеводу и желудку. Морщусь и быстро сую в рот лимон, что рот переполняет кислота. Мальчик всё ещё удивлённо смотрит на меня, протирая тарелку полотенцем вот уже в десятый раз.

 

- Повторить,- кладу подбородок на руку и прикрываю глаза, смиренно ожидая, пока действие этой жидкости не закончится. Для меня такая доха алкоголя сравнима с нулём, поэтому для утоления жажды обычно требуется больше горючего.

 

Передо мной снова опускается стеклянный фужер. В нём снова коньяк. В голове снова ты. Действительно. Сейчас мне надо выпить, зато потом можно заявиться к тебе и не боясь за последствия высказать всё, что у меня на уме и на одном месте чуть ниже живота. Но вот проблема: чтобы высказать всё это, нужно иметь хоть немного храбрости и независимости в запасе, но, как вы уже знаете, в последнее время любой ученик средней школы по сравнением со мной выглядит твёрдым и уверенным в своих любовных похождениях… Но извини, Джерард, я не собираюсь тухнуть всю свою оставшуюся жизнь, из-за этой любви, поэтому что нам нужно для развития в организме твёрдости характера? Правильно- бухло! А в данном случае старый добрый друг по имени конь-ак.

 

Ещё одно содержимое отправляется прямиком в пищевод, ещё один лимон на смарку… и как ни странно, мне пока нихера не лучше!

 

- Повторить,- мой голос снова эхом отталкивается от стен и исчезает в новом скрежетание бутылок и плеске напитка. Воспалённый взгляд упирается в ещё одну дозу храбрости, снова закрываю веки.

 

Вот я приду к тебе. Завалюсь в твою комнату, как всегда насрав на все нормы приличия и просто выломав дверь своим напором; встану посреди комнаты, удивлённо обведя взглядом расположившийся там затяжной бардак: разбросанные вещи, исписанные листки бумаги, скомканные в неопрятные комки и выкинутые все мимо мусорки, разобранная кровать, где подушка в ногах, а одеяло скручено морским узлом. На столе обязательно будут ручки и карандаши, половина из которых затуплённые или в гневе сломанные о твёрдое покрытие древесины. Рядом будет стоять включённая лампа и заливать своим мягким светом всю комнату, включая громоздящиеся подле ложа пустые бутылки пива. Окно будет непременно открыто так, чтобы шторы совсем немного прикрывали помутневшее от сигаретного дыма стекло, открывающего вид на тёмные улицы города, изредка освещённые фонарями. Я всё это знаю. И я в этом уверен.

 

Хм, за это время я успел изучить тебя как облупленного: что ешь, как обустраиваешь жилище и даже с какими бабами трахаешься. Всё до мельчайшеё детали, но упустил два самых важных фактора, которые чуть ли не стоили, а может и стоят мне жизни.

Я не знаю, что ты ответишь мне.

Я не знал, что ты женишься на этой Лин-Зет.

 

Этого я не предугадал. Да, из всех твоих головоломок я не угадал только одну: что из всех тех девок которые запрыгивали к тебе в койку и ублажали наше «превосходство» ты женишься именно на этой. Да, она не таяла под одним твоим взглядом и не теряла самообладание при прикосновениях, пусть и таких ласковых. Немного сдержана, немного недоступна, немного резка и эти три немного складываются в пазл. Разноцветный пазл без образца, который просто руки чешутся собрать и узнать, что же скрыто за этой тысячью мельчайших кусочков, какая картина кроется за всем этим временем и терпением? И ты поддался. Конечно, когда девушка проявляет хоть какую-то самостоятельность в своих действиях, мы превращаемся в эгоистов. Как же так, она не хочет под меня ложиться, а я ведь звезда, вашу мать!

 

И ты выиграл этот бой, когда тебя окольцевали, Джерард. Ты победил: выйграл в лотерее десятку, предварительно не забыв просрать сотню, а то и больше.

 

Рука на автомате берёт изящный пузатый стакан и разом опрокидывает в себя. Зубы быстро сжимают лимон.

Складываю руки на столе и кладу на них свинцовую голову. Казалось бы всего три стакана коньяка, что тут пить; хотя я почему-то уже перестаю чувствовать ноги.

 

- Вам повторить?- разносится откуда-то издалека, словно из другого здания, тоненький, любопытный вопрос официанта. Пытаясь врубиться в смысл его слов, я быстро киваю и внимательно смотрю на его движения, пока он делает мне добавки.

- Держите,- как мило, он даёт мне стакан прямо в руки. Из груди отчео-то вырывается усталый вздох и, прикрыв глаза я прислоняю прохладное стекло ко лбу, слушая как в нём плещется жидкость, так скоро согреющая меня.

 

Джерард, Джерард… Ну что ты такого сотворил чтобы овладеть мной? Зачем ты это сделал и теперь вынуждаешь меня сидеть здесь и хлебать коньяк, словно это самогонка, а не благородный напиток? Дрожать при каждом твоём прикосновении и ждать каждого концерта? Зачем, не понимаю…

 

И знаешь, после всего этого могу сказать одно: ты сука. Сука, каких ещё поискать. Но я тебя всё равно люблю. Хм, ты мне напоминаешь лимонад в детстве, когда горло болит, но пить жутко хочется; тем не менее я выкладываю мелочь и ледяная, пенящаяся жидкость скользит по горлу. Ты тоже самое, только на тебя не действует отговорка: сейчас выпью, а потом горло полечу. А жаль…

 

Слабо приподнимаю стакан над головой и начинаю равнодушно крутить в его руке, зачарованно наблюдая как его содержание скольхит по стенкам, с каждым новым оборотом поднимаясь всё ближе к краю; и как только до свободы остаётсясичтанный миллиметры, опрокидываю его в себя и, наплевав на закуску, снова морщусь. Этот гребаный алкоголь, ты когда-нибудь меня загубишь.

 

- Извините,- пытается обратить на себя внимание паренёк, и я поднимаю на него покрасневшие глаза, пытаясь сфокусироваться. Он немного испуганно отходит на шаг и откашливается,- может быть, вы не знаете, как пьют коньяк?- он удивлённо посмотрел на меня и, как только я удивлённо поднял бровь, нервно задёргался, беря в руки чистый бокал для примера,- ну… его наливают на самое донышко, а потом мелкими глоточками пьют, наслаждаясь цветом и экзотическим арома…

- Парень,- резко перебиваю я его, поднимая ладонь и делаю вежливый жест заткнуться,- чего тебе надо?

- Мне?- он испуганно тычет в себя пальцем и начинает махать руками,- нет, ничего, просто мне показалось…

- Когда кажется лучше молчать или уёбывать отсюда,- огрызаюсь я, бросая в него изничтожающий взгляд из под длинных волос, падающих на глаза. Мотаю головой, откидывая их с лица и снова вздыхаю; глаза сами поднимаются на него. Бедняга так испугался, что стоит, прижавшись к стенке, с белым лицом, поглядывая на меня, словно я ублюдок какой. Хотя он прав, я ещё тот ублюдок.

- И что?- протягиваю я, нахально прищуриваясь,- чего стоим?

 

От неожиданности он даже подпрыгивает на месте и пытается быстро уйти, но я снова щёлкаю пальцами.

 

- Куда побежал, а ну иди сюда,- маню его пальцем. Осторожно, шажками, словно я ему сейчас ногу откушу, он подходит. Я же криво улыбаюсь и беру свой стакан в два пальца, хотя они и так уже слабо функционируют,- в таких случаях нужно наливать ещё, чтобы тебя не побили,- доброжелательно добавляю я и быстро киваю на пустой стакан в моей руке,- ты же не хочешь, а?

 

- Сейчас,- могу поспорить, он от страха даже сглотнул. В моей руке быстро оказалась новая доза, которую я всеми фибрами души хочу пригубить. Как же я люблю бары…

- День неудался?- как бы невзначай поинтересовался он, пытаясь из себя строить настоящего, «понимающего» бармена.

 

Горько усмехаясь, я достаю из кармана сигарету и, щелкнув парый раз зажигалкой, глубоко затягиваюсь. Дым пробегает по уже обожжённой глотке и я вздрагиваю, выпуская из носа серый, отдающий гарью дым.

 

- Лучше не лезь,- указываю в парня горящей точкой и снова затягиваюсь, крепко сжимая глаза. Ощущение не из приятных, но и это меня уже не волнует.

 

Должен признать Я напился.

Дурь и лёгкость начинают растекаться по моему телу, практически незаметно, тёплыми потоками скользя по венам, просачиваясь через кожу в органы. Когда они добирается до моего мозга, то в каждый сенсор, в каждую клетку, в каждое нервное окончание попадает хотя бы капля этого чудодейственного эликсира. Он управляет мной, словно безвольной, старой куклой, готовой отдаться этой свободе действий, этой непредсказуемости последствий. Затяжка, вздох, затяжка, вздох, я считаю дыхание, пытаюсь поймать его. Перед глазами начинают плавать разноцветные круги, а по рукам растекается слабость, и тут я понимаю… Что не все дела на сегодня закончены.

Пепел падает мне на штанину и место опаляет резким теплом, о которого я вздрагиваю. Не до конца осознавая где я, удивлённо оглядываюсь и пытаюсь припомнить события последних пяти-десяти минут. Ясность наводит пустой бокал, отдающий резким запахом коньяка, по прозрачным стенкам которого медленно стекали янтарные капли; наполовину пустая бутылка, стоящая на стойке бармена, искрящаяся в тусклом свете настенной лампы; пепел чёрно-белым порошком рассыпанный у меня на джинсах.

Я выполнил своё желание. Теперь осталось выполнить своё предназначение! Ох, как пафосно это звучит.

 

С проворностью, которой может позавидовать даже трезвая мартышка, я спрыгиваю с кресла и быстрыми шагами направляюсь к выходу; втянув голову в плечи, спрятав руки в карманы.

- Извините! С вас…- кричит мне в след бармен. Я останавливаюсь и спокойно смотрю на него, после чего вытаскиваю из кармана мятую засаленную пятисотку и кидаю в него.

- Сдачи не надо,- язвительно усмехаюсь и отворачиваюсь, полный решимости всё закончить.

 

***

 

Сумрак коридоров, он поглощает меня. Я ощущаю себя как никогда маленьким и беззащитным, между этих мрачных, давящих своей пустотой стен, словно всё больше сжимающийся вокруг меня. Пустые, лишённые картин и окон они простираются впереди; чёрный тоннель, уводящий в пустоту, когда конец не виден, и даже ладони перед глазами расплываются, словно туман. Слепо держась рукой за шершавую поверхность обоев, пальцами следя за их завитками и узорами, я снова делаю шаг в пустоту и с облегчением вздыхаю, когда нога опускается, и подошва кроссовка уверенно встаёт на твёрдый пол или ковёр с жёстким ворсом. Нервы на пределе, каждое движение сопровождается бешеным стуком сердца, словно оно выпрыгнет из груди. Горло всё ещё обжигает остаток алкоголя и табачного дыма и каждый вдох холодного воздуха даётся с трудом.

 

Кажется, что я оглох. Тишина, неслышно выйдя из мрака коридора обняла меня, отчего становится ещё хуже; до ушей не доносится ни одного постороннего звука, кроме тихого шелеста собственный шагов и шороха одежды, хрипящих вдохов и выдохов и скрипа половиц, словно я нахожусь один, во всём этом огромном, поглощённом непроглядной ночью доме. Иногда шершавые пальцы пробегают по холодному дереву и ледяным ручкам дверей, чуть поблёскивающих мелкими искрами. Странно, редко из-за щелей под этими створками прорезается тонкая, практически неуловимая полоска лимонного света, задевающая мои ботинки, но проходя мимо, я не улавливал ни единого шороха, ни единого звука, словно так жили не люди, а призраки, словно они умерли, словно все здесь вымерли. От этой мысли по спине пробегали мурашки и лёгкие снова глотали жаркий воздух, опаляющий пищевод.

 

По лицу текли капли. Мокрые волосы падали на глаза, на лицо, забивались в рот. Мне было невыносимо жарко. Хм, на улице практически зима, а я не знаю куда деться, чтобы не сдохнуть от этой жары. Футболка, уже насквозь пропитанная потом прилипла к спине, а джинсы присосались к ногам, с трудом передвигающимися по вязкому воздуху коридора. Сейчас мне действительно кажется, что он тяжёлый и неприятный, словно вчерашний овощной суп. Толстовку хочется скинуть к чёртовой матери, но руки меня не слушаются, налиты свинцом, не иначе.

 

Я на этаже Джерарда. Гулкие шаги сливаются с биением сердца и стуком крови в висках. По лицу стекает очередная прохладная капля, и я машинально её слизываю, после чего морщусь неприятному привкусу. Глаза с трудом пытаются выловить из темноты слабые отблески металла и чёрные изогнутые цифры номеров, приколотые немного выше меня, из-за чего приходится постоянно задирать голову. Иногда я просто ненавижу свой рост. Ковёр впереди меня и стены утопают во мраке, и лишь где-то впереди виднеется та самая дверная щель, из-за которой теплится жизнь, очерченная лишь безжизненным светом искусственной лампы. От угасает, потому что его свечение трепыхается, точно пламя. И я это вижу.

Только бы это была его дверь, только бы это была его дверь, Господи, молю тебя, чтобы это была именно она. Будет очень весело, если из всей этой вереницы человеческих раковин по воле случая его окажется одной раньше или одной позже; по крайней мере, тогда я смогу с полной уверенностью заявить, что мне, господину Айэро, очень везёт! Госпожа фортуна, ваша упругая попка конечно очаровательна, но не могли бы вы обернуться, чтобы я мог посмотреть в эти бесстыжие глаза?! Нет? Да пошли бы вы тогда ко всем чертям, я сейчас сам всё исправлю без вашего согласия…

Триста шесть, триста семь… До тебя всего шесть дверей, а мне кажется, что я не пройду это ничтожное расстояние, остановлюсь на пол пути, так и не дойдя до конца. Шесть дверей, восемнадцать метров, тридцать шесть секунд. И на всё это сто истеричных ударов моего никчёмного, истёртого от такого количества движений и алкоголя сердца. А на эти сто ударов – двести шесть вздохов, то есть четыреста двенадцать колебаний этих двух, насквозь пропитанных табачным дымом воздушных подушек. Всё это цифры, всё это слова и ничего больше. То, что сейчас может произойти, нельзя ни посчитать, ни предположить, а о том, чтобы представить, я и вообще не говорю.

 

Горло неприятно саднит, и я сглатываю, ощущая, как ком слюны скатывается вниз и растворяется где-то в животе. Мои шаги всё ещё раздаются в ушах, хотя уже несколько минут я стою около этой двери с трепыхающимся светом на ковре, пытаясь отдышаться. Мне тяжело, хотя я не бегал, ноги болят, хотя я не напрягался. Вытянувшись в полный рост, я поднимаю глаза и прищуриваясь, пытаясь уловить в этой черноте нечёткие контуры на позолоте; руками протираю глаза, но так и ничего и не вижу. Из носа вырывается струя воздуха, я сую руку в карман, пытаясь достать телефон: ну почему там всегда столько хлама и нет обыкновенного мобильника?! А, вот он. Достаю его и нажимаю на кнопку, дисплей вспыхивает в темноте белым квадратом, но мне на это сейчас наплевать. Подношу его к двери и усмехаюсь: судя по тому, как дребезжит свет, падающтй на лаковую поверхность двери, мои руки трясутся, хотя я сам ещё не понимаю: от алкоголя это или же нет?

Слабый свет экрана вылавливает из темноты небольшой жёлтый овал, на который резными чёрными буквами показано для особо умных «313». Я облегчённо вздыхаю и начинаю нервно теребить пальцами завязки на худе. С каждой секунды меня трясёт всё больше и я мысленно усмехаюсь: ну что, рад, малыш? Дошёл до своего грёбаного номера и теперь счастлив до жопы, что хватило смелости? А стучаться, кто будет?

 

Ну что, а ты готов изменить свою жизнь? Ты готов пойти на рискованный шаг ради неразделённой любви?- неприятный писклявый голос раздаётся у меня в голове, отчего я морщусь и встряхиваюсь. Этот чёртов алкоголь…

 

Взгляд падает на дверную ручку, слабо поблёскивающую в темноте, потом на саму дверь. Я закрываю глаза и вздыхаю. Потом ещё вдох выдох, не думал, что всё будет так сложно… Надо пойти, Фрэнки, ты просто обязан это сделать, ты просто обязан…

Вдруг резкий стук дверь вырывает меня из задумчивости и глаза расширяются в ужасе. Моя рука, подчиняясь какому-то собственному рвению, неуверенно постучалась в дверь и теперь этот стук растворился в этой пустой никчёмной тишине.

Я стою перед дверью и человек, сидящий там, уже знает что я здесь.

 

Хм… Что-то я быстро протрезвел.