Глава 23 = третий кусочек =
Ответы
- А ты получил то, чего хотел? - коротко спросил я.
Он посмотрел на меня и улыбнулся.
- Думаю, да.
Мы быстро поцеловались, и мои мысли улетели на другие темы, хотя я по-прежнему был немного озадачен характером Рэя.
- Джерард, ты когда-нибудь хотел иметь детей?
- Нет, - он ответил почти сразу и без сомнения. - Я люблю детей. Они чистые и невинные, не повреждены никем и ничем, податливы как глина, которой я пользуюсь, когда что-то леплю. Они сами по себе являются произведениями искусства, будто свежие холсты с краской, что нужно лишь просушить. Некоторые люди вырастают из этих картин, размазывая ту краску, что была, но если кому-то повезло, то из них получились стоящие вещи, - он улыбался, гордясь при этом своей аналогией.
- Ну, если они тебе так сильно нравятся, тогда почему бы тебе не завести своих? - спрашивая это, я почувствовал себе чуток храбрее на этой территории.
- Потому что мне кажется, что у меня уже был один свой собственный ребенок, - он замолчал, глубоко вдыхая воздух, и продолжил дальше, не спрашивая меня ни о чем. - Я тебе уже говорил, что мои родители были придурками. Ну, по крайней мере, отец. Они надолго оставляли меня и моего брата одних, и я оставался за старшего. Мне приходилось заботиться о Майки довольно долго. Я хотел взять его на свое попечение, так как он выработал во мне этот отцовский инстинкт, хоть я и понятия не имел, что это такое. Он был таким маленьким, намного меньше меня, и я хотел защитить его.
Он усмехнулся, несмотря на мрачность своего голоса.
- Иногда, люди не понимают, что мы братья. Мы совершенно разные с ним. Мои волосы всегда были темнее, чем его, даже мой собственный цвет до того, как я начал их красить, и он был тонким худеньким мальчиком, а я был круглолицым малым, которого все дразнили. Также он таскал очки, а мое зрение было практически идеальным. Сейчас я должен носить очки, когда хочу почитать, но я не ношу их. В них я чувствую себя старым.
Я ткнул его чуть-чуть в бок, глядя комическим взглядом.
- Ты и есть старый.
Он оборвал меня и махнул рукой, закатывая при этом глаза.
- Они надолго оставляли нас одних. И я просто чувствовал, что должен заботиться о брате. Некоторое время он был моим ребенком - пока не пошел в школу, но даже там я одалживал ему деньги и защищал ото всех, кто мог причинить ему боль. Он был... сильно подвержен насилию в школе, давай скажем так, - деликатно заключил Джерард. Он посмотрел вверх, будто что-то вспоминал; он явно еще не всё мне рассказал и не хотел останавливаться. - Майки был сильным ребенком, просто у него было много проблем, что фактически вытягивали из него силы. Он всегда искал поддержку в людях и опирался на их мнение, наивно полагаясь, что они будут вести его. Я был единственным, кто вёл его долгое время. Он иногда переключался на других ребят, но те видели в Майки лишь слабость, и просто использовали его в своих больных играх. Я был единственным, кто действительно заботился о Майки в течение огромного куска времени. Даже когда у него появилась жена, он до сих пор считал, что я ему нужен. Особенно, когда узнал, что станет отцом. Это очень напугало его, так что он вцепился в меня, даже если нам обоим тогда было уже по тридцатнику.
Я осматривал близлежащие предметы и пытался понять Джерарда. Я уже буквально жил здесь, но до сих пор ни разу не видел его брата. Я видел и больше слышал о Вивьен, чем о члене его семьи. Я не сомневался в его словах, но чего-то не хватало. Он говорил, что его брат тянулся к нему, но я едва улавливал эту тягу.
- А где твой брат сейчас? Что с ним? - я выразил свои мысли вслух. Джерард на миг остановился от собственных размышлений, поглаживая свою шею.
- Та ничего особенного, на самом деле, - заявил он без обид, - мне понадобился месяц, что полностью переехать обратно сюда, и Майки тогда уже все решил. Кажется, он понял, что может твердо рассчитывать на свою жену, а не на меня. Ну для этого она и была с ним, собственно говоря. Мы еще поговорили, я помог ему справиться с остальными проблемами ее беременности. Он звонил мне - иногда просто уже в смешное время - и просил меня выпить с ним кофе, потому что у нее что-то не то случилось. У нее были эти массовые перемены настроения, и он просто не мог выдержать их; не многие люди могут переносить это на самом деле. Она хорошая женщина и идеально подходит Майки, но было несколько таких выходных дней, когда он был вынужден спать на моем диване, потому что Жанин разозлилась на него и не впустила домой. Но такие выходные всегда были самыми лучшими - всё, как в детстве. Но после рождения ребенка Майки превратился в духа своей жизни. У него теперь появилась своя семья, а я думал, что имел свою собственную.
Я сглотнул, когда до меня дошло, что на то время Джерард был еще вместе с Рэем. Я придвинулся к его телу, пытаясь придумать другую тему для разговора.
К счастью, Джерард зашел далеко вперед.
- Я не отказываюсь защищать его сколько потребуется, но это начало слишком выматывать. Но, когда у Майки все же появились дети, он вынужден был взять на себя эту роль, его жена была рядом и могла помочь ему, но это все равно затягивало на нем петлю. В конце концов, после рождения второго ребенка, он стал более-менее сильным и уже держался за свою семью. Самостоятельно, хотя это уже совсем другое дело. Он иногда приходил ко мне в запятнанной рубашке и с сонными глазами, и я не думаю, что он понимал, каково это полностью всё нести на себе, потому что этим всегда занимался я - в той или иной форме.
Я медленно кивнул, продлевая внезапное затишье в нашем разговоре.
- Ты когда-нибудь видел его детей?
- Да, но не часто, - быстро ответил Джерард, - мне нравится любоваться детьми, по крайней мере, теми кому лет по семь, и лучше издалека. Однажды когда Майки пришел ко мне со своим сыном, то все мои холсты были исчерканы красным карандашом в мгновенье ока. Дети трогают всё, и хоть я и обожаю их, я ненавижу тот случай, когда мою тумбочку атаковали маленькие грязные ручонки, что однажды нашли мой тайник с презервативами и принесли, чтобы показать папе, - Джерард улыбнулся и приложил ладонь ко лбу.
Я не мог не рассмеяться просто представляя себе то смущение, что испытывал не Джерард, а его брат. Джерард, скорее всего, надул бы из презерватива шарик и хлопнул бы его без всяких чувств смущения или позора, но его младший брат тупо смотрел на все это с ужасом на лице. С той небольшой информации о Майки, я понял, что он был зажатым парнем, или, по крайней мере, таким он стал.
- Но не все дети такие, - возразил я, все еще думая о своем воображении и мысленных образах.
- Я знаю, - кивнул он. Немного помедлив и не сводя пристального взгляда с пола, Джерард по-прежнему не смотрел на меня. Немного сморщив брови, он задал мне вопрос:
- Разве я когда-нибудь рассказывал тебе о дочери Вивьен?
- Нет! - я чуть не закричал от удивления. Это было так неожиданно для меня - даже больше, чем я думал. Я просто никогда не представлял себе, что у лучшей подруги Джерарда - его бывшей любовницы, а также иногда обнаженной модели, может быть собственный ребенок.
Это поразило меня.
- Она ... твоя? - медленно спросил я, не уверенный в том, хочу ли я слышать ответ.
Джерард рассмеялся, и хоть я и получил желаемый ответ, я чувствовал, что мое лицо мгновенно сменило как минимум три окраски красного.
- Извини, - пробормотал я, отводя взгляд в сторону и сосредоточившись на голубой простыне, на которой мы лежали уже больше часа.
- Не извиняйся, - настоял Джерард, обнадеживающе потирая мою спину. - Я же вижу, откуда ты пришел. И нет, она - не моя дочь. Наши отношения с Вивьен закончились еще в художественной школе, а идея с Кассандрой появилась у нее в голове гораздо позже.
- Ее зовут Кассандра? - внезапно спросил я, удивленный таким именем, - очень красивое имя.
- И она очень красивая девочка, - заметил Джерард, будто он сам был ее отцом, что гордился ею. - Ей сейчас 9, но в августе будет 10, и я, Боже мой, до сих пор помню ее еще совсем ребенком, - Джерард отвернулся от меня, а его глаза блуждали по комнате. Он рассматривал стены квартиры так, будто в этой темной спальне была высечена эта история, и, может быть, это была сказка, но в отличии от остальных сказок, эта была правдивой.
- Я помню тот день, когда она родилась. Я был там; Вивьен разрешила мне быть с ней, и мы солгали медсестре, что я биологический отец. Настоящий бросил Вив, когда узнал, что она беременна. Он обвинил ее, что она спит со всеми в округе и даже со мной, несмотря на то, что постоянно обзывал меня сосущей шлюхой. Вив пришла ко мне среди ночи, когда узнала о своей беременности и когда он бросил ее. Она была вся в слезах, и все, что она делала - только рыдала. Я никогда не видел ее такой, за исключения похорон Рэя. Больше я не видел ее настолько убитой. Вивьен всегда была веселой и заботливой, но когда что-то такое случалось, это ломало ее. Мне всегда хочется помочь ей, или, по крайней мере, в первую очередь, убить того человека, что сломал ее.
Его последние слова привлекли мое внимание. Казалось, что Джерард хотел помочь многим людям. Он пытался исправить Рэя и помочь найти ему страсть его жизни, поддерживал его всячески, постоянно ободрял его. Он помогает мне, пытаясь отремонтировать мою сломанную жизнь, которой я жил раньше. И сейчас он рассказывает о Вивьен. Я просто не мог представить ее сломанной... хоть Джерард и видел ее такой. Он всегда был для других, просто был рядом. Я сжал его руку, и Джерард запнулся. Не думаю, что он понял мои действия, ведь он обычно всегда слишком увлечен разговором.
- Вив не сказала мне, что беременна. Она лишь сказала, что Джесс ушел от нее. Но я сам это понял, когда она пришла ко мне домой. Это светилось в ней; говорило само за себя. Беременные выделяются из толпы, они удивительны и прекрасны. В тот вечер, когда она мне, наконец-таки, мне во всем призналась, я обнял ее, и она плакала, а потом уснула на моем плече, пока мы сидели на диване. После того, как она проснулась, я попросил разрешения нарисовать ее. Вернуться в искусство - то, что действительно заставило ее почувствовать себя лучше. Возвращаться к чему-то прекрасному дало ей толчок почувствоваться себя важной. И ей это было крайне необходимо, особенно, когда она ждала ребенка.
Слова Джерарда липли ко мне - я сидел с открытым от изумления ртом. Никогда прежде мне не приходилось сидеть рядом с беременными женщинами. Несколько девушек из моей школы и учителей бывали в положении, но они всегда прятались под неимоверным количеством одежды и отрицали сам факт, что ждут ребенка. Общество, в котором мы живем, не даст им нормально ходить в школу, заставит чувствовать стыд за то, что они сделали. И потом они ощущают этот стыд по жизни. Однако то, как говорил Джерард, как он цеплялся за невидимые цвета в воздухе, заставило меня осознать, что эти девушки - даже если им и по пятнадцать, невзирая на глупые нынешние стандарты, были столь великолепными, как и Вивьен.
- Мы прохихикали весь тот день, когда она рожала, ну между схватками естественно, - продолжил Джерард своим нервным тоном, будто он чего-то с нетерпением ждал. - Мы были так взволнованы тем, что совсем скоро она собиралась подарить еще одного человека этому миру. Она жила у меня последние несколько месяцев своей беременности, и стала слишком ленивой и толстой, чтобы что-то делать. Я приносил ей еду и растирал отекшие ноги, пока она позировала для меня. Это была прекрасная сделка. Ее проживание со мной дало мне возможность быть с ней и помогать во всем, даже когда у нее отошли воды в четыре часа утра и испортили мои полотна.
Джерард покачал головой и усмехнулся про себя, вспоминая подпорченный шедевр.
- Я работал над ним несколько недель. Но это стоило того, чтобы испортиться, ведь я с Вивьен до конца во всем. Я увидел нечто гораздо красивее, чем мокрая живопись. Это было всего лишь пылинкой в Великой Схеме Вещей.
Он остановился на секунду, глубоко вдыхая.
- Ты не поверишь, как это замечательно - смотреть, как какая-то женщина рожает, Фрэнк, - сказал Джерард, глядя на меня с аурой надежды в глазах. Я полу-улыбнулся ему, не понимая до конца, что под этим имелось в виду.
В 9-ом классе на медицине мы должны были смотреть фильм "Чудо жизни" и единственное, что я смог вспомнить оттуда сейчас, так это огромную лужу крови и воплей. Ну и одного ученика, что тогда упал в обморок. И опять кровь. Честно сказать, я не считал это красивым. Однако глаза Джерарда говорили мне другое. Его зрачки были расширенные - даже очень; я таких глаз еще не видел прежде, и этот оливковый цвет, что почти поглощал меня целиком. Мне казалось, что его глаза были будто немного приукрашенными, может, слезами радости или печали, но с Джерардом я никогда не был в чем-то уверен. Я не понимал, почему слезы подступали к его глазам, когда он говорил за Вивьен и ее дочь, нежели когда он вспоминал Рэя, своего мертвого любовника. Никаких слез - ничего, поэтому я списал все это на странное отражение света.
- Это было абсолютно невероятно, - продолжал он, а его дыхание утруднилось, и голос отражался чем-то высоким и величественным. Я мог предположить, что в этот момент Джерард вспоминал один из самых счастливых дней своей жизни. Я чувствовал себя таким почетным гостем, что он делится этим со мной. Не думаю, что он стал бы рассказывать это другим людям; он никому бы этого не рассказал, ему некому было это рассказывать. Это была личная история, что попадала под кожу, и заставляла плакать и смеяться, когда кто-то рассказывает о таком. Я нежно прикоснулся губами к груди Джерарда, пока он говорил, давая ему знать, что я готов идти с ним в это путешествие дальше, куда бы оно нас ни привело.
- Я помню, как выглядела Вив после того, как родила Кассандру, - он кивнул, вспоминая факты, - она так устала, была бледной и покрытой испариной. Красивая. Боже, она была совершенной в тот момент. Жаль, что у меня не было с собой тогда камеры, чтобы я мог запечатлеть этот момент навсегда. Я знаю, что никогда бы не смог нарисовать или изобразить что-то такое, оно бы не получилось таким совершенным, как в реальности. Мне нужна была эта картина, и если бы я это сделал, ее бы вероятней всего украли у меня. Вив сказала, что чувствует себя ужасно. Схватки ее убили, также обнаружили небольшое осложнение, что было вызвано таблетками. Они не работали, пока все не закончилось. Вивьен чувствовала себя плохо до тех пор, пока ей на руки не дали пухлого младенца, плотно завернутого в полотенце. Это была девочка - именно ее она и хотела.
Улыбка Джерарда несколько раз сходила с лица, а когда он запнулся, то начал рассматривать меня и быстро принял решение поделиться со мной чем-то еще. Он рассказывал все и так очень подробно, ориентировавшись полностью на меня.
В этом было что-то правильное.
- И потом я поцеловал Вивьен настолько страстно и сильно, как не целовал ее никогда. Даже в художественной школе. Она была удивлена, но поцеловала меня в ответ, удерживая в слабых руках Кассандру. Я должен был поцеловать ее, потому что я не знал, что мне еще сделать. Она сделала что-то настолько удивительное в тот день, что я проклял свое тело, потому я никогда... я никогда не сделаю такого. Даже если бы я был женщиной, то скорее всего, этого бы никогда не случилось.
- Почему нет? - я вмешался, изучая каждую деталь сюжета.
- То, что сделала Вивьен - родила ребенка - почти убило ее, - серьезно заявил Джерард. - Любая женщина, родившая ребенка, настолько близка к смерти, так как она дает жизнь кому-то другому. Это все не так просто. Я сделал множество вещей в своей жизни, но я не знаю, смог бы я сделать это, - Джерард начал грызть ногти, сильно нервничая. - Кроме того, я бы остался с этим ребенком после рождения, и я не знаю, смог бы я отдавать всего себя ему, постоянно отдавать раз за разом...
Я сидел и тихо обдумывал слова Джерарда. Дети действительно отбирали, и это - факт. Особенно, маленькие. Джерард рассказывал, что Вивьен осталась жить у него вместе с ребенком приблизительно еще на месяц или два после выхода из больницы. Первая неделя была прекрасной. Кассандра была чем-то новым для Джерарда, он много размышлял над этим. Он постоянно держал ее на руках, пока она пускала слюни и пачкалась. Он пел ей песенки, а она не могла сказать ему, чтобы он прекратил это. Девочка грызла его за пальцы. Он видел, как быстро она росла, от тех шести фунтов она возросла до двухзначных цифр. Джерард трепетал перед ней, всегда хотел быть рядом и рисовал картинки. Но, в итоге, вся ее индивидуальность исчерпалась.
Кассандра была не просто музой или вещью, за которой можно только наблюдать или изучать ее. Она была настоящий живым ребенком, который плакал и кричал. Она много плакала, ела и гадила всюду, где только можно и нельзя. Первые три недели Кассандру мучили колики, из-за чего Джерард сходил с ума и хотел уже был лезть на стену. Ему нравилось слушать пронзительные крики - это было чем-то новым. Но, как и всё, они заставляли убегать. Очень и очень быстро. Даже после того, как девочка перестала плакать и стала проще в обращении, Джерард больше не мог выносить её рядом. Вивьен больше не могла жить с ним под одной крышей. Они были лучшими друзьями, а не родителями одного ребенка. Они даже не были любовниками, что сказать. Это было несправедливо, поэтому она не хотела больше оставаться у Джерарда и переехала. Она вернулась к себе домой, где убрала пыль и паутину, выкинула старое прокисшее молоко из холодильника. Она должна была вернуться домой, а Джерард должен был остаться здесь.
Слушая болтовню Джерарда об этом ребенке, я начинал понимать некоторую динамику его отношений. Он любил узнавать людей, разговаривать с ними, проводить время вместе. Он мог дарить себя человеку, как и мне раньше, когда просто угощал вином, пускал в свой дом, учил живописи и многому чему другому. Но, никто не мог просто так взять что-то от него. Ему нужно было что-то взамен, будь то просто поцелуй или хорошая беседа. Джерард готов был наливать мне вино, лишь бы я разговаривал с ним. Ему нравились наши беседы; они напитывали его искусством. Всё, что было вокруг него, было искусством. Он был поглощен им. Джерард любил ситуации, в которых мог полностью отдавать себя, но он всегда ожидал чего-то взамен. Ему нужно было вечное процветание - лично для себя. Он был эгоистичным, и он это прекрасно знал. Все художники - эгоисты. Это было абсолютно нормально для Джерарда.
Но с ребенком нужно вести себя полностью бескорыстно. Ему нужно отдать целиком свою жизнь, потому что ребенок в этом нуждается. Дети возьмут все, что им нужно. Джерард стал рассказывать мне о том, что не видел Вивьен еще несколько месяцев после того, как она вернулась домой. Кассандра забирала все ее свободное время. Они больше не ходили пить кофе и веселиться, как они привыкли делать раньше. Ее больше не было в его жизни. Она изменилась, потому что всю свою энергию она тратила на другое существо, которое нуждалось в ней намного больше, и для Джерарда уже ничего не оставалось.
Я начал думать о своих родителях. Мой папа бросил гитару из-за меня. Он отказался от своей мечты и женился, чтобы иметь семью. Мама, скорее всего, забыла о своем самоуважении и осталась с моим отцом, так что - я не знаю каково это переезжать с места на место. Она оставила свою карьеру, даже если это и была простая должность секретаря. Она бросила все и сидела дома со мной. Когда я пошел в школу, она устроилась куда-то, но это была незначительная и черная работа. У нее больше не было карьеры, и вероятно, что больше никогда и не будет. Любые деньги, что она зарабатывала, откладывались мне на колледж, чтобы я смог получить высшее образование. Любые деньги всегда тратились на меня. Также и с моим отцом. Все было для меня.
Я почувствовал, как мое сердце наполнялось гордостью и стыдом. Я любил своих родителей, но не показывал им этого. Я знал, что не показывал. Практически всегда, они вели себя как придурки, особенно мой отец. Чтобы ни говорил Джерард, все же мне удалось найти причины для уважения этого человека. Я всегда любил его; я просто был обязан его любить, ведь я был для этого рожден, а он должен любить меня. С другой стороны, уважение - это совсем другая вещь. Я никогда не относился к нему лучше, особенно после того, как он высказал мне все дерьмо. Именно в тот момент я понял, почему он поступил именно так. Он пытался защитить меня, старался, чтобы меня любили, даже если это и получилось у него весьма извращенным способом. Мое уважение начало расти, хотя и было еще в зачаточном виде. Этого было так мало, чтобы пробовать изменить мир, но изменения, тем не менее, были. Ведь нельзя просто сделать один гигантский шаг и получить всё. Так не бывает.
В конце концов, Джерард и Вивьен вернулись к своей обычной простой дружбе. Джерард бросил свою мега-занятость и начал выходить из дому на час - за вином. Когда в один из таких дней он снова увидел свою лучшую подругу, то она шла со своим ребенком, что крепко прижимался к ее бедру. Теперь Вивьен гуляла в сопровождении Кассандры, но, все-таки, это была она.
- У меня были преимущества детей, фактически, не имея их при этом, - заявил Джерард и улыбнулся, - я мог гулять с Кассандрой, наблюдать, как она растет, дарить ей подарки, но я никогда не наказывал ее. И мне не приходилось менять ей пеленки или успокаивать ее крики. Я занимался только приятными вещами. Но, Вив, черт возьми, все равно рассказывала мне о неприятном. - Он улыбнулся на свою шутку, продолжая говорить серьезным тоном, - Кассандра заставила ее повзрослеть. Появилась ответственность. Все уже не было так, как раньше, всё ожидало перемен. Теперь у нее был кто-то, и от Вив зависела драгоценная жизнь этого ребенка; жизнь, которую она создала сама. Я снова начал восхищаться Вивьен как раньше, когда мы учились в школе искусств. И, в конце концов, все хорошее пришло в норму, и она снова стала раздеваться предо мной.
- Я, определенно, уже в курсе этой части истории, - добавил я, закатив при этом глаза. Мы оба вспомнили тот случай, когда я попал на своеобразную арт-сессию. Джерард рассмеялся от моего тогдашнего испуганного вида.
- Откуда мне было знать, что вы, ребят, просто рисуете? - возразил я, пытаясь не улыбнуться. - Я думал, что вы творите искусство по-другому, - я толкнул его в чувствительное место на боку, из-за чего Джерард немного согнулся вперед.
- Ну да, - кивнул он, - искусство... сейчас оно - мои дети. Каждая картина - это мое собственное творение, как Кассандра у Вивьен. Я вкладываю в них себя, а они являются моим отражением, и это нормально. Потому что они дарят мне гордость, а также навсегда останутся висеть на моих стенах. Ну а вообще - дети просто кусают за задницу своих родителей, обвиняют их в своих проблемах, когда достигают подросткового возраста, - он засмеялся немного громче, чем до этого, не замечая моей реакции на свои слова.
- Хммм... Джерард? - оборвал его я, кивая вниз на себя. Когда до него дошло, что он только что сказал, то начал смеяться еще сильнее. Я сделал вид, что обиделся на него, но его это лишь подстегнуло, и он притянул меня ближе к себе, начав целовать. Я не хотел подпускать его, но Джерард накрыл меня.
- Мне не нужны дети, - заявил он, - у меня уже есть ты, чтобы держаться молодцом.
- Только я не знаю, хорошо это или плохо, - пошутил я, самодовольно взглянув ему в лицо.
- Может быть всем, чем ты захочешь, - мягко сказал Джерард, плавно и соблазнительно рисуя руками по моим бокам. Он снова поцеловал меня, и на сей раз его губы медленно и постепенно охватывали мой рот. Он щелкнул языком против моих зубов, но не входил, пока я полностью не открыл рот. Джерард рвался так медленно, дразнил меня, пока к нему в голову не пришла идея.
- Я хочу тебе кое-что показать, - резко сказал Джерард. Его предыдущие действия наталкивали меня на мысль об еще одном сексе, но взглянув в его глаза, я стал думать по-другому. Он скинул с нас одеяло, потянув меня за руку за собой, спрыгивая с кровати. Я с радостью подорвался за ним. Мы слишком долго сидели и лежали, и меня не волновало, что он хотел мне показать, мне просто хотелось размять ноги.
Сначала я немного споткнулся, пытаясь поймать равновесие, ведь мы ступили на поразительно холодный, деревянный пол. Мы вышли из его комнаты, а дневное солнце было еще высоко в небе и заполняло собой всю квартиру. Джерард повел меня к одной из своих книжных полок, где были растыканы по сторонам кучи картин, просунутые между полками из красного дерева и стеной. Он отпустил мою ладонь, и, присев, начал копаться в полотнах, то и дело, стреляя в меня ликующими усмешками.
- Что ты высматриваешь? - спросил я, стараясь заглянуть поверх его плеча и рассмотреть каждую картину, что он вытаскивал. Его голая спина загораживала мне обзор, поэтому мне пришлось встать на цыпочки.
- Картину, что я написал после родов Вивьен, - заявил он, полностью сосредотачиваясь на своей задаче.
Хоть я и любил его творчество, всегда пытался все увидеть и рассмотреть, сейчас я просто сжался от мысли о том, что могло быть изображено на том холсте. Я снова вспомнил девятый класс и тот фильм на уроке медицины - и меня почему-то перестало волновать то, что она тогда была прекрасна.
- Мм, Джерард, - начал говорить я, переступая с ноги на ногу, - думаю, я готов.
Прежде чем он, должным образом, среагировал на меня, Джерард успел повернуться и ткнуть мне в лицо этим холстом. Я вздрогнул от этого удара, но любопытство все-таки заставило меня открыть глаза. В конце концов, это была работа Джерарда - убедил себя я. Разве это может быть чем-то плохим?
Я удивился, когда все, что было открыто предо мною, оказалось огромным цветком ярко-красного цвета, а серединку его заполняла палитра темно-желтого. Был еще зеленый - им была разукрашена трава. Стебель цветка был большим и толстым, и от него исходил в сторону один листочек. Это было чем-то поразительным, совсем не тем, что я думал. Однако, я не возражал.
Я краем глаза увидел Джерарда - он гордился тем, что сумел меня удивить. Потом он начал объяснять мне окраску цветка, и то как она относится к ребенку Вивьен.
- Цветок - это Кассандра, - начал он, сохраняя в голосе нотки высокомерия, - ярко-красный цвет и все, что является внутри пламени, что готово жить своей жизнью и распространяться повсюду. Но желтый - это теплый, манящий цвет. Он как масло. Этого хватит, чтобы удерживать тебя в тепле, но для себя - этого мало. Поэтому для этого существует этот красный баланс. - Джерард немного помолчал, склонив полотно, чтобы я мог изучить его получше и понять все до конца. - Стебель цветка - это Вивьен, ведь она поддерживает этого ребенка и дает ему все, что нужно. Но, все равно, ребенок здесь лидер. И видишь, есть только один листочек, потому что из двух родителей есть только один, но он вдвое сильнее, поэтому листик вдвое толще. Это, может быть, даже лучше, потому что не откидывает тень на ребенка.
- А что насчет травы? - спросил я, когда Джерард замолчал и дал мне время, чтобы я подумал над его объяснениями.
Он искренне улыбнулся и кивнул мне. Джерард был рад, что я спросил его об этом.
- Это - я. И я не являюсь центром картины. Никогда в жизни я не хотел рисовать себя сам, но что я могу поделать, если я являюсь фоном. Я не играю главную роль в их жизни, и я, в любом случае, не удерживаю их. Но я по-прежнему здесь, разбросанном в таком вот хаосе, и я появлюсь, когда потребуется.
Джерард стоял на своем месте, уперев руки в бедра и склонив голову, а я все так же держал в руках этот холст. Я смотрел то на картину, то обратно на Джерарда, и так несколько раз прежде чем, наконец, проговорил:
- Так красиво.
И я не врал. Я никогда не лгал Джерарду, и тогда тем более. Я чувствовал, что слова "красиво" не хватит, чтобы полностью описать всё это. Картина не была похожей ни на одну из работ Джерарда, что мне уже удалось увидеть. И он объяснил мне многое, добавляя столько формы в искусство. Картина показывала рождение ребенка, как он растет, и людей, что были возле него. И все это в одном маленьком клочке бумаги в деревянной раме. Это было просто поразительно, и даже лучше, ведь здесь не было никаких кровавых плацент.
- Что там еще у тебя сзади? - спросил я, оторвав глаза от картины. Я понял, что все то искусство, что я видел у Джерарда, он мне показывал сам или оно просто лежало на видном месте. Эти картины, хоть и были спрятаны за книжную полку, не были отброшены в сторону; они будто находились в спящем режиме и ждали своего выхода в свет. И это время настало, ну или, по крайней мере, я надеялся, что настало.
Лукавая улыбка нарисовалась на лице Джерарда, когда он склонился и начал вытаскивать остальные свои работы из всей кучи, что насчитывало в себе около тридцати картин. Некоторые были на толстых холстах и слишком изношенные - видимо, пострадавшие за долгое время. Он кивнул в сторону рыжего дивана, где мы сидели в начале дня. Джерард сел, скрестив ноги, и брал каждую картину к себе на колени, внимательно изучая ее. Затем, он передавал ее мне, чтобы я мог рассмотреть картину более тщательно и близко.
На первой я узнал Вивьен, но ее волосы были гораздо короче, да и тело было худее. Я понял по обстановке комнаты, что была идеально срисована (что было одной из самых поразительных черт Джерарда в искусстве - его внимание к деталям. Он не мог просто нарисовать чье-то лицо; он рисовал всю комнату, не оставив без внимания ни одну вещь. В углу лежала раскрытая книга. Это все было на картине, описано на бумаге), что это была его комната в общежитии. Это был один день из его сексуального периода жизни, и, по-видимому, первая ночь, когда Вивьен разделась перед ним. Хоть все было нарисовано детально, все же картина оставалась немного неаккуратной. Но не от неопытности, как утверждал Джерард, а из-за того, что он хотел закончить картину как можно быстрее и заняться, непосредственно, Вивьен. Пока Джерард рассказывал мне это, он все время ухмылялся, а затем перешел к следующей картине.
На ней также была Вивьен, но в этот раз старше, а ее волосы уже были гораздо длиннее, и тело взрослее, а на лице была отображена усталость. Первая картина из серии, где она беременна. Картины этого периода были одна ярче другой. Вивьен была действительно великолепной во время беременности, и у Джерарда получилось поймать это зарево, что обволакивалось в грязно-желтый цвет, что он использовал. Тот же принцип, как масло в картине с рождением ребенка; желтый - тепло и безопасность, как масло, что цеплялось за тело, но не сильно. Как сказал Джерард, мы не едим просто одно сливочное масло. Мы употребляем его с хлебом или в соусе, супе или в каких-либо других блюдах. Но сливочного масла самого по себе не бывает. Пока он что-то растолковывал по поводу желтого цвета, я посмотрел на дверь.
Отпечаток моей руки был желтым - Как бесконечное солнце, что гласило на французском. Мне нужен Джерард, чтобы быть завершенным и целым человеком, и это само по себе прекрасно как стихи, написанные на черной пропасти моей рукой. Мы были друг у друга, и это солнце грело нас и опекало, но мы не могли сделать этого в одиночку. Мы должны быть вместе, чтобы иметь какой-то смысл.
Здесь была живопись или, грубо говоря, рисунки, Вивьен в каждый месяц ее беременности. Они, в принципе, не отличались друг от друга, за исключением постоянно растущего живота. Мы не стали тратить слишком много времени на это, ведь я слышал уже много историй по этому поводу, поэтому мы начали рассматривать другие картины.
В следующих работах был высокий мужчина; он был стройным, с оливковой кожей и с такими, как и у Джерарда, контрастными зелеными глазами.
- Если бы только мог рисовать голоса, - протянул он, глядя на картину под определенным углом, затем передав ее мне. - Тогда эта картина была бы намного лучше.
Я сжимал в руках тонкий лист бумаги, отягощенный красками, и смотрел на мужчину с манящей полуулыбкой и темными кудрями. Это был тот русский мужчина Алексей со своим сексуальным голосом, которым он приманивал к себе геев. Сейчас он, вероятней всего, в России. Джерард напомнил о нем, пока я рассматривал маленькое странное здание на заднем плане.
- А это что? - спросил я, указывая на большое строение с куполом и золотой верхушкой.
- Ты внимательный, - заметил Джерард, гордо улыбаясь, - это Исаакиевский собор в России. Он говорил мне, что всегда хотел там жить. Но это невозможно - это просто достопримечательность для туристов. Но он был полон решимости. Алексей всегда получал то, чего хотел. Наверное, он был там, и как упрямый мудак, коим всегда являлся, отказывался оттуда уходить.
Я кивнул, отложив картину в сторону, и принялся рассматривать другую. На ней был изображен высокий, худощавый и светловолосый парень. Волосы скрывали почти все его лицо. Его руки были опущены вниз, что со стороны казалось, будто он что-то поднимал с пола. Я едва улавливал следы напряженности в его лице. И эти волосы... На заднем плане везде были маленькие фейерверки, и все это напоминало школу, судя по движениям парня, хоть он и застыл на картине.
- Симон, - сказал я вслух, не ожидая, что Джерард исправит меня, если вдруг я случайно ошибся. Все еще рассматривая картину, я неожиданно понял. - Фейерверки... какими бы они ни были - мать Симона, что поймала вас. Его волосы скрывают его образ жизни.
Я сделал паузу, уже рассматривая искоса, склонив голову, чтобы, черт возьми, понять, что Симон делает. Когда до меня дошло, мои глаза расширились, а рот открылся от удивления. Я, правда, не хотел озвучивать свой ответ - вдруг я ошибался... хотя в глубине души я понимал, что абсолютно прав.
- Мы трахаемся здесь, - вмешавшись, Джерард озвучил мои мысли за меня. Он сидел с самодовольной усмешкой на лице, и пришел к заключению. - Ему больно. Он в экстазе. Для него это одно и тоже.
На следующей картине был человек, и даже без помощи Джерарда, его имя я сразу понял, оно крутилось у меня на кончике языка. Это был Рэймонд. С ним было несколько картин, Джерард передавал мне их по очереди, каждую из разной эпохи жизни. На одной он сидел за своим рабочим местом, а картины в музее были задним фоном. Мало того, что Джерард обращал внимание на все реальные детали, так он еще додумывал свои собственные. Всё, что он вносил в картины, и чего там не должно было быть изначально, уже имело другое значение, и обычно указывало на скрытые мечты или желания.
Картина, что была позади Рэя, была его собственной, и она выглядела так, будто пытается оторваться и улететь. Он хотел бросить свою работу в музее и стать художником, который развешивает свои работы на стены, а не хранит в подвале. Но ему все же нужна была безопасность и уверенность в завтрашней зарплате. Именно поэтому его картины никогда не видели ничего сверхурочного.
Еще раньше я спрашивал Джерарда о картинах Рэя, где они теперь, и осталось ли что-то с тех времен, как он оттачивал свое мастерство. Джерард сказал, что Рэй оставил все свои картины здесь, но теперь их нет. Они уничтожены. Когда я спросил почему, то ответ был слишком очевидным...
- Ты уничтожаешь то, что любишь, - ответил Джерард, и мы пошли дальше.
На всех этих картинах никогда не было Джерарда, даже если его присутствие подразумевалось в некоторой форме, как в цветке или в Симоне. На одной из картин Рэй смотрел куда-то в космос, а его глаза сосредотачивались на далеком объекте. У него была борода, что отрастала все длиннее и длиннее. Вокруг его глаз появлялись морщины, и он выглядел просто уставшим. Маленькая ручка касалась его, цепляясь за один из его больших пальцев. Я знал, что эта маленькая рука принадлежала одному из его детей. Рэй был счастливым, но иссякшим. Он видел что-то на заднем плане и знал, чего хотел, но не мог получить этого. У него был этот ребенок, что тянулся к нему, и он с довольным лицом протягивал ему навстречу руку.
Мы не сможем иметь в жизни всё, чего только захотим - сказал мне однажды Джерард. И я всегда это знал; это был один из тех повседневных лакомых кусочков знания, которым пичкали нас в детстве родители, когда не покупали нам конфетку в магазине. У тебя не будет всего, чего ты хочешь. Но, увидев эту картину, этот факт казался таким реальным - материальным. Его поставили лицом к действительности, и это сделало его в десятки раз душераздирающе. Я уже почти был готов к тому, что Джерард скажет нечто большее, чтобы объяснить эту картину, как он делал с другими, но единственное, что он сказал за последние десять минут, было простое и отдаленное...
- Это - Рэймонд.
Мы не получаем всего, чего хотим от жизни; и это было ясно из картины предо мной.
Лишь из-за того, что мы не получаем всего, еще не значит, что мы не можем держаться за куски своего прошлого.
Когда я, наконец, изучил эту картину до конца, я посмотрел на Джерарда и увидел, что у него больше не осталось картин. Мое дыхание сбилось, я учуял подавленность, что быстро разлетелась по моему телу. Мы пробежались по его истории еще раз, просто теперь с помощью картин. Но оставалась еще одна вещь, и ее не хватало в его коллекции любовников...
Меня.
Я почувствовал свой сердечный ритм и то, как он зачастил. Из того, что я слышал, Джерард намекнул, что наши отношения до сих пор в наилучшем состоянии. На этом поприще у нас не было проблем. Мы хотели быть вместе. Мы нуждались друг в друге, и мы признавали это. Единственными проблемами, с которыми мы могли столкнуться, заключались в других людях и их концепциях о нашей любви, или о том, что мы, черт возьми, имели. Общество было нашей проблемой, но мы могли просто не пустить их всех и закрыться в черной комнате. То, что мы сделали в нашем собственном доме, было нашим личным делом; никто об этом не знал, никто и не должен был узнать. Джерард и я... мы были настоящими.
Но почему здесь нет моей картины?
Я так и сидел без дела некоторое время, играясь с обтрепанными краями одной из картин, пока все же не решился спросить:
- Ты когда-нибудь рисовал меня?
- Нет, - твердо заявил Джерард, качая головой и скрестив руки. - Я отказываюсь это делать.
Я широко открыл рот и уронил картину, которую теребил в руках. Мой голос, наверное, прозвучал грубо как дым:
- Почему?
- Я рисую подобные вещи, когда они уже в прошлом, - пояснил Джерард, совершенно не теряясь от моего вопроса. - А мы - не прошлое.
- Аа... - я замолчал, закрывая ладонями пунцовое от смущения лицо. Я задумался, вспоминая кое-что... - Но ты рисовал меня. Помнишь? Или ты его не закончил?..
- Да, но тот рисунок был карандашом, - сказал Джерард, расправляя свои руки, - такой набросок сильно отличается от живописи. Более спокойный. Он легче. Живопись - это захват эмоций с помощью цвета. Ее нельзя стереть. Краска как кровь; я истекаю кровью, пока рисую. Я должен. Мне это нужно. Особенно, когда что-то заканчивается.
Джерард подался немного вперед, касаясь моих голых коленок и рисуя на них круги своей ладонью. Мы немного помолчали, слушая лишь шум работающих мозгов. На этот раз у меня был другой вопрос, и я вытащил его из глубин своего разума.
- Как думаешь, ты когда-нибудь нарисуешь меня в живописи? - медленно спросил я, а мои глаза постепенно от рассматривания дивана перешли к Джерарду. Он вздохнул и придвинулся ближе.
- Наверное, - честно ответил он, кивая головой. Мое сердце просто разрывалось на две части - я это чувствовал!
Боже, иногда мне становилось просто дурно только от мысли, что все это разрушится. Я не знаю, что случится с нами и как именно это произойдет. Если мы сами решим расстаться, это будет столь ужасно, как если бы общество оторвало нас друг от друга. Я не мог себе этого представить, я не хотел даже пытаться. Мне хотелось сохранить эти отношения навсегда; я не хотел терять часть своего сердца. И что было еще хуже в этом испытании, так это я сам - я сделаю все только хуже. Гарантировано. Либо мы сами, либо общество. Один из нас должен будет это сделать. И было нереально больно осознавать этот факт.
- Но отношения меняются, Фрэнк, - его голос прозвучал быстро, отгоняя меня в сторону от моей депрессивной плоскости. - Мы по-прежнему можем быть вместе, но наши отношения могут умереть в другой форме, расцветая вновь, но при этом никогда не теряя былой страсти, - он взглянул на кучу картин своих бывших любовников - истекающих кровью душ. - Ты только посмотри на портреты Вивьен. Их несколько, но я по-прежнему люблю ее больше всех.
Я смотрел в пол, с трудом сглатывая и не говоря ни слова. Я слабо кивнул в ответ, ведь я не знал, что мне еще сделать. Наверное, я стал выглядеть еще более подавленным, чем был, потому что Джерард быстро засуетился и попытался подбодрить меня, чего он никогда не делал. Как правило, если мне было грустно, то все было очень скверно. И я собирался оставаться в таком настроении. Все же на эти эмоции сейчас были веские причины.
- Я знаю, что это другое, потому что Вивьен - женщина, и она больше не привлекает меня. Ничто в сравнении с тобой. У нас все иначе. С тобой все совсем по-другому. Я никогда не был уверен в чем-то насчет тебя, Фрэнк, и я до сих пор не знаю. Я все еще пытаюсь в этом разобраться, - Джерард мельком взглянул на меня, убрав руку с моего колена, чтобы самому придвинуться ближе и создать некую ауру между нами. - И я не знаю, что с нами будет дальше. Я действительно не знаю. Но, какими бы ни были эти перемены, я напишу свою картину о тебе. Моя душа будет кровоточить для тебя. Просто еще не время.
Я кивнул, но моя голова по-прежнему была опущена вниз. Я склонился ближе к нему в надежде, что он обнимет меня. Я хотел, чтобы он обнял меня - я чувствовал себя таким опустошенным. Мне было не понять, как он не чувствовал себя также, ведь он рассказывал мне свою историю жизни. Но он был на удивление позитивным, что заставило и меня почувствовать себя чуточку лучше.
Джерард столько всего сделал для меня. Это я понял, когда мои мысли начали переключаться на другие вещи. Вивьен предоставила ему свою компанию и новый взгляд на жизнь с детьми; Симон открыл в нем мужество вырваться из своей скорлупы и просто быть геем; Алексей дарил ему секс, а Рэй дал ему надежду, любовь и отношения. Джерард так много отдал всем этим людям и получил взамен. Но чего-то не хватало... чего-то важного и жизненно необходимого.
А что для него сделал я?
Я начал мучить свой мозг в попытках вспомнить хоть что-нибудь, но так ничего и не вспомнил. Мое сердце начало учащенно биться внутри грудной клетки.
- Зачем ты держишь меня здесь? - я сболтнул это так быстро, что сначала вообще не понял, что сказал. Когда слова уже прозвучали, я быстро прикрыл ладонью рот. Я знал, что он услышал мой вопрос, и он ответит мне даже тем ответом, которого я не хочу. Он может даже выгнать меня, осознавая, что я только брал от него прямо как те дети, которых он никогда не хотел. Что реально заставляло его держать меня возле себя?
Джерард увидел эту насущную необходимость на моем лице и глубоко вздохнул, притянув меня к себе, и обнял. Я так сильно желал его объятий начиная с того самого момента, как только переступил порог его дома. Я сильно прижал его к себе, вероятно, даже крепче, чем следовало. Джерард также сильно обнял меня в ответ, поглаживая мои волосы и целуя в шею. Я думал, что сейчас взорвусь от всех тех противоречивых чувств, что боролись во мне, но я держался. Я не мог расклеиться в этот момент. Не было причины.
- Потому что ты нужен мне, Фрэнк, - все еще обнимая, сказал мне Джерард. Его слова была такими честными и кристально-чистыми, но я все равно ему не верил. Он так много мне дал, и в его жизни всего и так было предостаточно. Так что ему действительно нужно от меня?
Я покачал головой, утыкаясь ему в шею, так и не найдя подходящих слов, чтоб ответить.
- Да, - настаивал он, чувствуя мое с ним несогласие. - Ты нужен мне больше, чем ты думаешь, - Джерард начал медлить с ответом, что я невольно задумался, будет ли он продолжать дальше. Его взгляд ушел в себя, он попытался добавить что-то еще, просто открыв и закрыв рот обратно. Он так и не сказал больше ни слова, зато это сделал я.
- Но я не знаю, Джерард, даже сейчас. Я не вижу никаких причин на то, чтобы ты держал меня здесь, - быстро выдохнув в конце, я удивился, что фактически признал этот факт. Что, если Джерард реально смириться с этими вещами, и в самом деле решит порвать со мной в этот раз?
Он не пошатнулся и не сказал ни слова. Просто сидел, как раньше, лениво скрестив руки на груди. Потом он принялся растолковывать мне одни и те же вещи, что я должен был усвоить.
- Ты нужен мне, потому что я нужен тебе, - медленно пояснил Джерард. Он смолк на секунду, вспоминая свои мысли, и добавил. - Вот почему я держу тебя здесь.
- Но... мне ты нужен намного больше, - твердо заявил я, в надежде, что, может быть, моя точка зрения попадет в яблочко, и я все еще смогу оставаться в этой квартире.
- Откуда ты знаешь?
- А что это не понятно? - я таращился на него, не веря ни единому его слову прямо как тогда, когда мы с ним только познакомились.
- Для меня это не так, Фрэнк. Ты не знаешь, что творится в моей голове, - он посмотрел на меня глазами, что умоляли меня его понять.
Но я не мог. Его слова лишь еще больше заставили меня изводиться. Он топтался на моем непонимании. Казалось, он всегда прекрасно видел кто я; это была еще одна причина, почему я нуждаюсь в нем больше, чем он во мне. Джерард всегда думал перед тем, как что-то сделать; мне нужен он, чтобы научить меня жить. Я не знаю его так, как он знает меня. Я просто здесь для вида, занимаю неопределенное место. И хуже всего, что я могу втянуть его в проблемы. Я реально не понимал, зачем ему нужен такой якорь, что тащит его на дно.
- Ты не знаешь, что я думаю о тебе, как к тебе отношусь, так что нет никаких оснований говорить мне сейчас, что ты уверен в том, что нуждаешься во мне больше, - голос Джерарда начинал больно резаться. Он стал намного серьезней, чем был, а его слова пахли отчаяньем, что витало вокруг нас. Не скажу, что я до конца понимал, о чем он толковал в данный момент. - Твое мнение о себе в этой ситуации - субъективно. Ты не можешь видеть того, что видят другие, и что еще важнее - ты не можешь видеть того, что творится внутри меня. Просто верь мне, когда я говорю, что ты мне тоже нужен.
Я глубоко вздохнул и попытался понять. Я верил Джерарду. Всегда. То, что он говорил мне, имело смысл где-то в логических условиях английского языка. Но настоящие определения не всегда могут применяться в реальном мире, особенно когда отношения уже задействованы в этом.
- Но... - начал было я, но так и не договорив. Джерард быстро оборвал меня, притянув ближе к своему телу и обняв за плечи. Он прижал липкий указательный палец к моим губам, а затем учтиво заменил его своими губами. Он едва меня поцеловал, продолжая говорить дальше, а наши тела были так близко, как никогда раньше.
- В любых отношениях один человек всегда любит больше, чем другой. Так просто происходит. Это должно случаться, потому что если оба будут любить одинаково сильно, то ничего хорошего из этого не выйдет. Они будут проводить в постели весь день и забудут о внешнем мире.
Джерард замер, будто только сейчас понял, что ляпнул. Взглянув на меня со скромной улыбкой на лице, он мягко коснулся губами моих губ. Тот сценарий, что он только что описал, когда ради плоти другого человека ты забываешь о внешнем мире, - было как раз о нас, как мы проживали каждый гребаный день, что у нас был. Джерард, тем временем, принялся нежно меня целовать.
"Может быть, мы с ним на равных" - подумал я про себя. Мое сердце больше не болело и не разрывалось на части. Оно просто трепетало.
- В жизни не может быть идеального баланса ни в чем, - после поцелуя он продолжил говорить дальше, и мои мысли вернулись в прежнее русло. - Однако, если ты не можешь дать конкретного ответа насчет человека, который думает, что его любовь безответна и она больше твоей любви, тогда ты должен понимать, что это хорошие отношения.
Он оскалил зубы, рассматривая меня, подбодрив мое трепещущее сердце своей законченной точкой зрения. Я лишь улыбнулся в ответ, но все-таки некоторые его слова встряхнули мой мозг. В особенности, насчет любви. Казалось бы, это запрещенное слово уже упоминалось, хоть и мелькало в общих терминах и понятиях, но я не мог прикасаться к нему. И тогда еще больше вопросов и более важных задач, чем были раньше, пришли ко мне в голову.
- Ты любишь меня? - внезапно спросил я, что совсем не узнал свой голос и то, как он прозвучал. Раньше мы никогда не показывали это чувство, мы даже не говорили о любви в рамках наших отношений. Это было таким потрясением для нас. До того, как я решительно заключил Джерарда в свои объятия, в его глазах что-то вспыхнуло, я уверен в этом. Я ощутил, как сильно он прижался ко мне, и наши тела стали настолько близко, что ближе некуда.
Мне казалось, что вот таким вот способом он решил ответить мне, ведь слова могут быть слишком болезненными. Я не мог отличить их от объятий; мне не хотелось разговаривать, обнимаясь. Он уже делал так раньше. Не часто, но такое случалось пару раз. Но мне нужны были слова. Желание услышать их ударило так сильно и внезапно, что я просто должен был узнать правду и прямо сейчас. Слова - это проверенные вещи. Я не мог растолковывать их, особенно, если слова были сложнее, чем простые "да" или "нет". Джерард не дал мне победить в нашей стычке, кто кого нуждается больше. Он намекнул мне, что мы были на равных в нашей тоске, ну или, по крайней мере, мы не могли сказать друг о друге что-то обособленное. Но что, если нами управляет не одна и та же эмоция? Мне нужно было знать, любит ли он меня и любил ли? Тот вид эмоции, что есть у давнишних любовников и та любовь, с сексом или без, - это единственное, что имело значение.
Наше объятие длилось как-то уж слишком долго - редко, когда я хочу что-то услышать, а не обниматься. Именно поэтому я не мог расслабиться от его глубокого дыхания, что опаляло мою шею, и его рук, что впивались в мою кожу. После, казалось бы, целой вечности, Джерард отстранился от меня и начал пристально смотреть в мое лицо.
- Не люблю, - заявил он, а его голос превращался в нечто философское и слабо-уловимое.
- А что тогда? - я спокойно требовал от него реального ответа.
- Я уничтожаю, - сказал он с безразличным видом. Прежде он не сводил глаз с чего-то в обстановке комнаты, и, казалось, что он был на своей волне, но потом Джерард взглянул прямо на меня. - Или я уже уничтожен.
- Но что может быть общего у любви с уничтожением?
- Ничего, - ответил он, продолжая изучать мои глаза. В нем прибавилось эмоций, но Джерард по-прежнему был где-то далеко. Когда мы вновь встретились глазами, он добавил то, что заставило всё преобразиться. - И всё. В этом весь смысл уничтожения. Или всё, или ничего.
- Но как насчет меня? - я чувствовал себя все ближе к ответу. Он был уже близко. Мне просто нужно было не останавливаться.
- Всё, - заключил Джерард и прижался своими губами к моим.
Поцелуй был полной неожиданностью, но, тем не менее, я ответил ему. Его слова прозвучали расплывчато и воздушно, но поскольку мы с ним целовались в полу-неистовой манере, наши тяжелые эмоции вымывались из наших тел, и мне было так хорошо с ним. Я мог интерпретировать эти слова как захочу, точно так, как и живопись. Я почти был рад, что он не ответил мне, потому что я, скорее всего, не знал, что должен сказать ему в ответ. Мне почти хотелось проверки собственных чувств или, хотя бы, как-то их назвать - дать им имя. Если бы он сказал, что любит меня - я ответил бы ему тем же. Но теперь, когда эта тема осталась в воздухе, я должен был что-то решить для себя. И это было трудной задачей. Я не мог понять собственных чувств.
Так, что вместо этого я сосредоточился на его языке, что скользнул в мой рот. Я уничтожал его полностью каждым своим движением.
~*~
Ночь настала слишком рано, как будто ребенок сбросил свое одеяло на янтарный солнечный свет и запер нас от городских огней. Мы спустились с дивана на пол, тяжело дыша наравне с нашим актом поглощения. Мы, наконец-таки, нашли новое слово как назвать наш секс - это поглощение. Было ли это любовью или нет - я только пытался разобраться, пробуя кожу Джерарда на вкус. Это все еще происходило между нами, и мне не хотелось ничего прекращать.
Несколько раз за сегодня, когда мы спокойно лежали на постели или в лучах солнца возле окна, я думал об одном - что всё это может закончиться, если мы расставим все точки над И. Я пропустил один школьный день, и это по-любому вызвало какие-то подозрения. Я знал, что нас поймают - это лишь вопрос времени. И, возможно, именно поэтому Джерард не захотел говорить мне прямо, что любит меня. Если то, что мы испытываем друг к другу, и есть любовь, то нам будет еще хуже, когда нас отнимут друг у друга. Любовь могла быть концом всего, но поглощение - тоже. Но все-таки это были разные вещи. Если мы просто проглотим и уничтожим друг друга, то мы сможем найти себе другую еду. И пускай она не будет нашей любимой, но так мы сможем двигаться дальше.
Казалось, в этот день мы израсходовали друг друга намного больше, чем обычно. Я знал, что Джерард уже чувствовал себя намного свободнее и более открыто, пока целовал меня, скользя вверх-вниз, чем напоминал мне трепет бабочек. Разговор помог нам уяснить, что было дорого и что нам, в случае чего, нужно иметь в виду. Мы старались не зацикливаться на прошлом и не беспокоиться о будущем. Поэтому мы сосредоточились на настоящем, интересуясь банальными вещами, что вызывали множество вопросов. Я спросил Джерарда за его любимый фильм. И им оказались "Звездные войны", что было удивительно. Я ожидал, что он назовет какой-то французский черно-белый фильм 1940 года, к примеру, а он назвал один из самых известных в мире во все времена. Я думал, что надорву живот со смеху, когда услышал это, пока он все мне все не пояснил.
- Этот фильм был чем-то новым; он сломал границы и протестировался на людях, - он выплеснул это с однобокой улыбкой на лице, пытаясь отстоять свой личный выбор фильма. - У ботаников в школе появился повод вставать по утрам. Это заставило их думать, что они также могут спасти мир и космос, и получить свою принцессу Лею... или Люка Скайуокера, на крайняк.
Я еще посмеялся над этим, даже если его объяснение заставило меня задуматься. Я никогда не был в теме фильмов про космос, но лишь услышав его описание, мне захотелось пойти и взять этот фильм на прокат. Это был еще один способ стать ближе к Джерарду. Его телевизор не работал, как сказал мне Джерард в первый же день моего визита к нему. Джерард просто держал его у себя дома, как напоминание, что это очень страшное зло.
Мы разговаривали о музыке, обсуждая наши предпочтения (Джерард никогда не говорил "любимое" - только "предпочитаемое", на что я просто пожал плечами и списал это на его красноречивое использование языка, которое мне не понять). Также мы обсуждали художников и влияния, высказывая случайные мысли и знания об этих вещах. Мы говорили об искусстве и культуре, о политике и правительстве, и даже о спорте, хотя ни один из нас не был слишком знаком с ним. Честно, это было забавней всего, что мы делали с Джерардом. Каждый раз, когда мы были вместе - был удивительным. Но это взаимодействие было совершенно другим. Мы разговаривали о мелочах, добавляя к ним важные элементы, с которыми я соглашался. Большинство вещей я понимал и даже правильно их разъяснял. Наконец-то, мы были на одном уровне. Джерард был разбитым предо мной, охотно рассказывая мне о всех неприятных подробностях своей прошлой интимной жизни. Он также признался в своих чувствах ко мне, даже если ни один из нас так и не был до конца уверенным, чтобы признаваться в чем-то прямо в глаза. Всё еще плавало в воздухе, как сигаретный дым, что исходил от нас. Джерард чувствовал, что ему теперь нечего скрывать от меня. Теперь ему не нужно вести себя как дерзкий, высокомерный художник. Он мог быть просто самим собой; между нами больше не было барьеров, чтобы прятаться друг от друга. Мы пролили еще один уровень интимности, и я знал, что это будет продолжаться и дальше в этой области. Так было всегда. У близости не было конца, и, честно говоря, я и не хотел его. Это могло продолжаться вечно, если бы только у нас была эта вечность.
Сонливость обрушилась на нас слишком резко, прям как внезапно насунувшееся ночное небо. Это вернуло нас в действительность и к причине, по которой и начался весь этот разговор. Мы ненадолго притихли, просто лежа на спине, пока наши руки и ноги были сплетены, изредка поднимая какую-нибудь тему для разговора. Я все думал, что мне такое спросить. Я спрашивал Джерарда о его любимой еде, и, естественно, это было вино, невзирая на то, что это напиток. Но, поскольку за окном уже стояла ночь, цепь реальности вернулась и к нам.
- Ты уже знаешь, что теперь будешь говорить людям? - спросил Джерард, ссылаясь на мою дилемму, ведь я понятия не имел как мне объяснять свое ежедневное присутствие у голубого художника дома. - Конечно, теперь ты умеешь задавать вопросы, - добавил Джерард, слегка посмеиваясь и потирая мое бедро.
Я затаил дыхание, задумываясь над тем, чего пытался избежать всё это время. Мы были настолько сосредоточены на всех этих историях, потом на вопросах и бессмысленном лепете, что теперь эта тема казалась такой далекой и неважной. Я понимал, что мне, конечно же, придется иметь с этим дело, но теперь я чувствовал себя куда уверенней. Я чувствовал, что смогу противостоять всему, если понадобится, поскольку теперь я знал, как управлять теми словами, что все они бросали в меня. Это больше не было для меня иностранным.
- Да, - я задышал спокойно, хоть по-прежнему всё еще не знал, что буду говорить. Я просто не мог форсировать события. Я посмотрел на Джерарда, выглядывающего в окно. Улыбка застыла на моем лице, как еще один приятный факт, что пришел мне в голову. - Если что, то у меня еще есть целые выходные, чтобы подумать над этим.
|
