Когда я был у Джерарда, то действительно чувствовал себя как дома. Временами мне казалось, будто я прожил тут всю свою жизнь. Я знал местонахождение вещей. Я помнил, что Джерард был странным и держал свои ножи в отдельном ящике от остальных столовых приборов, ближе к режущему отделу. Я умел работать с его древней газовой плитой; сначала нужно было нажать на ручку, потом ее повернуть; знал, что последняя конфорка не работала с самого начала. Я находил его кастрюли с приготовленной едой, открывал холодильник и брал все, что хотел, не чувствуя себя виноватым или будто должен был спрашивать у него разрешения. Я был в курсе того, где лежат его запасные лампочки, на случай, если какая-то перегорит и нужно будет ее заменить. Я даже знал, каким мылом пользовался Джерард, какой запах предпочитал, что мог с легкостью сходить в магазин и купить его. Для меня это были простые базовые знания, и я отлично с ними справлялся.
Я ощущал такую гордость и силу когда проходил сквозь дверь его квартиры. Чувство, будто это место и мое тоже. Я начал жить, не дожидаясь его указаний, потому что я уже знал дорогу. Половину времени мне даже не нужно было спрашивать Джерарда куда мы направляемся, я просто знал это сам. Лидерство было чем-то, чего я никогда не делал раньше даже в отношении "дом моих друзей". Когда мы с Джерардом не были вместе, не разговаривали или не занимались сексом, мне хотелось отыскать себя в окружении всего, что было рядом. Нам не нужно было постоянно вести беседы или проводить все время вместе.
Много раз, когда я гулял со своими друзьями, мне приходилось напрягать мозги, чтобы придумать тему для разговора. Я впадал в панику, если мы сидели и молчали, потому что такого никогда не должно было случаться, и это было моей ошибкой и означало, что я неинтересный собеседник, что не может поддержать диалог. Обычно у Сэма рот не закрывался, так что мне не приходилось сталкиваться с такой проблемой. С новыми людьми дело обстояло совсем по-другому. Я пытался что-то сказать. Очень пытался. Я всегда считал себя неполноценным и откровенно скучным, потому что не мог поддержать элементарный разговор. Я просто не мог пройти мимо вопроса "Как ты?", не чувствуя неловкости, а в большинстве случаев меня тянуло на тему погоды, так что я не считал себя полностью немым. Но, честно говоря, если вы возвращаетесь к теме погоды в Джерси, как главной темы вашего разговора, то все плохо. Погода в Джерси никогда не менялась. Хотя с Джерардом, если мы не разговаривали, то мы и не пытались начать разговор. Мы просто молчали и ценили тишину рядом друг с другом.
Хотя должен признать, что поначалу меня это расстраивало. Я думал, что наши отношения просто стали скучными, и он устал от меня. Джерард обычно много рассказывал, но это была не пустая болтовня или чушь, что просто наполняла воздух, к которой я привык. Когда он что-то говорил, это всегда что-то подразумевало. Это была подробная и пронзительная речь и она, несомненно, несла какой-то смысл. Когда нас настигло наше первое молчание, особенно после того, как мы начали встречаться, я помню ту панику, что терзала меня. Ее не было раньше, когда я был просто мальчиком, что приходил мыть кисточки и учиться рисовать. Тогда это было совершенно неважно - мы могли молчать, потому что это не было поводом для наших встреч. Но теперь, когда мы трахались, мне казалось, что разговоры - очень важный аспект отношений. И я замирал. Мой язык превращался в мертвый груз; подобно трупу, которого отрезали, и которого осталось лишь вынуть наружу. В попытке справиться с этой проблемой и остаться в живых, со мной что-то произошло, как будто кто-то приложил дефибриллятор к моему голосу.
Я опять начал говорить и до одури много. Я выплескивал все, что приходило мне в голову. Я начал рассказывать Джерарду об одной картине, что увидел в книге, когда мне было, наверное, лет 7, и как я не понял ее. И то, как я ненавидел музей, в который потащила меня моя мать, чтобы встретиться с одним из ее друзей - неважно с кем. Я был уверен, что мог бы рассказать ему о погоде в тот роковой день, если бы только мог вспомнить. Я не слышал своих собственных слов, я просто говорил. Все подряд. Я рассказал Джерарду, что мне никогда не нравились музеи, даже если я был там без матери, потому что мне больше нравились школьные поездки в зоопарк или на ферму, где разводили животных - "А он знал, что я люблю животных? Ему они тоже нравятся?" - я просто продолжал рассказывать. Это выглядело как-то грустно, когда я оглядывался на Джерарда, что совсем мне не отвечал, и раздражал этим еще больше. Я думал, что упаду в обморок от нехватки воздуха из-за своего бездыханного разговора с самим собой, прежде чем Джерард, кажется, заметил, как я умирал.
- Что ты делаешь, Фрэнк? - спросил он, глядя на меня с постели, которая теперь была нашей общей. Это был наш второй или третий раз после завершения первого акта, когда мы занимались сексом, и уже было далеко за полдень следующего дня. Я отсчитал себя за то, что все испортил – независимо от того, что все случилось так скоро.
- Я рассказываю... - медленно ответил я, а мои мысли стали наматывать милю в минуту. Я почувствовал, как вспыхнуло мое лицо, и это совсем не из-за того, что мы только что завершили.
- Я понимаю, - сказал Джерард, кивая головой. - Зачем?
И этот вопрос ошеломил меня и заставил молчать.
- Тебе не нужно постоянно говорить, Фрэнк, - подметил Джерард после того, как цвет моего лица снова пришел в норму. Я почувствовал себя отверженным, даже в некотором роде отброшенным в сторону и выброшенным в яму, где нужно только трахаться и запрещено говорить. Я почти ожидал, что Джерард прикажет мне встать и начать снова отмывать кисточки от краски. Он наклонился ближе ко мне, лежа на постели и кладя руку на плечо, а его слова звучали в моих ушах медленно и спокойно. И я осознал, что мои вышеупомянутые слова были не в его стиле.
- Иногда молчание прекрасно. Иногда оно необходимо, - заявил Джерард, рассматривая меня сверху-вниз. Протянув руку, он прикоснулся пальцами к моей скуле, обхватив ладонью подбородок, но не притягивая ближе. - Молчание - громче всего, что я только слышал. Оно позволяет нам узнать друг друга иначе. В нем есть свое собственное послание для нас, и если мы помолчим достаточный отрезок времени, то услышим его.
Он несколько мгновений всматривался в мое лицо, оценивая мою реакцию, но не позволяя сказать мне ни слова, даже если я и хотел. Он обхватил ладонями мое лицо и нежно меня поцеловал, позволяя нашим языкам спутаться вместе. Я восстановил собственное равновесие и поцеловал его в ответ, и за остаток дня я, кажется, не произнес больше ни слова. Я мог слушать послание тишины, и оно было громким и ясным.
Я принадлежал квартире Джерарда. Но, что более важно, я принадлежал Джерарду.
Было что-то особенное в том мире, в котором мы жили вместе. Когда бы я ни приходил, чтоб увидеть Джерарда - ежедневно после школы или же по целому выходному дню, как этот день, середину которого мы прожили, он всегда был рад меня видеть. Глаза Джерарда загорались, как только я входил в квартиру, и мы снова оказывались в объятиях друг друга, прежде чем у меня из рук выпадут ключи и с оглушительным звоном ударятся об пол. Джерард целовал меня так, будто не видел много лет, сильно прижимаясь губами к моим и мягко отрываясь от меня, чтобы увести за собой в глубь квартиры. Нам хотелось вкратце рассказать о прожитом дне или о какой-то мелочи, прежде чем мы попадем в спальню. Вот только если б мы могли столько ждать... Мы занимались сексом много и часто, в разных местах, не ограничиваясь четырьмя стенами его комнаты. Нам нравилось все миксовать, включая сюда и пол с красками, и прислонившись к стене, да, в принципе, любое другое место, которое мы могли себе придумать.
Неписанное правило на долбанном балконе до сих пор висело над нами. Мы не хотели рисковать и спалиться, когда будем заниматься этим. Это было слишком рискованно, особенно после пережитой опасности, и я не хотел испытывать удачу снова. Нам не приходилось часто рисковать; квартира была нашим убежищем, нашим художественным музеем и нашим домом. Это не был просто его дом или мой дом. Это был наш дом. Там не было ничего моего, я не оплачивал счета, и мы с Джерардом не были связанны законом или узами брака (если такое вообще возможно, как факт), но я все равно знал, что принадлежу этому месту.
После секса Джерард прикоснулся ко мне, и это не было похожим ни на одно из его предыдущих прикосновений. Его руки рисовали на моем теле как вода, что течет поверх контуров и фигур, омывая пороги. Он не просто сексуально касался меня - это было чувственно. Все, связанное с Джерардом, было чувственным. Он не был чуваком с табличкой "трахни меня сейчас". Джерарду было 47 лет, у него было округлое лицо, и выпадали волосы. По сегодняшним меркам это не считается сексуальным, но не по моим. Он излучал сексуальную привлекательность, однако, потому что все, что он сделал, было изящным и таинственным. Вам хотелось бы познакомиться с ним, хотелось бы видеть его рядом, и, скорее всего, хотелось бы, чтобы и он вас искал. Джерард был сексуальным, и в связи с этим, он целиком и полностью отделился от физического облика. Это не значит, что он не красивый, потому что это не так. Несмотря на все свои недостатки, Джерард выглядел довольно красиво. Просто он был не моего типажа. Он был... мужчиной и старым. Я понятия не имел, чем он меня привлек. Хотя меня не привлекали его части тела; ни его член, ни его волосы, ни кожа - ничего. Меня привлекало все целиком; Джерард как человек, Джерард как учитель, Джерард как художник. И, что даже лучше, Джерард как любовник.
И прикосновения этого любовника были удивительны. Возможно, он излучал похоть или секс, но когда дело доходило туда, где это было уместно, Джерарду было далеко до конченного маньяка. Он любил секс, но это было чем-то большим. Он был нежным и заботливым, и не прикасался ко мне только для того, чтобы взять; своими прикосновениями Джерард хотел дать мне понять, что он по-прежнему рядом, и что он заботится обо мне. Джерард держал мою руку, когда только мог, сплотив наши ладони вместе, проводя большим пальцем по моей коже. Если бы мы были достаточно близки, чтобы сделать что-то более трогательное, он бы ухватился (иногда в буквальном смысле) за эту возможность. Джерард касался моей талии, скользил рукой по плечам и даже игрался с волосами, изредка гладя меня по щеке, а потом снова сцеплял наши ладони замком. Как же приятно, когда кто-то играется с твоими волосами или рисует на коже. Я забыл как это здорово, когда кто-то прикасается к тебе.
Это было странно. Я никогда не обнимался, меня не обнимали мои друзья, но как только Джерард начал применять такие жесты на мне, когда я только стал его учеником, свет из моей головы будто испарился. Мне понравились объятия. Мне хотелось, чтобы меня обнимали и чем чаще - тем лучше. Ощущение чужой руки на плечах заставляло все вокруг меня казаться таким реальным. Я привык к людям, что окружали меня, разговаривали со мной или просто были рядом, но расстояние между нами никогда не уменьшалось. Когда Джерард прикасался ко мне, он разговаривал со мной. Ему хотелось быть возле меня.
До появления Джерарда в моей жизни, я часто застревал в собственных мыслях и заботах, совершенно забывая об окружающем мире. Мне хотелось забыть об этом. Его прикосновения разыгрывали картину таким образом, что я уже не мог желать себе амнезии. Джерард вернул меня на землю и дал понять, что в реальности нет ничего плохого пока ты к кому-то или чему-то подключен. Было трудно объяснить, но я никогда и не пытался, почему мне нужно было подольше задерживаться в его объятиях. И Джерард просто принял это, позволяя всему протекать естественно.
Большинство ночей я засыпал под его постоянными, успокаивающими жестами, когда он кончиками пальцев рисовал по моей спине. Это было так здорово, что я готов был делать тоже самое и с ним, но я был уверен, что у меня никогда не получится столь хорошо как у Джерарда. Казалось, будто это был его талант; наверное, из-за того, что Джерард художник. Правда, однажды, мне показалось, что мои желания осуществились или, по крайней мере, одно из них. Его голова лежала на моих коленях, а я просто выглядывал в окно, и мы оба отдыхали после долгого секса и искусства. Я рассматривал краски на закате дня, как случайно увидел приятный оттенок оранжевого и хотел был показать его Джерарду (я был уверен, что его любимым цветом был оранжевый, ну или какой-то яркий, как и он сам. Казалось, у Джерарда было огромное количество оттенков, что он всегда использовал в своей работе. Мне не хотелось спрашивать его любимый цвет, потому что, если честно, это звучало бы как-то по-детски глупо. Джерард, вероятней всего, посмеялся бы надо мной, и мы начали бы бросаться краской пока, в конечном счете, не потрахались бы в центре комнаты. В этом не было ничего плохого, а поскольку мы в любом случае закончим тем, чем всегда заканчиваем, я решил все же избежать неловких вопросов и просто предположил, что это апельсиновый цвет. Всегда когда я видел, как он накладывал тени на картину, я улыбался про себя с уверенностью, что он понимает мои мысли). Этот особый оттенок неба напомнил мне о той картине, над которой Джерард работал с самого утра, и я хотел показать ему этот цвет в природе. Но как только я обратил внимание на свои колени, все что я увидел и услышал - закрытые глаза и тихое сопение, что долетало до моих ушей. Джерард спал, как убитый.
Именно тогда я понял, что, наконец-то, сделал что-то хорошее. Джерарду было комфортно со мной. Одно дело для него было снять с себя одежду; другое дело - доверие. Засыпая, оставлять себя уязвимым в руках другого человека было еще одним моментом из категории "все вместе". Я помню, как поцеловал его в лоб и пожелал спокойной ночи, прежде чем сдался сам и уснул рядом. На тот момент на улице лишь начинало темнеть.
Такие маленькие нюансы, казалось, были лучше полных сексом дней, хотя в этом не было ничего, что нужно было скрывать. Наш секс был больше, чем просто секс. Это было близко, любяще и заботливо каждую секунду. У нас были случаи быстрого и случайного секса, как правило, чаще после моего длинного и раздражающего дня в школе. Это был способ выплеснуть агрессию и выразить то, как мы соскучились друг за другом. Даже после того, как мы быстро трахались, мы проводили несколько часов, прижимаясь и немного прилипая друг к другу, и это было охеренно круто.
То как Джерард разговаривал, делало его более чувственным, нежели сексуальным. За все разы занятия сексом, это, казалось бы, никогда не выглядело грязно или носило порнографический характер. Его голос был таким красноречивым и выразительным; в большинстве случаев, он никогда не использовал жаргонные слова или ничтожные термины. А когда Джерард все же это делал, они все равно звучали намного лучше именно в его исполнении. Можно проанализировать его употребление слова "член"; от Джерарда это слово звучало так гладко и элегантно, хотя на самом деле, все совсем же не так. Его голос звучал как жидкость, как вода его прикосновений, что напоминали мне волны по телу. Даже в миг страсти и тепла Джерард хотел сохранить эту способность оставаться красноречивым. Вместо того, чтобы сказать "Ты меня завел", он просто говорил "Ты такой красивый". Джерард просил меня прикоснуться к нему, вместо всей этой путаницы. И он бы никогда-никогда не попросил меня о сексе. Он бы просто позволил этому случиться. Если мы начинали целоваться, и так складывалось, что все шло в том направлении - Джерард был доволен. Но если такого не случалось, и я просто хотел целоваться с ним в течение добрых нескольких часов (что случалось нередко), его это тоже устраивало. Секс не был той вещью, что Джерард планировал в своей голове, и он шептал мне об этом безмерное количество раз. Все случалось, когда никто ничего не планировал и не ждал. И тогда это было лучше всего.
- Как и ты, - пошутил Джерард, проводя рукой по моим волосам. Я рассмеялся, а потом наклонился, чтобы поцеловать его, и, конечно же, все это привело к сексу.
Его взгляд на вещи был правильным, по большей части, даже очень. Мы как пара (хоть он и ненавидел это слово) ни в коем случае не были спланированными. Даже когда к нам в головы пришла эта идея, мы не хотели, чтобы так было. Мы знали, что это потянет за собой слишком много забот, окажет сильнейшую нагрузку и все станет слишком опасно. Мы даже не знали, что чувствовал каждый из нас по отношению друг к другу, но это не имело значения, потому что этого вообще не должно было случиться. Когда мы оба выяснили, что останавливались на одних и тех же ответах на одни и те же вопросы, все только начало усложняться, но в то же время все и упрощалось. Некоторые вещи были просто слишком прекрасными, чтобы их упускать, а некоторые - были слишком громкими, чтобы их не замечать. Как и молчание, которое отзывалось эхом вокруг нас, что оповестило меня, что это была одна из самых лучших вещей, которые когда-либо наполняли мою жизнь.
В наших отношениях нельзя было что-то спрогнозировать. Но это была «стабильная нестабильность». Мы могли постоянно изменять формы, наше настроение и сексуальные привычки, выдумывать темы для разговора и искусства прогрессии - но мы всегда оставались собой. И мы были вместе. У нас была стабильность друг в друге, которую я не испытывал ни с кем до Джерарда, даже с родителями. Конечно же, родители должны оставаться со мной в течение всей моей жизни. Они родили меня, и они должны держаться меня. Я понимал, что так было не всегда, но срабатывало, ведь мои родители были довольно жесткими по отношению ко мне, как всегда и будут. Мой отец, казалось, ненавидел меня иногда за то, что все эти годы ему приходилось слоняться с тем дерьмом, что я вытворял, - главным образом, потому что он был обязан этим заниматься на правах моего отца. Он не знал ничего другого.
Но Джерард - он знал все остальное. Он так много чего сделал, так много видел и был с множеством людей. Ему не нужно было оставаться со мной. Но каждый раз, когда Джерард говорил, что он со мной, я начинал верить в это все больше и больше, и эта вера распространялась на многие годы вперед. Джерард всегда был рядом, даже если забежать наперед и, чисто технически, наши отношения были обречены на провал с самого начала, что я просто осознавал, как факт, но каким-то образом я понимал, что он не обманывает меня. В настоящее время мы решили, что нас это не касается, и что Джерард всегда будет рядом. Теперь наши души были связанными, он сам мне это сказал. И я, без колебаний, ему поверил.
Голос Джерарда был искренним, и заставлял меня верить каждому сказанному им слову. Его голос был нежным, но не как клише или будто присыпанный сахаром. Он был честным. Когда в первый день Джерард сказал мне, что мы с ним очень похожи, он был чертовски прав. Это лишь сильнее, чем в половину раз, потянуло меня к нему - я еще раз хотел увидеть этого художника; моя подростковая наивность и мой отказ, ко всему прочему, помогли, и когда мы, наконец, начали наши отношения, мне не хватало уверенности и это слишком ослепляло. Когда привязанность начала казаться более реальной, я снова прозрел. Мы были очень похожи и принадлежали друг другу, и меня не волновало, что другие могут сказать.
Но, как бы там ни было, мы должны были держать наши отношения в тайне. Несмотря на большинство дней, когда я просто не мог совладать с собой и почти пищал от того, как все происходящее вокруг прекрасно, меня никто не понимал. Никто за пределами Джерарда и небольшого круга душ. Вивьен понимала нас и любила. Она оказывала поддержку, притом что никогда никому ничего не разболтает. Вивьен была одной на миллион – однажды так пошутил Джерард, и он был прав. Я не знал, где мы могли бы еще отыскать таких людей как она, но я был уверен, что должен же был быть хоть кто-то в другом штате Нью-Джерси. У нас жило около 8 млн. человек, так что это было вполне возможно. По крайней мере, еще 7 человек, таких как Вивьен, мы вполне могли найти, и может нам однажды бы повезло, и мы бы встретили единомышленника и в нашем городе. Было бы круче, если я с ним были б ровесниками, и тогда я бы мог делиться с ним своей жизнью.
Было еще одно существо, которое поддерживало наш союз, но у него не было специфических способностей. Это был голубь, который летал по квартире и бежевыми, с белой окантовкой, крыльями, величественно размахивал в воздухе. Голубка прилетала к нам в гости, когда мы ложились в постель и собирались целоваться, разглядывая друг на друга весь остаток дня. Она ворковала и кивала головкой, и я знал, что она на нашей стороне. Голубка тоже нас поддерживала. Она знала, каково это жить в клетке, как в тюрьме или в комнате, даже если изначально эта комната казалась прекрасной. Птица понимала наши чувства скованности, что мы не считали неправильными, но другие бы посчитали. Мы с Джерардом нуждались друг в друге точно так же, как голуби должны летать. Они просто не могли всегда получать то, чего хотели. Люди видели, насколько величественными существами являются голуби, и им хотелось схватить и в тщетной попытке удержать ту красоту в своих руках немного дольше. Мы с Джерардом наоборот видели все уродство в этом деле. В конце концов, как и мы, так и птичья жизнь - мы умрем от уничтожения. Из-за этого я любил голубя все больше с каждым мимолетным днем, и я не мог не задаваться вопросом, собирались ли мы оба когда-нибудь вырваться на свободу.
Несмотря на секретность, которой мы должны были придерживаться, мы с Джерардом стали уверенней (как будто это вообще было возможно для него). Увидев в то утро сияющую и яркую улыбку на лице Вивьен, у нас появилась храбрость сделать то, чего мы думали, не сделаем никогда.
Мы сидели на балконе.
Мы обошли наше неписанное правило и вышли за рамки вместе. Нам даже не пришлось разговаривать. Я стоял у окна, просто наблюдая, как облака меняли форму, когда вдруг возле меня нарисовался Джерард. Мы не занимались ничем общим, каждый делал что-то свое. Нам не нужно было все время сидеть вместе в одной комнате так же, как не нужно было разговаривать друг с другом. Я играл на гитаре, перебирая аккорды и привлекая внимание всего лишь несколько мгновений назад, пока Джерард был у себя в спальне и черкал что-то вроде эскизов-идей для своих новых картин. Теперь же он стоял рядом со мной и тоже стал смотреть на облака, а его руки скользнули под моими и сомкнулись на талии. Я придвинулся ближе к Джерарду, пальцами слегка касаясь его ног. Мы просто стояли и смотрели.
- Прекрасный день, - Джерард озвучил мысли вслух, не желая завязывать бессмысленную болтовню о погоде. То как он посмотрел на меня после своих слов, и потому как его рука сжимала мое тело и притягивала ближе, я мог назвать приглашением. Мы собирались выйти на улицу.
Для начала нам пришлось одеться, потому что хоть мы и собирались не бояться сделать шаг в теплый весенний воздух, глупить нам не хотелось. Мы не собирались трахаться на балконе. Мы шли туда, чтобы посидеть. Это подтверждало точку зрения, что хоть мы все еще боялись быть замеченными на публике, все же мы могли бросить вызов законам и посидеть на двух каких-то стульчиках на небольшом выступе балкона. Это была свободная страна. Мы могли делать все, что хотим у себя дома, а балкон сюда тоже входил. Просто то, что мы будем на балконе вместе, еще не значит, что мы встречаемся. Нет доказательств - нет проблем.
Мы вышли наружу, и как только воздух коснулся моей кожи, я почувствовал себя освобожденным. Я сделал глубокий вдох, сжал и разжал кулаки, расправляя кисти. Я подошел к краю балкона - к ограждению, которое блокировало путь дальше, и посмотрел через край. Должно быть, я увидел то, что Джерард увидел в первый день, когда мы технически только познакомились, когда он вылил на нас ведро синей краски. Я смотрел вниз на все; на тротуар, по которому шли подростки к винному магазину, куда раньше ходил и я. На холме были здания и небольшие магазины, и нам действительно можно было просто посмотреть вниз и увидеть все. Это был вид с высоты птичьего полета. Я ощущал присутствие Джерарда рядом, мы смотрели вниз вместе, когда внезапно я почувствовал глубокий смысл наших действий. Мы действительно смотрели на всех сверху; мы были лучше, чем они.
Джерард просунул руки, положив поверх моих ладоней на перилах, и мы оба осознали реальность. Я позволил ему, и я не боялся. Я почувствовал, как его лицо приблизилось, утыкаясь в меня носом. И с этого я тоже снял запрет. Мы проверили границы балкона, и тогда я повернулся лицом к художнику и прижался губами к его губам в открытом мире, а не в замкнутом пространстве, что окружало нас раньше. Ни один полицейский не окружил нашу дверь, никто не прокричал наши имена.
Мир не закончился.
Объятие длилось считанные секунды, и это было, по большей части, слияние наших губ вместе, чем что-либо еще, но оно по-прежнему продолжалось. Все еще занимая место в воздухе, нам не разрешалось дышать. После того, как наши лица оторвались друг от друга, мы повернулись к стульчикам и заполнили их собой. Джерард достал сигарету и закурил, передавая ее мне после первой затяжки. Мы сидели и менялись сигаретой в зубах, вдыхая тот же воздух нашими сцепленными в замок руками. Мне было почти жаль, что мир не закончился, все наше преодоление страха превратилось в ничто, но, тем не менее, это успокаивало. Мы могли б смешаться с фоном и дымом, которым дышали, и все действительно было б хорошо.
- Давай сегодня сходим куда-нибудь поужинаем? - заявил Джерард, задержав подольше сигарету в руке, прежде чем передать ее мне снова. Я не нуждался в сильных затяжках, я делал это лишь для того, чтобы оставаться ближе к Джерарду. Я действительно больше не видел смысла в курении, рассматривая его главную цель. Когда я только начинал курить, мне нужно было успокоить свои ненужные мысли о Джерарде. Но я больше не сходил с ума, и мне не приходилось контролировать то, что забредало мне в голову, во всяком случае, по части Джерарда. По сути, мне было нечего глушить, теперь я курил только, чтобы быть ближе к нему. Ну и для занятий искусством, конечно. У меня получалось создавать картинные композиции намного лучше после того, как я выдохну вредное вещество, но я все еще оставался несовершеннолетним по сравнению с Джерардом.
- И куда мы пойдем? - спросил я, рассматривая его вопрос. Одно дело - сидеть на балконе, другое - идти в общественное место вместе. Я знал, что мы будем вести себя подобающе, но это все еще бросало вызов чему-то, что мы только получили на руки. Но опять же, если мир не рухнул с нашим присутствием вне дома, то, возможно, мы смогли бы принять что-то новое вместо того, что только что получили.
- Без разницы, - ответил Джерард, выдыхая дым через нос. - Я просто хочу выйти с тобой на улицу.
Он посмотрел на меня и свет, излучаемый винным магазином, заиграл на его лице. Солнце, на фоне нас, садилось стремительно быстро, и вскоре должна была наступить ночь, чтобы заблокировать и сделать из нас тени, которыми мы привыкли быть.
Я кивнул. Джерард улыбнулся, разрушая мое настроение от того, как мы быстро перешагнули наши предыдущие границы. Теперь же, когда его последний вызов был принят, его непокорная улыбка заиграла на лице - а мое сердце пропустило удар. Он еще раз поднес сигарету к губам, втягивая в себя последний дым, и безумно впился в мои губы, выдыхая в мой рот и заверяя такой печатью нашу сделку. Я вспомнил, почему в первую очередь я начал курить.
- Да и вообще, я устал от французского хлеба, - сказал я, когда мы закончили целоваться, а никотин и адреналин безостановочно бежали по моим венам.
Джерард рассмеялся, улыбаясь после своего следующего заявления:
- Пойди, надень что-то поприятней. Я хочу повести тебя куда-то в особенное место.
поклон ага!!!
пф, неделя совсем не трудовая :D