19

Близость

Этой ночью мы заснули мгновенно; наутро казалось, что я выспался, даже глаза не слипались, но на самом деле весь этот день мы были немного сонными. Джерард целовал мои глаза и совсем не собирался говорить мне, который час, но судя по тому, как оранжевые лучи солнца уже проникли в комнату, то перевалило уже за полдень. Это свечение ложилось на пол и тогда дерево миндального цвета становилось оранжевым, подсвеченная пыль кружилась в воздухе. Когда мы, наконец, выползли из кровати, то я сразу почувствовал, как остыл воздух – я тут же завернулся в одеяло, чтобы согреться, и прошел в светлую часть квартиры. Пол казался почти ледяным, и теперь, немного привыкнув к холоду, я скинул одеяло ха ненадобностью, и тут же его заменили теплые объятия Джерарда.

Мы не чувствовали никакой усталости, но все равно сразу после завтрака вернулись в кровать и провели там почти весь остаток дня. Наши тела снова сплелись в объятиях, снова мы изучали друг друга руками и губами. Я целовал его, он казался уже совсем знакомым  –  особенно его лицо и шея. Иногда мы вставали с кровати, чтобы посмотреть, как высоко поднялось солнце. Там же, перед окном, мы снова принимались друг за друга, но в тени квартиры, не так близко к окну чтобы нас можно было увидеть. Лучи солнца грели, как руки. Голубка сидела в клетке, что больше не была для нее тюрьмой, наблюдала за нами. Я почти не замечал ее; я больше был заинтересован пейзажем, открывавшимся за окном. Небо было таким голубым, а солнце таким теплым, что согревало меня уже здесь, в окружении прохладного воздуха. Снег сошел с земли, но было еще слишком холодно и рано для травы. Иногда я оглядывался на Джерарда, и каждый раз он просто смотрел на меня.

- Ощущение близости, -  сказал он вдруг, когда я уже в пятый раз задержался на нем взглядом. Так же внезапно он встал и приблизился ко мне, обнимая меня за спину. Он целовал мой лоб, а затем, наконец, взглянул на улицу.

Это были его первые слова за сегодняшний день. Даже когда мы лежали и обнимались и я ненадолго отрывался от его шеи, чтобы взглянуть на него – даже тогда он вел себя тихо. Сейчас у него было строгое лицо, он прищурил глаза, чтобы не ослепнуть от солнца. Он думал, но я пока не знал, о чем. Ему хорошо, он всегда может внезапно высказать какую-нибудь мысль и ничего не объяснять и не пояснять. У меня для такого пока еще не хватало смелости.

Мы отошли от окна и отправились в душ – вместе, конечно же, но в этот раз мы просто вымылись. Его аккуратные пальцы скользили сквозь мои волосы, массируя мне голову, и оттого, что он вылил на меня очень много шампуня, я уже был весь в пене.  Бутылочка шампуня была темно-синего цвета, и я никогда не видел такого в обычной аптеке. Он сказал мне, что это шампунь какой-то особенный европейской марки, и что он для окрашенных волос. Когда он дал мне понюхать его, открыв крышку, я почувствовал какой-то странный горьковатый запах, но Джерард заверил меня, что он просто творит чудеса.  На самом деле мне почти не было дела до того, как выглядят мои волосы; они были короткими и постоянно все как один прижимались к моей голове, с ними не особенно-то  сотворишь какое-нибудь чудо. Но то, как его пальцы скользили по моей коже, как он слегка царапал мою шею сзади, где заканчивались волосы… Это было едва ли не лучше, чем секс. Ну, почти. Я откидывал голову назад, закрыв глаза и отдаваясь во власть его ладоней, и каждое их движение было таким нежным и приятным, что я тихо простонал, скрывая это за шумом воды. Хотя я был уверен, что Джерард меня слышал, суда по его улыбке, когда он развернул меня лицом к себе. Он целовал мою шею и ухо, продолжая ласкать руками все мое тело, иногда поглаживая мою эрекцию, но не заходя дальше.

- Сегодня воскресенье, - прошептал он мне на ухо,  пока мы были еще в душе, падающая вода будто задавала ритм его рукам,  – день, когда все отдыхают. Нам тоже следует отдохнуть, не иметь друг другу мозг.   

Он засмеялся своим легким и воздушным смехом, пока я просто улыбался. Я не знал, что нам делать, если не заниматься сексом, но был не против узнать. Он направил мою голову снова под струи воды, и потоки пены направились вниз, стекая по моим щекам. Он целовал меня, и снова я был возбужден, так, что было даже больно,  и, похоже, что прямо сейчас не имело значения, как он красноречиво высказался, имеем мы друг другу мозг или нет.

Когда мы вылезли из душа, он снова вытирал меня, продолжая этим самым то, что он назвал ощущением близости. Я не сразу понял всю суть одного заявления, так же, как и второго. Он снова был тем Джерардом, который выговаривает свои мудрые изречения, которые маячат перед нами в ближайшем будущем, освещая дорогу. Я слишком расслабился, отдавшись ему сейчас, и поэтому не особенно удивился своему наблюдению. В его руках мне было безумно хорошо, и я позволял ему делать все, что он хотел. И он хотел заботиться обо мне, но это было не в том смысле как родительская забота или типа того. Забота одного парня о другом, или как это еще может называться. Мы учитывали потребности друг друга – во всяком случае, те из них, с которыми мы можем справиться. Я чувствовал себя немного неправильно из-за своей пассивности, я тоже хотел что-то сделать, но не давал мне.  Технически, я никогда не просил его помыть мне голову или высушить меня, или чуть позже накормить меня, он просто делал это.

Почти всегда, когда он хотел позаботиться обо мне, я отдавался его движениям и уходил мыслями куда-то в себя, отрубаясь ненадолго от настоящего мира. Когда я пробовал сделать что-нибудь и для него, то он брал мои руки, целовал их, отвлекая меня от того, что я задумал делать сначала.

Позже этим же днем, когда голод уже заявил о себе, Джерард открыл холодильник и достал оттуда буханку твердого французского хлеба, которым мы питались все выходные. Теперь от него осталось меньше половины, но его еще можно было разделить примерно на три или четыре куска, что и сделал Джерард, и он отдал их мне.

Я всегда видел этот хлеб в супермаркете, он лежал на высоких полках и был завернут в коричневую бумагу, но до этого я никогда не обращал на них внимания. Моя мама всегда покупала белых хлеб  «Wonderbread»,  почти никогда не покупала никакого другого. Те хлеба всегда оставались лежать на полках, будто они были не для нас. Не знаю, казалось мне так потому, что это был хлеб Джерарда, или это реально было так, но хлеб этот был очень даже вкусным; намного вкуснее, чем какой-то там «Wonder» и тому подобное. В середине он был пушистым и немного как будто липким, а снаружи у него была жесткая корка. Джерард никогда не резал хлеб, он только рвал его на куски. Он говорил, что если режешь что-то чтобы разделить это, то ты делаешь не больше, чем лишаешь себя удовольствия прикоснуться к этому. Кроме того, этот хлеб обычно был очень свежим и если его резали ножом (если было терпение пилить эту корку) то мякоть сбивалась в комки, похожие на пластилин. Поэтому мы ели его небольшими  оторванными кусками.  

Когда я только попробовал его однажды, я думал, что заболею из-за него, но этого не случилось. Может, так мне тогда показалось из-за сыра – каждый раз у него был какой-то другой сыр, и еще банка сливочного масла.

Сыры в доме Джерарда были одной из самых странных вещей, которые я когда-либо пробовал. Я привык к обычному сыру вроде чеддера и моцареллы,  но когда он предложил мне что-то, что называлось  Бри или Фета, то я был немного в смятении. Один казался очень соленым, другой -  очень горьким, но я все равно ел все, что бы Джерард ни предложил мне, потому что я не хотел его расстраивать.  Обычно когда мы собирались что-то есть, то я был уже настолько голодным, что, казалось, могу съесть что угодно.

- Ты привыкнешь к этому, - с улыбкой сказал он мне,  наблюдая, как я в очередной раз пробую что-то абсолютно новое для меня. Я не особенно-то скрывал отвращение, но он в ответ только отправил в рот очередной кусок этого сыра, который ему видно очень нравился, что он и доказывал, с таким удовольствием поедая эту, на мой взгляд, гадость. Он продолжал говорить и улыбаться,– ты же ведь привык к вину.

Я кивнул, после чего глотнул того напитка, который уже начал любить. Эта фиолетовая жидкость – от которой я поначалу тоже боялся заболеть – я уже ощущал какую-то тягу к этому. Мне нравилось, как этот он щиплет за язык, для которого в каждой точке вкус казался разным -  больше всего мне нравилось какой он в центре и задней части моего языка. Теперь я просек эту фишку и уже специально оставлял вино во рту подольше, чтобы лучше прочувствовать этот вкус, как обычно это делал Джерард. Обычно он покупал одно и то же вино (или мне так казалось, я ведь в нем почти совсем не разбирался), но даже когда он покупал немного другой сорт, я все равно мог пить его и наслаждаться.

Джерард всегда пьянел, когда мы пили вино, но опьянение скорее было бонусом к вкусу, а не наоборот – мы пили не для того, чтобы напиться, но чтобы чувствовать этот незабываемый вкус. От чего мы действительно пьянели – так это от атмосферы, царившей между нами, когда мы снова начинали целовать друг друга, открывая для себя новые просторы на теле, тут  даже не нужно было заниматься сексом, чтобы это произошло, мы просто были близки друг к другу, и все происходило.

Близость. Это слово снова и снова повторялось у меня в голове.  Как будто я начал понимать эти внезапные слова Джерарда, которыми он заменял целый рассказ.  

Самое лучшее заключалось еще и в том, что не было никакого похмелья, только легкое жжение во рту наутро, когда я просыпался рядом с Джерардом. Но это был совсем не тот эффект, от которого хотелось бы избавиться.

Понимая толк в такой еде как французский хлеб, необычный сыр и вино, мы, наверное, походили на тех людей, которые считаются частью высшего общества, но, конечно, и, возможно, к счастью, нам было далеко до них. Мы нередко ели это все посреди его квартиры, расстелив на полу одеяло, как будто у нас тут пикник, посреди его книг и вещей для рисования. Даже тогда мы были без одежды, и я сомневался, что люди из высшего общества при таком же параде едят свой хлеб и сыр, запивая их вином. Мне нравилось целовать его тогда. Мне нравился ягодный вкус вина на его языке, контрастирующий с соленым привкусом сыра. Если я целовал его сразу после того, как мы ели, получается, я и его воспринимал как пищу, и его вкус был настолько великолепен, что, казалось, я могу поглотить его всего.  

Мы все это время были вместе – наслаждаясь «пикником» или же стоя под душем, валясь на его кровати и окончательно запутавшись в объятиях. Мы подолгу смотрели в окно, но мы никогда не выходили на балкон. Нам не хотелось снова надевать одежду, и уж совсем нам было не нужно, чтобы люди видели нас вместе, голыми, близкими настолько, насколько мы были здесь. Мы не могли не прикасаться друг к другу, мы делали это, сами того не замечая. Вроде бы нам это было и не нужно – мы могли говорить или просто сидеть рядом и без этого, но руки сами тянулись друг к другу. Джерард часто играл с моими волосами или же массировал мне плечи, однажды он даже сделал мне массаж после того как мы ели наш хлеб и сыр. Тогда его руки казались жесткими и сильными, руки художника на моей маленькой спине подростка. Он сказал, что я очень напряжен, хотя как раз здесь, у него дома, я будто сбрасывал все напряжение. Может, теперь я был даже выше на пару сантиметров – не из-за того что успел так вырасти, а из-за того, что моя уверенность выпрямила меня. Руки Джерарда все еще были на мне, они сжимали и растирали мою кожу возле позвоночника, и я чувствовал, как то напряжение, что действительно было у меня, уходит с каждым его движением.

И это же напряжение вернулось сегодня, когда я понял, что уже воскресенье, и дело было не в том, что это за день сам по себе, а в том, что сегодня я должен идти домой. Я провел здесь, наверное, самые лучшие выходные в своей жизни. Боже, я так не хотел уходить. Я хотел вообще остаться жить здесь вечно, хоть это и было невозможно. Нет никакого всегда, есть только что-то, что длится очень-очень долго, но именно это время я хотел бы провести с Джерардом, художником, который был  одним из самых волшебных людей, что я встречал в своей жизни.

И все дело было не только в самом Джерарде. Было что-то еще, что пряталось в этих стенах, забрызганных краской. Я чувствовал, что могу быть реально свободным здесь. Я могу выражать себя, и все будет нормально. Даже несмотря на то, как я облажался, когда выразил себя при помощи гитары, Джерард все равно позволял мне делать это. Он все еще поощрял меня к действиям. И такой поддержки у меня до этого никогда не было.

Мои родители всегда говорили мне, что я молодец, но это касалось школы, а школа была  для меня практически на последнем месте. И они были моими родителями; ни должны были говорить мне что-то хорошее, ведь я их плоть и кровь. Джерард был незнакомцем, которого я встретил у магазина, где торговали алкоголем. Он был на тридцать лет старше меня, и намного лучше меня. Он не обязан был мне ничего говорить. Черт, он даже не обязан был держать меня в своей  квартире, здесь, сейчас. Но он все еще делал это. Он обо всем говорил мне правду, но при этом он призывал меня бросить вызов всей этой правде. Может, с гитарой вышло отстойно, но у меня была возможность все исправить. Его слова и действия значили больше, чем чьи-либо еще, потому что он не должен был всего этого делать, он просто делал, не из нужды.

В это же время родители немного сменили тактику. Они больше не говорили мне, что я хорош, но гавкали на меня, чтобы я вел себя хорошо. Я должен был быть хорошим. Если я не буду хорошим,  я не закончу школу. Если я не закончу школу -  я не получу работу, а если я не получу работу, то значит все, я загубил всю свою жизнь. Конечно, они говорили это иначе, не так прямо и конкретно, но смысл ведь был тот же. Каждый раз, когда они видят мой табель с оценками, мама вздыхает, а папа снова и снова запрещает мне делать что-нибудь интересное. Они были разочарованы во мне.

Дома у Джерарда не было никаких «должен» или «обязан». Я мог делать здесь все, что захочу, даже спать с тем, кто намного старше меня. Все зависело только от меня. Я в любое время мог вернуться домой. Но в ближайшее время я вовсе не собирался туда возвращаться. Я хотел остаться здесь, среди этих ярких стен так долго, как смогу, навсегда или нет. Но при этом мое время, отведенное мне на выходные, подходило к концу, и, хочу я того или нет, мне придется вернуться.

Я еще несколько раз звонил от Джерарда домой, говорил, что я с Сэмом и Трэвисом, только мы дома у их друзей, чтобы она не позвонила Сэму или Трэвису. В ее голосе было еще больше беспокойства  из-за того, что я не дома.  С прошлого разговора она будто больше устала, каждое мое оправдание будто старило этот голос. Она беспокоилась, ведь я никогда не был настолько близок со своими друзьями, чтобы так хотеть остаться с ними подольше.

Когда я позвонил в воскресенье, она сказал мне быть дома в то же время, как я обычно прихожу, и мое сердце упало. Я знал, что должен быть дома – это как ночная школа для меня – но часть меня все еще надеялась уговорить ее позволить мне остаться здесь еще ненадолго.

- Я просто побуду у Сэма сегодня вечером, - говорил я, и с каждой новой ложью говорить было все трудней, - мы вместе пойдем в школу утром…

- Нет, - строго сказала она, удивляя меня. Некоторое время мы оба, и я, и она, слушали тишину, озадаченные.

- Приходи домой сегодня, Фрэнк. Ты провел все выходные с ними.

Я кивнул, созерцая приоткрытую черную дверь, которая скрывала Джерарда от моих глаз, - ладно. Спасибо.  

Я верен, Джерард скажет мне, что я должен бороться за то, во что я верю, но блин, я ведь не дурак. Если я буду упорствовать, это уже станет подозрительно, или она решит, что я должен в этот же момент собраться и пойти домой. Мне не стоило ругаться с ней, пусть я и хотел остаться здесь. Поэтому я просто поблагодарил ее хотя бы за то, что у меня есть эти несколько жалких часов до вечера.

Теперь была очередь моей мамы затихнуть на том конце. Ее удивляли мои манеры;  не каждый день подросток благодарит свою мать за то, что она ему что-то не разрешает. Джерард действительно изменил меня, она видела эти изменения (даже если не могла видеть меня в буквальном смысле).

- Береги себя, - сказала она мне, и положила трубку.

Она говорила мне это уже несколько раз, прежде чем положить трубку, и от этого я не очень приятно себя чувствовал; она беспокоилась за меня, и я чувствовали вину за то, что лгал ей. Я не люблю врать родителям, и сейчас - первый раз за долгое время. Обычно я просто говорил не всю правду. Они не знали, что я пью и балуюсь наркотиками, но это потому, что они никогда прямо меня не спрашивали.  Поэтому получалось, что я и не врал ни о чем.  

Само назначение выражения «береги себя» звучало в данной ситуации немного неуместно. Мне было хорошо с Джерардом, и ему вроде как было хорошо со мной, но это не значило что он не может ничего со мной сделать в любой момент. Я сопоставил в голове все эти факты, и с логической точки зрения они выглядели крайне непривлекательно. Сорока семилетний мужчина трахает семнадцатилетнего мальчика. Ах, конечно,  и еще он поил его вином. Это звучало более чем просто неправильно, и мое сердце застучало быстрее, когда я понял что начал промывать мозги сам себе.

Но когда я положил телефонную трубку и повернулся к Джерарду, и увидел его распростертые объятия, я знал, что сейчас я был в самом безопасном месте, какое только может быть, и я знал, что Джерард никогда не навредит мне. На самом деле он наоборот залечивал все мои раны, которые мне понаставили друзья и семья; люди, которых не особенно заботило что и как я чувствую. Сэм и Трэвис были для меня в десятки раз опаснее, чем Джерард.

Когда мы с Сэмом были младше, он часто втягивал меня во всякие мелкие кражи. Позже он привел меня к наркотикам и выпивке. И никогда еще Сэма не волновало, как, устраивает меня все или нет. Он просто предполагал это. Джерард никогда не строил предположений. Он толкал людей на разные поступки своими словами, но он готов был отступить, когда был неправ  (если такое было возможно). Конечно, его гордость и эгоизм почти никогда не дают ему сомневаться в себе и своих решениях, но это было частью его самого. Он был чертовски убедителен в своих методах, но он знал, когда остановиться. Он знал, сколько может выдержать человеческие тело и сознание, и он никогда не заставлял кого-то перепрыгивать этот барьер. Я часто задавался вопросом, сколько ему пришлось экспериментировать со своими теориями и убеждениями, прежде чем он нашел границу возможностей людей?  Он знал, что он делал, и благодаря этому никто не страдал. Уже это, на мой взгляд, делало его тем человеком, рядом с которым можно чувствовать себя в безопасности.

- Сколько времени? – в конце концов, спросил я, закончив разговор по телефону. Мы  снова путались друг в друге, валяясь в его кровати.

Я спросил, хотя не особенно надеялся, что он мне ответит. В каком-то смысле на этот вопрос я мог ответить себе сам; я знал, что было уже поздно. Мы проснулись после полудня, и тем самым уже потеряли кучу времени, хоть по идее мы ничего и не делали. Ничего – так можно было бы охарактеризовать то, что мы делали сейчас;  сидели на его кровати и просто жили вместе. Разговоры были нам не обязательны, чтобы хорошо провести время. Каждое движение его рук по моему телу и так создавали наш собственный язык, на котором мы говорили молча.  

Джерард вздохнул, его грудь поднялась и опала. Он знал, что скажи он мне время – и я буду нервничать еще больше, но все же он повернулся, и, открыв прикроватную тумбочку, достал часы. Он слегка скривил лицо, взглянув на них, и затем посмотрел на меня. Он лежал на спине, я – на боку, и я моя бровь поползла вверх, формируя на моем лице немой вопрос, и от этого лицо Джерарда сделалось еще более хмурым . Он закрыл ящик и придвинулся ближе ко мне, обнимая меня за плечи.

- Иди сюда, - прошептал он, притягивая мое тело поближе к себе.  

Я положил голову ему на грудь и почувствовал, как он поцеловал меня куда-то в голову. Мои волосы уже высохли после душа, они больше не прилипали к голове и не казались такими скучными; похоже, шампунь и впрямь творил чудеса, потому  что теперь у моих волос появился хоть какой-то объем.

- Ты собираешься мне отвечать? – тихо спросил я. Я не хотел говорить таким тоном, будто я вконец обнаглел и командую тут,  но прозвучало это чуть жестче, чем я хотел.

- Почти семь тридцать, - сказал он, и в его голосе проскользнула тревога.

Я зажмурился, едва услышав его слова, хотя по темнеющему небу за окном и та было нетрудно догадаться, что уже как раз почти столько и есть.

- Вот черт! – выдохнул я, впервые выругавшись вслух в этом доме, – у нас всего два часа.

- А вот и нет, -  возразил Джерард. Я взглянул на него снизу вверх, на его поджатые губы. – У нас два с половиной, - он слабо улыбнулся мне, но это не помогло.

- Все равно слишком мало, -  надулся я, уже не глядя на него.  Я сосредоточился на торчащих из ткани нитках, бесцельно теребя их.

- Времени никогда не бывает достаточно, - возразил Джерард, снова со своей философией. Для этого я был не в настроении. Я любил, когда он учил меня, но сейчас, когда я терял минуту за минутой, все что он сейчас говорил было очередной тратой времени.

- Ты можешь просто взять и заткнуться?  - сказал я.

Я почувствовал, как его рука, до этого очерчивающая круги у меня на спине, вдруг замерла, и я посмотрел на него. Он не злился и не грустил, он просто казался спокойным. Я вздохнул, и весь мой гнев тут же испарился.

- Прости меня, - сказал я. Он почти никак не отреагировал, только его рука снова начала гладить меня, я придвинулся ближе к нему, провел пальцем по его скуле, – я просто не хочу уходить.

- Я тоже не хочу, чтобы ты уходил, - сказал он, и то, что я слышал в его голосе, и то, что я видел в его глазах, удивило меня. Я ведь даже не подумал о том, что он сейчас чувствует практически то же самое, что и я.  Он всегда казался таким уверенным и соблазнительным, что я почти забыл про то, что он тоже живой человек и что он тоже все чувствует, даже сильнее.

В воспоминаниях внезапно всплыли ночь и утро после нашего первого раза, и я вспомнил, как он признавался, что ему тоже страшно, может даже больше, чем мне. Это его могут арестовать и посадить в тюрьму, не меня. Он был старше, мудрее и кому как не ему знать о том, что есть ситуации, в которые лучше не попадать, если не хочешь плохо закончить. Из-за одного глупого подростка он подвергался огромному риску, он мог потерять все, что у него есть в жизни, если нас поймают. Это было естественно, что ему было страшно, но я просто не мог понять этого. Он был моим учителем ,и в то же время моим кумиром, даже когда я смотрел на него, как на равного мне. И страх – это еще не все. Даже если я видел это в его глазах тогда, в пятницу, субботу и сегодня, в воскресенье,  я видел боль от предстоящего расставания, только тогда я мог понять этого.

Осознание вползало в меня, одна нить мысли за другой, пока я чувствовал под рукой  как двигается его грудная клетка, когда он дышал. Он терял меня, а я терял его,  и не было никакой причины для того, чтобы чувствовать это одиночество по одному.  Джерард, по моему мнению, не мог чувствовать что-то настолько мрачное, но раз мы умели сплетаться в одно живое существо, то я мог понять все, абсолютно все, что он чувствовал. Я почувствовал, как что-то растет внутри меня, и это было не напряжение от возбуждения, сейчас  мне вообще было немного не до секса, и это удивляло даже меня. Чего я хотел – так это поцеловать Джерарда, чтобы мы снова стали тем одним человеком, чтобы я мог сказать ему, что все хорошо.

Я переместил руку с его щеки на его шею, притянул его ближе и в который раз поцеловал – как будто впервые я застал его этим врасплох, ведь обычно это не я начинал длинные и глубокие поцелуи. Я всегда мог их начать, я хотел, и я реально мог  - просто был слишком застенчив.

Я еще ощущал остатки этого смущения, когда медленно скользил языком между его губ, в его теплый и мягкий рот, где меня встретил его язык, каждое его шершавое прикосновение до конца выжигало оставшуюся неловкость. Я скользит раскрытой ладонью сзади по его шее, окуная пальцы в мягкость волос, сжимая руку в кулак, снова раскрывая.  Он гладил мои руки, обнимал меня, стараясь притянуть к себе еще ближе, хотя мы и так прижимались друг к другу теснее некуда. Я задевал его своим носом во время поцелуя, мы едва-едва отдалялись друг от друга, и под новым углом снова сближались. Мы двигались медленно, но дыхание у обоих уже стало тяжелым.

Свободной рукой я пропутешествовал от его груди до тазовой кости и остановился там. Его рука на моей пояснице по-прежнему тянула меня к нему, и я прижался к нему бедрами, растирая его выступающую кость,  касаясь его теплого живота между этой и еще одной такой же костью, вместе с этим ощущая под рукой, как он поднимает бедра мне навстречу, но не так уверенно и сильно, как это сделал я.  

Мы все еще целовались, проникая намного глубже друг другу в рот,  его рука была уже не на моей спине – намного ниже, и я уже достаточно хорошо знал, как мне нравится, когда он гладит меня здесь, настолько, что я не поленился тихо простонать, сообщая ему об этом, и он оставил руку там же, поглаживая меня вверх-вниз.  Это продолжалось не так уже и долго – он слегка сжал мою кожу и снова потянул меня вниз.  

Я уже думал, что он начнет подготавливать меня, все-таки сегодня секса у нас еще не было, хотя очень хотелось. Мне нравилось все, что мы делали сейчас, но я, правда, хотел именно секса. И не только потому, что я был возбужден - секс был для меня чем-то цельным, законченным, что-то значащим;  мне уходить уже совсем скоро, я вернусь, я это знал, но, тем не менее, мне было нужно это, как прощание. Я хотел, чтобы наш последний день выходных был таким же большим и значимым, как самый первый день. Я должен был провести эту параллель, которой мы дали начало в пятницу, я должен был сделать это, чтобы показать Джерарду, насколько я хотел всего.  

К моему удивлению, он не стал этого делать. Я продолжал целовать его, решив, что это просто вопрос времени. Джерард всегда уделял много внимания прелюдии, иногда это могло длиться часами.

От одной лишь мысли о сексе становилось трудно дышать и еще больше крови приливало к члену, который я зажимал между нашими телами. Я продолжал тереться об него, зная, что он чувствует, насколько я тверд, но он все еще ничего не делал. Мне пришлось оторваться от него, чтобы отдышаться, и повернув голову в сторону, я обнажил свою шею для его ласк.  Я уже не мог целовать его так медленно, как незадолго до этого – дышать только через нос было слишком тяжело. Я ткнулся головой в его плечо, вдыхая ртом воздух, скользящий по языку как легкая сухая жидкость, наполняющая мое легкие, как раз в этот момент чувствуя, как его влажный рот прижимается к моей пульсирующей шее,  и мой первый после поцелуя выдох превращается в стон

- Извини за это, - сказал я, все еще тяжело дыша. Он замер ненадолго, вспоминая, как будто я говорил о чем-то, что было довольно давно.  

- Не надо извиняться за то, что чувствуешь, - наконец, сказал Джерард, и то самое очарование, непристойность на самой границе прекрасного искусства слога, смутно знакомые соблазнительные нотки -  все это снова засквозило в его голосе. Он целовал мою шею легкими и мягкими поцелуями, и мои стоны звучали дальше, но приглушенно – из-за моей сдержанности, - никогда не извиняйся за свои чувства, даже если они до жути иррациональны.

Я улыбнулся его словам, потому что я сразу понял, это не просто слова - их второе значение прыгало у меня в голове на первом плане, как будто сразу позади лба.  

- Я снова увижу тебя завтра, - продолжил он, и его голос снова зазвучал вполне привычно, - ты можешь приходить ко мне после школы каждый день, как ты делал до этого. Я все еще могу учить тебя рисовать, - он сделал паузу, переводя дыхание,  – если захочешь.

- Конечно я хочу, - ответил я почти сразу же,  поднимая голову чтобы снова встретиться с ним взглядом. Я смотрел на него, выпучив глаза, не совсем понимая, как он после всего этого мог сомневаться в моем желании вернуться. Неужели он не чувствовал как тяжело мне сейчас оттого, что я должен уходить?

Он улыбнулся мне, сияя. Он провел рукой по моей щеке, смотря на меня, смущая настолько, что я закатил глаза. Он больше не смотрит – теперь он целует меня, снова медленно, наши языки касались друг друга на границе зубов, не дальше. Объятие длилось совсем недолго – я отстранился, положив руку ему на бедро, прекращая тем самым его легкие движения, и затем я заговорил.

- Я надеюсь, что мы делаем больше, чем просто рисуем, - сказал я,  я хотел, чтобы это звучало как-то особенно соблазнительно, но вышло скорее неуверенно.  Я смотрел вниз, на то, как растягивалась кожа на его груди от вдохов, но теперь я поднял взгляд на его лицо, чтобы увидеть его реакцию. Он с улыбкой посмеялся над моими попытками подражать ему.

- Так и будет, - он снова притянул меня ближе, и его голос звучал намного привлекательнее, чем мой. Я позволил ему снова поцеловать меня, и в этот момент я хотел уметь говорить так же красиво, как он. То,  что я был подростом, выбивало из меня всю элегантность, это же касалось и голоса. Я мог лишь чувствовать близость к этой красоте, когда мы целовались.

Кода мы снова обнялись, я снова ткнулся в него бедрами, с большей настойчивостью показывая, чего я хотел.  Одна его рука все  еще была у меня на затылке, но зато другая была на самом бедре. Я толкнулся в него еще раз, дыша тяжелее, пытаясь дать понять, что я хотел без слов.  Как и много других вещей, которые не были связаны конкретно с сексом, но давали довольно очевидные намеки. За последние несколько дней я сделал этих намеков столько, что был немало удивлен тем, как Джерард практически  совсем не откликнулся на них, но, все же, это просто пока еще очень ново для меня. Возможно мои намеки не казались настолько очевидными.

Я чувствовал, как он движется бедрами мне навстречу. Я продолжил тереть его кожу, смещая руку к его лобковой кости, медленно опуская ее ниже. Я почувствовал ладонью его короткие жесткие волосы,  его губы застыли, в ожидании.  Однако когда моя рука добралась до самого низа, когда он перестал двигать бедрами, то моя рука коснулась не твердого эрегированного члена, как мой, а вялого куска мяса. Я был довольно-таки поражен, даже сам остановился.

- Это не из-за тебя, -  сказал он мне, разомкнув наш поцелуй, и после уткнувшись носом мне в шею, не желая смотреть мне  в глаза, когда я вернул руку на его живот.

Я не понимал что происходит. Я думал, что Джерард возбуждается так же, как и я. Мы оба терлись друг об друга бедрами и целовались, но это не вызвало в нем никакой реакции, в то время как я уже хотел двигаться дальше. Это вообще не имело смысла, особенно учитывая, что это он всегда меня трахал,  и прежде такой проблемы не было.  

И то, как теперь вел себя Джерард  прямо сейчас еще больше запутывало меня. Он все еще был занят моей шеей, он целовал ее, но как-то слишком лихорадочно,  явно пытаясь меня отвлечь. Мои действия не вызывали в его теле реакции, и он говорил, что это не моя вина. Что-то тут было не так, и я все еще смотрел на него сверху вниз широко раскрытыми глазами. Я отодвинулся и, наконец, увидел его лицо, и его покрасневшие щеки. Джерард смущался, и теперь я вообще ничего не понял.

- Тогда в чем? -  спросил я, закрыв рот и стараясь сохранять спокойствие.

Я коснулся рукой его подбородка, я хотел, чтобы он взглянул на меня. Когда он, наконец, поднял на меня глаза, и мы некоторое время  смотрели друг на друга, я увидел в глубине его глаз стыд. И вдруг он совершил немыслимое

Он начал смеяться.

Это был не тот его глубокий звучный смех, но в то же время это было далеко не нервное хихиканье.  Казалось, что его действительно забавляет эта ситуация, несмотря на его румянец.

- Ох, - вздохнул он, прижимая ладонь ко лбу и закрывая глаза. Он снова вздохнул, все еще прижимая ладонь ко лбу. Затем он открыл глаза, посмотрел на меня, подняв брови, - это все мой бедный член.  

- Что? – спросил я,  неуверенный, правильно ли я расслышал. Обычно когда он говорил, его слова звучали поэтично и элегантно. Прямота и некоторая абсурдность его последних слов ввергли меня в недоумение.

Он вздохнул и слегка поморщился, понимая, что появилась новая тема, которую ему предстоит мне объяснить. Я только начинал вникать во все тонкости гей-секса; я не знал, что делать, если все вдруг идет не так. Он сдвинулся в сторону, и я спустился на простынь рядом с ним.

- Я старый, Фрэнк…

- Нет, это не так, - сразу же сказал я,  пытаясь немного успокоить его. Он скептически посмотрел на меня, и я поправился, – не настолько старый.

- Спасибо, - ответил он, снова презрительно вздыхая ,  - но, по крайней мере, я старше тебя, так что… - он кивнул взглядом вниз, намекая мне, о чем он, - со временем не все так хорошо работает, как раньше.

-  Оу…

Теперь я понял.

Джерард не мог возбудиться.

Мой рот снова раскрылся, но я был слишком удивлен, чтобы что-то с этим сделать. Я и раньше слышал, что у мужчин бывают такие проблемы с возрастом. Когда смотрел по  ночам телевизор и едва ли не засыпал, меня всегда слегка коробило от реклам,  которые убеждали что можно «снова быть мужчиной». Они жутко раздражали меня, и я сразу же выключал телевизор, прежде чем успевал что-нибудь увидеть. Поэтому в некоторой степени я понимал, о чем говорил Джерард. Я никогда не думал, что из всех людей такое может случиться с ним.

- Но разве мы не занимались сексом еще вчера? – спросил я в замешательстве.  Я думал это больше случается с кем-то постарее, но черт, я как будто испортил Джерарда тем, что сделал его моложе… возможно ли такое вообще?   – Я имею в виду, с тобой все было в порядке все это время.  Все выходные…

Я не хотел, чтобы мой голос звучал так снисходительно, но именно так и получилось.  Казалось, он и не возражал; возможно, его внутренний голос говорил ему то же самое и почти так же, если не хуже. Он лишь покачал головой, закрыв глаза, не желая ничего объяснять. Он лишь сказал:

- Это со мной из-за того, что мы слишком много всего делали на выходных, - его голос был ужасно тусклым, -  обычно у меня не бывает таких проблем. Только очень, очень редко. Ты просто выжал меня всего, Фрэнк.

И, несмотря на все это, он улыбнулся и взглянул на меня. Я улыбнулся тоже, и на какой-то момент я забыл об этом напряжении (но не всем своим телом), повисшем в комнате.

- Извини... – и я замолчал, вообще не зная, что еще сказать.  Как обычно, он мог бы опять начать излагать очередную теорию о чувствах и прочем, но вместо этого он только покачал головой. Для членов не было никаких теорий, что поделаешь.

- Дело не в тебе, - сказал он, поведя рукой по воздуху, - в этот раз все  из-за меня.

Я кивнул, переводя взгляд вниз и теперь созерцая свои ноги. Я думал и начал понимать, что теперь многие из причуд Джерарда обрели смысл. Вот почему весь сегодняшний день мы занимались чем-то еще. Он был вымотан, и уже не мог ничего мне дать в буквальном смысле. В это заключалась причина того, почему он так долго растягивал прелюдию, когда хотел оценить все, что он делал. Этого времени ему хватало, чтобы полностью возбудиться. Думая об этом, я спрашивал себя, был ли у нас  секс как что-то завершенное, во всяком случае, для него. Я пытался вспомнить наш секс в душе, задумавшись, кончил он тогда вообще или нет, но мне тогда было не до этого. Мы оба были заняты тем, что старались не упасть, и я не особенно замечал, что происходило конкретно с ним. Он мог кончить и я думал, что так и было, но ведь теперь я подумал об этом, уже зная о его проблеме, так что я вполне мог ошибаться. Я так же попытался вспомнить нашу первую ночь и сравнить с ней все, что было после.

Когда я снял его штаны в кровати, когда мы полностью разделись, он был только наполовину тверд. Я к этому времени был тверже некуда и уже весь тек. Я никогда не видел его член так близко как в ту ночь, и насколько я знал, он становился таким твердым только незадолго до того как войти в меня. Даже после всей той бури эмоций, что мы испытывали в сексе, ему нужно было гораздо больше времени на то чтобы кончить, в то время как проблема большинства подростков (и некоторых взрослых)  в том, что все начинается  (и заканчивается) слишком быстро. Взвешивая это все в голове, я заметил что с каждым разом когда у нас был секс Джерарду нужно было все больше и больше времени. Он и сейчас мог – я отлично это знал – это лишь вопрос времени. И этот вопрос был все больше и больше, чего не скажешь о нашем имеющемся времени.

Я вполне самостоятельно оторвался от своих мыслей и посмотрел на Джерарда. Мы все еще были под одеялом, но я мог видеть очертания его тела, его бедра и то, как между ними ничего не происходит, особенно теперь, когда между нами царило смущение. Сам он наверняка был возбужден, как и было обычно, просто иногда тело не хочет мгновенно делать то, что от него хотят  (или то, что от него нужно).

Все, что касалось возраста, с прошлой ночи вернулось ко мне сейчас. Это было очередное препятствие, которое возникло в наших отношениях. Я провел немало времени пытаясь ужиться с тем что у моего партнера есть член и что он мужчина, и что я хотел секса с ним, а теперь, когда я уже все что только мог принял как должное, эта чертова штуковина не работала.  Только в отличие его морщин и серых волос, это было сложнее игнорировать.

- И что мы будем…  делать? – неуверенно спросил я, не зная, стоит ли мне вообще говорить об этом. Но при этом со мной все было в порядке, и я не мог просто забить на все и забыть о том, что я возбужден.

Джерард посмотрел на меня и поджал губы, не из-за вопроса, но из-за ответа. Это и так было ясно, что прямо сейчас мы ничего делать не будем.

- У тебя есть какие-нибудь таблетки или типа того? -  спросил я, не выдержав повисшей между нами тишины.  Он криво улыбнулся, даже сейчас находя что-то смешное, хотя ситуация была далеко не из таких. 

- Нет, у меня нет виагры. Я ненавижу пить таблетки от чего-либо. Особенно те, которые не всегда работают, - он вздохнул, как-то горько. Казалось, что он уже встречался с этой проблемой раньше, если она касалась не его, то точно кого-то еще. Это все еще звучало странно – Джерард с кем-то еще.

Он запустил руку в волосы, продолжая говорить:

- Мне никогда не были они нужны. У меня никогда не было того,  кто бы так меня умотал, - он улыбнулся мне, подняв подбородок. Я видел по его глазам, что это был намек, но я не мог сейчас думать о том, что он значит и о том, как же он очевиден, в отличие от моих неумелых попыток на что-то намекнуть. Мне было неловко, хоть дело было и не во мне.

Я не мог себе представить, как это – иметь член, но при этом не иметь возможности что-либо им делать. Меня бесило, когда я не мог подрочить себе, притом, что мне это было нужно. Однажды родители отправились в отпуск, и я вместе с ними, и мы все спали в одном гостиничном номере, и я тогда чуть не помер. Это длилось всего три дня, и вроде бы это всего лишь каких-то три дня, не так уж и долго, но, когда ты не можешь даже прикоснуться к себе – о да, это ужасно долго. В первый день все еще было кое-как нормально; я был сонным и уставшим после долгой поездки,  но второй и третий я был готов буквально наброситься на все, что движется.  Черт, да даже сводя ноги вместе, я уже чувствовал себя лучше. Мама не позволяла мне оставаться в ванной больше чем на две минуты – она стучалась и говорила,  например, что ей нужна ее расческа. Так что ванная сразу  исключалась из списка тех мест, где я мог бы уединиться. Как и весь номер в отеле – когда я был там, папа никуда не выходил. Почти все остальное время мы проводили во всяких музеях, где не особенно-то разгуляешься по части мастурбации.

Я был ужасно зол, и в итоге не выдержал.

Мы решили пообедать в Макдоналдсе, и тогда моим страданиям пришел конец – я заперся в туалете и наверстал упущенное, а после вытерся местными салфетками. После этого я чувствовал себя каким-то грязным, я чувствовал вину и стыд, но все же после этого я смог спокойно спать. В конце концов, оказалось, что оно того стоило.

Джерард снова глубоко вздохнул, и я вернулся к его истории. Я не мог представить себя на его месте. Я мог представить его смущение, возможно, мог, но я не знал этого разочарования оттого, что не можешь кончить. Он был действительно возбужден; он терся об меня бедрами и целовал меня так же, как я - его. И затем… ничего. Я видел желание на его лице, и его кожа тоже была горячей.  Он весь был напряжен, кроме того места, где это особенно нужно.

Он наверняка заметил мои взгляды, и потому снова заговорил. Он говорил чуть увереннее, стараясь загладить эту неуютную паузу.

- Но я все еще могу это исправить. Просто это заберет больше времени. Мы уже делали так раньше. Мне нужно больше обнимать и целовать тебя, больше прикасаться к тебе – и тогда я смогу настроиться.

Он поцеловал меня, подтверждая свои слова. Я целовал его в ответ, но его слова и голос застали меня врасплох: он говорил слишком быстро и отрывисто, не так, как обычно, и этим поцелуем он как будто хотел уменьшить все это напряжение. Отстранившись, он посмотрел на мое лицо, на губы, которые он только что целовал, и добавил:

- Даже если это займет очень много времени.

Я кивнул, соглашаясь с этим. Он ответил на мою реакцию (или как раз на ее отсутствие) слабой улыбкой. Я все еще копался в своих мыслях, и оттого лицо мое казалось бесстрастным.  Он продолжил поцелуй, и теперь мы целовались, как и раньше – медленно, наслаждаясь каждым мгновением.

Вопрос был исчерпан, во всяком случае, для Джерарда. Его язык, благодаря которому он сказал то, что сказал, теперь ласкал мой рот, и хотя я отвечал ему  с тем же упорством, в моей голове все еще звучали его слова.  Я позволял ему прикасаться ко мне и целовать меня, на моей спине не оставалось ни миллиметра, где его руки бы не коснулись меня, и это говорило о том, что все эти ласки были частью процесса. Если он мог начать с этого малого – то мы могли продвигаться дальше. Но, напомнил я себе, ему нужно больше времени. Иногда это занимает часы. Их у нас не было. Как будто я спрашивал у него про время невыразимо давно, и всего этого времени, отпущенного нам, у нас не было -  и это еще когда я не подумал о сложностях. Теперь все было намного сложнее.  Больше проблем, меньше времени.  Наши последние минуты утекали, обстоятельства были против нас, и мне следовало бы найти иное решение проблемы. Быстро.

И тут у меня будто лампочка над головой загорелась.

- А что, если я сделаю это для тебя? – вдруг спросил я.

- Сделаешь что?

Я снова прервал наш поцелуй, но Джерард не возражал, он переключился на мою ключицу.

- Если я буду целовать и трогать тебя? – тихо спросил я. Я отвел взгляд от его глаз, проводя пальцами по его груди. Я чувствовал себя немного неловко, спрашивая у него об этом, но какая разница – по сравнению с тем, что переживает он, мое смущение - мелочь. Я мог с легкостью это перенести,  – это поможет тебе?

Он отстранился от моего плеча, мокрой коже стало холодно от его выдоха. Он коснулся моего подбородка, чтобы я посмотрел ему лицо. Он склонил голову, вглядываясь в меня, будто искал подтверждение моей искренности.

В наших отношениях, все еще странных, новых и удивительных, он делал все то, о чем я сейчас спрашивал. Я не делал для него ничего прежде, и он не позволял мне. Он заботился обо мне, делая все для меня и забывая о себе самом. Утром после нашего первого раза  он пошел и купил несколько вещей, с которыми мне было бы лучше. Он дал мне далеко не одну возможность уйти, если я захочу, и пусть я сказал ему, что хочу остаться, он все равно тратил все внимание и силы только на меня. Он был таким ласковым  и нежным в то утро, но даже тогда он отказал мне с моим предложением помочь. Он хотел меня, но не хотел, чтобы я помогал ему. Это был очередной урок, который я должен был усвоить сам – разница между нами.  У нас всегда было так, что все делает он (это не значило, что он делает что-то плохое, скорее он просто брал на себя всю ответственность; несмотря на всю опасность, которой он подвергался, он делал все, чтобы со мной все было в порядке).

Возможно, дело в том, что он сам загнал себя со всем этим контролем и ответственностью. Он хотел уберечь меня от любой опасности и в результате ставил под удар себя самого. Он не позволял себе возбуждаться слишком сильно, боясь испугать меня или дать мне повод думать что он использует меня. Я уже дал ему понять, что хочу, чтобы он иногда все же пользовался тем, что я мог для него сделать, мы потратили недели на то, чтобы установить связь, а теперь, когда между нами царило полное взаимопонимание, у нас все еще были вопросы, которые нам было трудно разрешить (или как раз нет …). За эти отношения шла такая борьба, мы были ослеплены страстью и все противоречия в результате мало чем смогли помешать нам. Мы игнорировали эти запреты и практически все наши действия уносили нас все больше в минус относительно точки, когда мы переступили черту. Мы были уже слишком далеко – мы уже очень много всего успели сделать. Взять хотя бы то, чем мы занимались все выходные.

Может, теперь он мог яснее увидеть все это. Мы часто подолгу  сидели в тишине, молчали и думали.  И хотя я все это время думал о том, как же все это было прекрасно, он, возможно, мог думать о том, сколько мы уже успели переспать друг с другом, и как это все было неправильно.

Но на самом деле, это было не так, во всяком случае, для меня. И когда я сам предлагал ему это, я думал, что все вполне нормально. Потому что я сам хотел целовать его, касаться его и делать с ним все те замечательные вещи, что он делал для меня. В конце концов, у нас ведь не односторонние отношения. Именно он научил меня этому.

- Ты уверен? – спросил он, убирая прядь волос мне за ухо.

Я помолчал, и затем кивнул ему.

- Тогда, думаю, хуже от этого никому не будет,   - он улыбнулся, позволяя мне тем самым переступить его же запреты.

Мы прижались друг к другу губами, скрепляя этим наше общее решение.

- Если тебе нужно будет чтобы я помог… как-нибудь… просто скажи, - добавил он своим непривычным голосом, который будто спотыкался на каждом слове.  

Он жутко нервничал; я видел это по его лицу и слышал это в его голосе. Линии вокруг его глаз чуть потемнели, его губы едва заметно дрожали, его всего немного трясло. Я улыбнулся, обнимая его талию, оставляя на его груди первый свой поцелуй. Я прошептал что-то успокаивающее нам обоим, как ему, так и мне,  взобрался на его бедра, подумав о том, как много я отдавал себя ему последние несколько дней, и наконец, он мог позволить себе сделать то же для меня.

- Не помогай мне, -  сказал я, и я действительно не хотел, чтобы он помогал мне. Наши лица были близко друг к другу, и я сказал ему, - это я хочу сделать сам. Все-таки, с практикой достигаешь совершенства.    

Я шептал, и стоило последнему слову сорваться моих губ, как он улыбнулся, довольный, что я усвоил мораль одного из наших предыдущих уроков. Мы еще раз затянулись долгим и глубоким поцелуем, и я открыл для себя целый мир человеческих эмоций и чувств.