Chapter Twenty
The Art Of Sex

Part One – Names 

Понедельник.

Пока я был в школе,  меня никак не покидало ощущение, что у меня в груди что-то застряло. Это непрекращающееся чувство чего-то бьющегося и трепещущего внутри меня. Как будто голубка Джерарда сидела у меня в груди, ее крылья цепляли мои органы, когда она пыталась вырваться на свободу. Сидя в этом классе, я чувствовал себя ограниченным как никогда. Учитель долго и нудно бубнил что-то об одном из математических принципов, и в этот момент мне ужасно хотелось вскочить с места, подбежать к доске и изо всех сил закричать, что математика бессмысленна, что если нам так интересны кубы, то можно было бы обратить внимание на творчество Пикассо, а не искать их ненужную нам площадь. Числа не могли помочь мне, числа не могли освободить меня – не считая того числа, что складывалось на циферблате, когда время подошло к тому моменту, когда я могу выбежать из этой тюрьмы, как птица из клетки.

Поначалу это чувство внутри меня было просто счастливым предвкушением. Совсем скоро я выберусь отсюда и уже буду у художника, увижу настоящего голубя. Я представлял, что она все еще где-то за пределами клетки, я думал о том, насколько она уже успела исследовать квартиру. Я предполагал, что в некоторых местах его дома она не была вовсе. Может, что-то не видел сам Джерард, и вместе с ней они бы узнали что-то новое. Был он в этот момент в одежде или же без…поверить не могу, впервые у меня сексуальные фантазии о нем во время урока. Это действительно удивило меня. происходящее окончательно наскучило моему разуму, и мои мысли отправились в тот самый вечер пятницы, когда все началось. Я будто весь перенесся в ту ночь, я будто снова ощущал все, что ощущал тогда, даже то, как Джерард входил в меня. Какая радость, что я не чувствовал все совсем уж реалистично, иначе то, что у меня стоит посреди урока в компьютерном классе, оказалось бы ну совсем неуместным. Эти фантазии развеивались, как дым на ветру, всего через несколько минут, но все равно заставляли меня улыбаться, что-то во мне осталось, отчего все выглядело по-другому. Я упивался этим чувством.

Однако моя радость и наслаждение длились только до обеда – тогда я встретил Сэма и Трэвиса. Нервная дрожь снова наполнила мое тело. Первые слова, вылетевшие у Сэма изо рта -  ‘где, блять, тебя носило все выходные?’ Оказывается, они «как бы» звонили мне домой. Кровь в этот момент будто застыла внутри меня, я сразу представил, как меня разоблачили в моей лжи, как все разрушилось, как голубя снова загоняют в клетку дрожащими руками. Я не мог ничего сказать или сделать – просто не мог. Я понятия не имел, как мне теперь выкручиваться, потому что не думал, что все зайдет так далеко. 

К счастью, положение спас Трэвис, когда сказал что каждый раз, когда он мне звонил, трубку брал папа, так что, сказав это, он практически сказал, что мои родители не могли ничего узнать. На самом деле, никто не хотел связываться с моим папой. Даже его коллеги избегали звонить ему домой или вообще как-то пересекаться с ним. Мне не за что было их винить. В жизни мой отец очень громко говорил, едва ли орал, а через телефон это и вовсе звучало как гневный рев. Он не следил за тем, насколько громко он говорил, всегда держа телефонную трубку слишком близко к губам. Обычно когда я звонил домой, чтобы меня забрали откуда-нибудь, я всегда держал трубку подальше от уха, уже готовый к этому оглушающему лаю. Вот поэтому на телефонные звонки обычно отвечала мама, но в эти выходные она была слишком занята. Слава богу.

Трэвис же, всегда чувствительный к звукам, даже негромким, а так же к свету, (побочный эффект оттого, что постоянно зависал), наверняка бросал трубку через всю комнату, едва услышав в ней вопль моего отца. На этом разговор заканчивался. Позже такую честь взял на себя Сэм, но когда отец взял трубку, то он не мог выдавить из себя ни слова. Он не любил властных людей и потому всегда избегал их – в случае с моим отцом он просто оставил свои попытки дозвониться мне.  Я просто благословлял своих друзей и отца за эти нелепые странности, которыми они обладали, потому что это очень даже спасало мою задницу. Думаю, я еще никогда так не любил отца, как в этот момент. Эта его дурацкая привычка, которая всегда меня раздражала, очень помогла мне сейчас.

Я не мог представить, что будет, если моя ложь будет раскрыта. Это уничтожит маму; она и так была ужасно усталой и разбитой, и это она еще думала, что я с друзьями. А мой папа, я был уверен, просто убьет меня. По какой-то причине я не спалился сейчас, но это было только сейчас.  

Сэм, Трэвис и я сели за стол, не произнося ни слова. Трэвис замкнулся в своем мирке, а Сэм продолжал смотреть на меня через стол. Я смотрел вниз на свой сэндвич, поднял голову и посмотрел перед собой. Я смотрел сквозь Сэма, сквозь Трэвиса, сквозь всю столовую и мне даже снова было лучше. Голубь в моей груди снова стал рваться на свободу.  

Я был на самом деле удивлен, что они как-то пытались искать меня в эти выходные. Они не делали этого всю неделю и до этого тоже. А теперь это казалось слишком внезапно и необъяснимо, но когда я спросил Трэвиса, он ответит что-то неопределенное и неразборчивое, похоже, он снова не спал всю ночь. Сэм слишком злился на меня за то, что я не отвечал на телефон и вообще исчез, что и вовсе не собирался ничего рассказывать. Я находил это довольно ироничным – то, что они заметили мое исчезновение только после продолжительного времени, что я был не с ними. Но конечно, по мнению Сэма, во всем этом был виноват я. Даже несмотря на то, что мы знакомы с пяти лет, он все еще мог злиться на меня, даже когда проблемы как таковой не было. Может, это потому, что мы именно знали друг друга. Нас тошнило друг от друга. Мы видели, как мы выросли (или в случае Сэма как раз не выросли)  мы видели неудачи друг друга, и теперь понимали, что не знали никого, кого мы бы знали так же хорошо. Мы были вместе всю школу, но школа уже почти закончилась. Мы понимали, что испытывали друг к другу очень разные эмоции, например такие, как гнев и ненависть, которые теперь всплыли на поверхность.  Мы перестали притворяться, что мы друг другу друзья, уже в открытую показывая гнев. Мы знали друг друга. Только теперь мы совсем не нравились друг другу.   

У нас все еще были те моменты, когда мы вместе смеялись над чем-нибудь, уже как будто вечность назад. Он все еще мог приглашать меня куда-нибудь – но, по правде говоря, это было только когда он того хотел. Было уже невозможно просто стереть нашу историю, которую мы построили вместе; эти страницы в наших жизнях останутся навсегда, такими, какие есть, даже если всю оставшуюся жизнь мы будем друг друга ненавидеть. С этого момента наши отношения навсегда меняются, только что я стал запасным вариантом, я – «друг», который есть у вас, если вам, например, нужно третье колесо в телеге. Теперь Трэвис был лучшим друга Сэма. По идее, я должен был ревновать и злиться, но мои мысли и эмоции сейчас снова жили во вчерашней ночи, так сказать. Теперь Джерард был мои лучшим другом – он был в сотни раз лучше, чем они были или смогут быть, если захотят, чтобы я вернулся. И я понял, что они бы хотели, чтобы я вернулся. Я был нужен им. Я нужен им обоим, когда они уже не могут выносить друг друга. Когда Трэвис становился слишком странным для Сэма, а Сэм становился слишком злым для Трэвиса, то я был тем, кто вставал между ними и возвращал равновесие в эту чертову систему.  Когда-то это была обязанность Трэвиса. Я подозревал, что такой же фокус с заменой деталей в этом механизме произойдет, и, возможно, еще не раз, но уже с кем-то другим. Сэм менял друзей слишком быстро, но я был точно уверен, что больше не попаду в этот круговорот. Мне придется терпеть их общество до конца учебного дня, но затем я буду свободен. 

Мне не узнать уже точно, что было такого важного в этих выходных для них, но, наверное, это была очередная нарковечеринка. Они пригласили меня куда-то после школы. Я почти сразу же отказался, думая о том, что я собирался позависать с Джерардом.  И честно говоря, я никаким углом души не жалел о том, что теперь я был с Джерардом. Я не хотел тусить с ними нигде за пределами школы. Они никогда не воспринимали меня правильно.  Я начал осознавать, медленно, но верно, что мои друзья были не теми, кем они являлись на словах. И я уже не был тем, кем я был по их мнению. Во всяком случае, уже не теперь. 

- Ты изменился, чувак, - сказал мне Сэм каким-то усталым голосом, услышав мой ответ. Он скривил свое и без того странное кривое лицо, а после встал из-за стола и ушел, не убрав свой мусор. Он перекинул портфель через плечо и сделал Трэвису знак следовать за ним. Трэвис покачал головой, бросив на меня взгляд, застегивая кофту до конца, и последовал за Сэмом.

Вот кем я был раньше, подумал я про себя – хвостиком, который везде следует за своим хозяином. Я был искренне рад, что теперь это не так.

Остаток дня мои друзья не разговаривали со мной, но это уже не имело значения. Может, я изменился, но это была не моя вина. Я устал от этой скучной и тухлой жизни, мне надоело это, и их апатия имела к этому самое прямое отношение. Я изменился, но это была не моя вина – их.  И их несогласие мало что изменит. 

***

Когда я был свободен и уже пришел к Джерарду домой, я не стал терять зря времени и сразу разделся. Я постучал в дверь – лишь затем, чтобы дать ему знать, что я пришел,  - одновременно с этим вставляя ключ в  замок и поворачивая его. Я был очень взволнован и жутко хотел увидеть его, особенно после такого дня. Не сказать, чтобы день был уж очень паршивым. Просто он был не таким, как я хотел.

Когда я наконец добрался до раскрашенного дома, единственного место, где я хотел быть, я увидел как Джерард, оставив свою работу, которой был занят последние пару дней, шел мне навстречу. На его лице сияла широченная улыбка, к которой я уже так привык. Я захлопнул за собой дверь и подскочил к нему. Он обнял меня, оплетаясь вокруг моего тела и окружая меня теплом, как перед нашим прощанием вчера. 

- Я скучал по тебе, - сказал он в мою шею. 

Я чувствовал, как все внутри потеплело, я прыгал от радости, будто кто-то прыгал у меня в животе, заводя меня. Я крепко обнял Джерарда, слегка запрыгивая на него и обхватывая его ногами. К моему удивлению, он оказался достаточно силен, чтобы удержать меня вот так. 

- Это же всего лишь один день, - ответил я, хотя чувствовал то же, что и он. В наших сложных отношениях было много таких чувств, отличных от радости, и эта непреодолимая тяга друг к другу, когда мы не рядом, эта тоска – это одно из этих чувств.

- Иногда один день длится очень долго,  и иногда одной ночи никогда не может быть достаточно, -  сказал он к слову,  обнимая меня, - и мы не должны ждать. Ты знаешь, что я чувствую насчет времени.

Он засмеялся мне в шею, его горячее дыхание защекотало шею. Он чуть отпустил меня, но не больше, чем нужно, чтобы я коснулся ногами пола, а после, губами, – его губ. Мы вели себя, как пары из старых фильмов годов этак пятидесятых, когда те люди наконец встретились по окончании войны. Это казалось бы смешным, не будь это так прекрасно в то же время. 

Как ни странно, но он был в одежде, когда я пришел, хотя уже сейчас мы начали исправлять это дело. Достаточно скоро мы уже оба были голыми, продолжая обниматься и целовать друг друга. Он лежал на спине, на полу, мурлыча, когда я начал свое путешествие вниз по его телу, уже подготавливая его пальцами - меня просто поражало, сколько теперь во мне было уверенности по сравнению с прошлой ночью. Каждое движение уже было в чем-то знакомым, тело Джерарда уже не было чем-то страшным и неизведанным, но при этом оставалось таким же интересным и новым для меня, я мог изучать его снова и снова, тем самым доставляя удовольствие нам обоим.  

Этим мы и занялись в первую очередь. Мы не переходили сразу к сексу, хоть и были уже голыми, и любрикант был в наших руках. В этот раз он дал мне тот, который согревал, и теперь я был занят тем, что размазывал гель по его груди, как он делал со мной в субботу. По большей части его глаза были закрыты, но когда он открывал их, веки его казались тяжелыми и в глазах был некий туман. Я дошел до его входа, размазывая согревающий гель и там, и входя так медленно, как я только мог. Джерард подложил под себя подушки с дивана, чтобы быть чуть выше, тем более что на жестком полу было не особенно комфортно. Как и за день до этого, я снова трахал его, но сегодня он был намного отзывчивее, и теперь я мог прикоснуться к нему и, наконец, довести дело до конца, заставив его кончить. 

Я опустился сверху на него после, слишком усталый, чтобы отодвигаться куда-то еще, чего я на самом деле не так уж и хотел. Было тяжело оставаться в нем достаточно долго после секса – это было неудобно и само ощущение этого было достаточно странное, но все же прежде чем выйти из него, я старался не упустить возможность насладиться этим чувством, которого у меня не было вчера. Это было мое секретное желание находиться внутри него, чтобы быть еще ближе к нему.  Мы снова целовались, а немного погодя Джерард встал, и мы ушли к нему в спальню. Но вместо того, чтобы остаться там, он просто снял с кровати одеяла, и мы вернулись туда же, где только что лежали, с той лишь разницей, что теперь мы лежали на этих самых одеялах. 

- Что мы делаем? - Внезапно спросил я, едва этот вопрос сформировался в моей голове.  Мы все еще лежали здесь, на полу, голые и едва скрытые под одеялом. Он крепко обнимал меня, слегка поджимая под себя, как будто охранял ото всех что-то драгоценное, и лицом я утыкался как раз в его шею. Я пробежался пальцами по его коже, поднимая взгляд на него в ожидании ответа.

- Мы живем, - ответил он, смотря на потолок и проводя пальцами по волосам. 

На самом деле это был не тот ответ, который я хотел, хотя я и не был уверен, что именно я хочу услышать. Я знал, что у нас были отношения – они должны были у нас быть – но я понятия не имел, как нас называть. Просто «парень» - это было слишком мелко и это не подходило для Джерарда, хотя я и не мог придумать, какое еще могло быть определение для него. Если у меня не было имени для нашего статуса, то тогда я не понимал, чем мы занимались каждый день, день за днем. 

- Я имею в виду, - я продолжил, стараясь донести свои мысли и до него и до себя, - что мы есть, когда мы вместе? Как мне называть тебя?

Я посмотрел на него, неуверенный, пока он все еще смотрел на потолок, разглядывая какую-то красоту, которая не интересовала меня в этот момент. 
- Ты можешь называть меня Джерард, - серьезно сказал он, - и я могу называть тебя Фрэнком.

Я вздохнул. Он снова играл со мной, а я снова был не в настроении для этого.

- Да, но что это значит, Джерард? – повторил я его имя, передразнивая его. Он улыбнулся, понимая, что я сделал, гордый за меня. 

- Это может значить то, что ты хочешь, Фрэнк, - ответил он, передразнивая меня в ответ, смешивая свою серьезность с игрой. Я улыбнулся. Я снова уткнулся взглядом в его грудь, водя пальцем по его коже, усиленно думая. 

- Что это значит для тебя? - наконец спросил я,  не встречаясь с ним взглядом. Он глубоко вздохнул, и его пальцы в моих волосах замерли. Он положил руку на мою голую спину. 

- Это значит много для меня, - начал он, усердно думая и все еще смотря вверх, - Он изогнул брови, ища слова в своем сознании,  – Мы отдались друг другу больше, чем просто телами. Я показал тебе свое искусство, и ты показал мне свое. Это глубже, чем то, что мы делали до этого. И, честно говоря, я не думаю, что существует слово, которое бы смогло описать это. 

Он примолк, потирая подбородок, думая, после чего продолжил, – Я думаю, нас можно назвать любовниками. Художники часто используют этот термин. И у них много любовников, иногда в одно и то же время. 

Я внимательно слушал, что он говорил, наслаждаясь этим и соглашаясь со всем, что он говорил. Пока он не сказал эту последнюю часть. Что он имел в виду, говоря, что их много? У него был кто-то помимо меня? я просто предполагал что я – единственный у него, с кем он может ходить по дому голый в настоящее время (помимо Вивьен). Я никогда не думал о том, что мне нужно будет спрашивать его об этом.  

Я поднял на него лицо, изогнув брови в немом беспокойном вопросе.  Он видел это беспокойство, и, склонившись ко мне, он  поцеловал мою ухмылку.

- Но у меня только один любовник, - заявил он, снова играя с моими волосами, чтобы успокоить меня. – Мне никогда не нужно было больше. Особенно теперь, ведь у меня есть ты. 

Он улыбнулся, чтобы я унялся. Я все еще немного боялся, но уже не из-за него. Это была моя реакция на простое и честно заявление. Из живота поднялась волна паники, которая прошла через все тело. Меня испугало то, насколько ранимыми оказались мои чувства, сколько в них было ревности и страха, которые сразу проявлялись, едва он позволил мне подумать о том, что у него в это же время есть кто-то другой. И это все после всего лишь одного уикенда.  

Но Джерард всегда поощрял мои чувства, приучая меня к самовыражению и жизни, а не к тому, чтобы замкнуться в себе и существовать в страхе. Я уже должен был привыкнуть к этому. Он приподнял мое лицо за подбородок и, притянув мое лицо чуть ближе, и крепко меня поцеловал.  

- А что насчет тебя, Фрэнк? – спросил он,  - что это значит для тебя?

- Эм… - вот что я сказал, пытаясь совладать с потоком свих напуганных мыслей. Воспоминания всего проведенного нами вместе времени вернулось ко мне. Я думал о встрече в парке, о его синей краске, что он вылил на меня, даже тогда умудряясь учить меня. и тогда мой рот просто открылся, и я начал говорить, изливая чувства, как он изливал холодную краску.  

- Ты мой наставник, я думаю. Мой художник. Мой учитель. Мой друг. А теперь, как я понял, и мой любовник тоже. 

Я пожал плечами, чтобы он от меня отстал. Я чувствовал себя странно, используя термин «любовник»; говоря это, я чувствовал себя как герой какого-то романа восьмидесятых, для моего языка это казалось странным. Может, это одна из тех вещей, к которым я еще успею привыкнуть. Вино ведь тоже поначалу казалось горьким. 

- Это много, - сказал Джерард, и вот я снова здесь, а не в своих мыслях. Взглянув на него, я увидел, что он весь сияет, хваля меня, и при этом уча дальше, - но ты назвал не совсем то, что это значит для тебя. Ты рассказал то, что это значит для меня. То, что держит нас вместе – что это для тебя? Как ты бы назвал это?

Я закусил губу, думая над продолжением, поскольку этого ему было явно недостаточно. Мой мозг снова принялся листать воспоминания, и вдруг одно слово выплыло будто ниоткуда.

- Всё, - сказал я. Я посмотрел на Джерарда, улыбаясь, я видел, как его глаза засверкали, он вспоминал то же, что и я, - мы – это все. Так же, как в первую ночь, когда мы трахались…

- Мы не трахаемся, - прервал меня Джерард, сразу же сбивая настрой. Он зажмурился и покачал головой, тем самым еще больше путая меня. 

- Что же мы тогда делаем? -  спросил я слегка ошарашено, он проигнорировал мой тон.

- Уж точно мы не трахаемся, -  повторил он, так, что с его языка это слово звучало особенно грубо. Он поднял брови,  продолжая убеждать меня в своей точке зрения, - «трахаться» это сырое и естественное желание животных просто ебать что-то. Вставить и кончить – все сразу и ничего больше. Чтобы просто получить свое гребаное удовольствие. Да, наши отношения так же основаны на наслаждении, -  он улыбнулся мне, продолжая гладить мою кожу, – но мы находим наслаждение не только в том, чтобы элементарно удовлетворить свою потребность.  Мы смотрим шире, благодаря чему понимаем радость таких вещей, как прикосновения и поцелуи, например.  

Сказав последние слова своим соблазнительным голосом, он чуть приблизился ко мне,  открывая рот и скользя языком по моим губам, проникая между них ко мне в рот, находя там мой язык и начиная глубокий поцелуй. Я улыбнулся и рассмеялся, притягивая его ближе.  Это длилось недолго, но достаточно, чтобы доказать его точку зрения. 

- Ты можешь сказать, что мы занимаемся сексом, - сказал он, махнул он свободной рукой.  – Но и это слишком технично. Это слишком биологический термин. Люди занимаются сексом для воспроизведения потомства и чтобы создать брак. Я как-то даже не задумывался о том, чтобы заводить детей, - он улыбнулся мне, прежде чем добавить немного мрачным тоном, - или вступать друг с другом в брак.

Я нашел его руку и сжал ее в своих руках, которые казались меньше, и он снова улыбнулся. Мы помолчали некоторое время, прежде чем я понял, что он так и не ответил на мой вопрос.  

- Так тогда что мы делаем?

Он кивнул, будто только и ожидая, когда я спрошу, - мы не трахаемся и не занимаемся сексом. Значит…

- Любовь? – наконец спросил у него я, надеясь, что это тот ответ, который он хотел. Это было то еще клише, это я усвоил из всех тех шоу, что успел посмотреть по ящику, и опять же – на ум снова приходили романы из восьмидесятых.  Но  ведь если термин любовники вполне прокатил, разве нет?

- Нет! – воскликнул Дежрард, просто издеваясь надо мной, отчего мое сердце будто бы застыло у меня в груди.  

- Эй… - выдохнул я, опуская взгляд и чувствуя некоторый стыд, что я вообще предложил это. Я снова почувствовал на себе его руку, она коснулась моей челюсти и подняла  мое лицо к нему.

- Мы не делаем любовь, - сказал он уже знакомым для меня тоном,  и после добавил, - мы занимаемся искусством.

И прежде чем я успел что-либо еще сделать, он прижался своими губами к моим, подминая меня под себя, прижимая спиной к одеялу, касаясь моего тела – я чувствовал его бедра на своих, его улыбку на своей улыбке, и от всего этого веяло сексом, хотя то, что мы делали, как я уже знал, было не совсем сексом. Он опустился вниз и снова легко поцеловал меня, и снова мы творили искусство.

Мы продолжили, начав с этой позы, с этого утверждения, с этими словами, что еще звучали в моей голове. Он всегда находит нужные слова для всего.  Он всегда знал, как описать словами вещи, и что они значили. Конечно, мы занимались искусством, сказал я себе.  Мы создавали искусство каждый день своими телами, своим умом, и со всем остальным, даже если мы не трогали сами краски. Мне бы следовало уже это знать. 

Смотря на Джерарда, на его хитрую улыбку, я чувствовал, что завидую ему. Он обладал чем-то, что, как я раньше думал, невозможно, нереально, не может существовать. Он мог увидеть красоту даже там, где она лежала на поверхности, полностью приняв вид чего-то другого, так, что никто – вообще никто - не мог бы распознать что-то красивое там, где он узнавал что-то прекрасное.   У него это получалось просто мастерски, а я все еще был далеко позади, пусть у меня и было уже над чем работать. Но я получал удовольствие уже хотя бы от того, что мог видеть картину, которую мы с ним рисовали.