назад

Lesson Five: Sound

Все-таки я взял и принес гитару к Джерарду, и уже на этой неделе. С тех пор, как мои чувства достигли пика своеобразного крещендо, я довольно-таким немало играл, и у меня уже получалось что-то, что можно было понять. Я так старался, что едва ли не рвал на себе волосы, и потому я очень надеялся, что это все было не зря. Я написал всего ничего,  пусть и потратил на это много бумаги, чернил, нервов и сигарет, прежде чем понял, что создал что-то стоящее того, чтобы показать это художнику. Увидев, как просияло его лицо, когда он заметил гитару моих руках, я понял, что этот день уже хороший, даже несмотря на то, что у меня есть все шансы на то, чтобы облажаться перед Джерардом.

- Наконец-то! – воскликнул он, когда я появился.

Только что он сидел на подоконнике, глядя в окно, а теперь соскочил с него быстрым, легким движением, выказывая этим энтузиазм, который не мог выразить его голос. В этот момент  мое сердце затрепетало, потому что я уже было решил, что он сидел возле окна, высматривая меня. Зная Джерарда, можно было так же сказать, что он просто рассматривал паутину в углу, посчитав её произведением искусства, но ведь можно было мне немножко помечтать? И даже если он и не смотрел на паутину, а действительно ждал меня -  он бы никогда не признался в этом.

- Да, знаю, - неуверенно согласился я, войдя внутрь.

Я положил свою сумку на пол и повесил куртку на крючок, затем неловко замер в прихожей, ожидая. Я приходил к Джерарду уже в течение нескольких недель, но сейчас мне впервые было так неловко. Обычно, когда Джерард встречал меня, раскинув руки в приветствии, я проходил внутрь с улыбкой, и после этого мы начинали свои занятия. Но теперь наша (или, скорее, моя) задача была не такой определенной, и я не знал, куда именно мне сейчас идти. Обычно лёгкий инструмент вдруг показался таким тяжелым, что тянул меня вниз, и мне было еще неудобнее. Чувствуя, что меня немного трясло,  я сжал гриф гитары,  пытаясь унять эту дрожь. Струны вдавились мне в ладони так сильно, что у меня не было никаких сомнений - останутся следы.

- Чего же ты ждешь? -  Окликнул меня Джерарда, его голос озорно звенел.

С  того момента, как я пришел, он так и стоял возле подоконника, с которого спрыгнул, не приближаясь ко мне со своими объятиями, как он обычно делал. Вместо этого он продолжал стоять, опустив одну руку на пояс, махнув другой мне.  – Давай, иди сюда и сыграй мне серенаду. Прямо в окно; все клише соблюдены,  -  он одарил меня легкой улыбкой и подмигнул.

Я улыбнулся его шутке, напряжение немного отпустило мою спину, и я шагнул вперед. Пока я возился с сумкой и гитарой, он убрал свои вещи с пола, освободив мне самую середину. Но на самом деле я бы наоборот даже хотел, чтобы кисти и банки с краской валялись вокруг меня. Так я мог бы сосредоточиться на чем-то еще, кроме взгляда Джерарда. Его взгляд, конечно, был не очень пугающим,  но сам факт того, что он смотрел на меня вот так, выжидая, нервировал меня.

- Я еще никому никогда не играл, - предупредил я, делая вид, что настраиваю гитару, растягивая время, избегая его взгляда.

- Тогда это большая честь для меня, - улыбнулся он, смахнув челку с лица. И опять из-за его слов я вдруг почувствовал слабость в коленках, не до конца понимая, каким образом его слова обладают такой властью надо мной. Он действительно хотел послушать меня. И я все еще не мог понять, почему.

- У меня еще не очень хорошо получается, - снова предупредил я, продолжая тянуть резину.

- Твое мнение не в счет, Фрэнк, - сказал Джерард, приподнимая бровь, - ты слишком субъективен, и не можешь увидеть красоту в том, что делаешь каждый день.

Я признал его слова, потупив взгляд. Вспомнил наш предыдущий разговор, где мы обсуждали это же, и хотя я много репетировал,  я всё равно нервничал, пока пытался  вспомнить всё ещё раз, но вдруг Джерард оборвал меня. 

- Просто играй, Фрэнк, - сказал  он мне, оставаясь абсолютно спокойным. Он снова запрыгнул на подоконник, согнув одну ногу и обхватив ее за колено, прижав к себе  – Я правда хочу это услышать. Послушать то, что творится в твоей голове, и то, как ты себя выражаешь… - он затих, снова подмигивая, типа для поощрения. – И еще я хочу узнать, могу ли я тебя чему-нибудь научить.

Я кивнул, нервно сглотнув, пока я его слова влетали мне в одно ухо и вылетали из другого, а я продолжал настраивать гитару. Я еще некоторое время стоял перед Джерардом, подготавливая гитару к игре, но игнорируя то, что к игре не готов я, говоря о позе. Я весь ссутулился, изогнув плечи под таким углом, что никогда бы не поверил, что такой угол реален.

- Фрэнк, выпрямись, или я так никогда не услышу, как ты поешь,  – сказал мне Джерард, лишь наполовину серьезно.  Когда я поднял голову, смущаясь, вместо того чтобы выполнить просьбу, он продолжил. – Ты ведь будешь петь, не так ли? – его широко раскрытые глаза светились надеждой, но брови были сведены вместе, потому  что он знал, что не всё так просто.  

- Ну… гм, - пробормотал я, не зная, стоит ли мне вообще продолжать.

По правде говоря, я планировал этот день гораздо дольше, чем могло показаться.  И хотя сейчас я вел себя, как самый неуклюжий дурак в мире, который еще  пятнадцать минут назад и не подозревал о своей «эффектности», я не до этого момента полночи не спал, продумывая каждое движение. В моих идеальных фантазиях, я собирался петь и играть (и Джерард, конечно, находил это удивительно красивым). Я даже приготовил небольшой текст, чтобы выступить с ним.  Это была не песня или вроде того, вовсе нет, скорее некое подобие стиха - несколько  повторяющихся строчек, связанных вместе. Вся композиция в целом почти не имела никакой рифмы, а за некоторые куски  мне даже было совсем неловко, но это уже было хоть что-то, что я придумал сам. Это была единственная хорошая вещь, выуженная из беспорядка и хаоса, которые творятся в моей голове, и мне пришлось потратить не один час, чтобы придумать все это. Но я не мог петь.  Никогда в жизни, пусть даже такое было в моей фантазии. И когда я снова поднял эту тему, он снова не согласился со мной. 

- Твое мнение не имеет значения, - повторил он;  улыбка росла на его бледном лице, согреваемая моим раздражением.

Он наслаждался этим. Слушая мою серенаду (как он это назвал) или нет, он и так получал достаточно веселья от моей чудной реакции. Но он не был конченым садистом-сволочью, делая это; скорее всего, это была какая-то грань его сумасшествия. Он пытался повысить мою уверенность, даже если, в конечном счете, я буду чувствовать себя настоящим мазохистом. И, в конце концов, я больше не видел смысла спорить с  ним. Я чувствовал себя полностью обнаженным, и мне в любом случае надо будет стоять так перед Джерардом и дальше; мне не нужно было создавать себе самому еще больше проблем или неприятных ощущений. Я сдался и начал играть, глотая страх, гордость, и все остальное, что я мог потерять прямо сейчас.  

Сначала я прошелся пальцами по аккордам, но это скорее для того, чтобы просто согреться. Я прямо-таки физически чувствовал ожидание с его стороны,  где он сидел, подавшись вперед, небрежно подергивая ногой и внимательно слушая. Его глаза были открыты так широко, как у помешанного, он смотрел на меня, как на жертву, которую готов был загрызть и сожрать в следующий миг.  Это (музыка) действовало на него, как наркотик. Искусство, в любом виде и в любой интерпретации доводило его до экстаза. Он был в восторге уже сейчас, несмотря на то, что я толком и ничего еще не сделал. Я даже представить себе не мог, что с ним произошло бы, сыграй я реально крутую вещь.  

Часть меня задавалась вопросом, а не пьян ли он?  Думаю, это могло бы заставить меня играть подольше (и, может быть, уничтожить хотя бы кусочек моего смущения) но, следовало признать, мне ужасно нравилось, сколько внимания он мне уделял. И я хотел удерживать его в таком состоянии так долго, как я мог.

Я быстро глянул на него, лова его взгляд, наполненный улыбкой, и теперь я был уверен, что смогу это сделать. Сначала я сыграл какой-то аккорд (который бы не резал слух), чтобы настроиться и начал играть.

Композиция, которую я написал, была простой и ясной; что-то такое, что я мог прочитать и запомнить, пока играю простые аккорды. Хотя я чувствовал, что своей игрой уступаю даже простейшему уровню игры на гитаре, я знал, что мне пока нужно что-то простое, что я мог бы выполнить, потому что само выступление было наисложнейшим делом, которое я когда-либо делал. Было достаточно трудно  открыть свою душу людям, но когда делаешь  это же перед Джерардом – тут все было по-другому. Я уважал этого человека настолько, что я не знал, смогу ли я это вынести. Он видел мои слабости, видел мою душу и, прежде всего, видел мои ошибки.  Он так сильно ободрял меня, но я все еще не хотел его подводить.

Я должен был закрыть глаза, играя, чтобы отгородиться от того, что я на самом деле делал. Однако, независимо оттого, как сильно я зажмурился, я продолжал чувствовать, как 47-летний парень слегка раскачивается,  слушая песню, которую я написал для него. И  правда, когда я пытался передать все, что хотел, это действительно было только для него. Он был в моем сознании больше чем  когда-либо, и это все, что заполняло мое сознание. Я ничего не мог с собой поделать;  я должен был написать о нем, прежде чем моя башка взорвется. И вот так я и создал то, что создал, много раз переделывая и едва не крича оттого, что что-то не получалось, пока я не пришел к тому, с чем, в результате, выступаю перед художником, со всеми этими мыслями, копошащимися  в моем подсознании.

Мне необходимо было, чтобы ему понравилось это. Где-то в моей душе была та часть меня, которую очень важно было понять правильно, убрав все предвзятые понятия. Если ему нравится песня о нем, значит, ему нравился и я. Он уже достаточно любил меня; я мог так сказать, но я не знал, было ли это так, как именно я хотел. И, честно говоря, я не знаю, как я хотел бы, чтобы он любил меня. Он был учителем, к тому же старше меня, умнее. У него были ответы. А я был всего лишь наивным подростком, который каждый день приходил к нему за этими ответами. И моя песня, ну, это было чем-то вроде вопроса, который я наконец-то задал. Я должен был говорить музыкой, потому что использовать реальные слова были слишком опасно для нас обоих.

Пока я пел, мой голос сорвался несколько раз только из-за того, что я нервничал. И я не до конца понимал, какой мне нужен темп, хотя всё равно продолжал делать все так, как получается. Мои пальцы уже поскользнулись несколько раз, и я сделал как минимум одну паузу, потому что забыл слова  из-за тревоги.  Но, в конце концов, кое-как пережив это ужасное ощущение в моем животе, будто я бьюсь в агонии, все было кончено. Вот так все было просто.  

Я закончил играть, и осколки последних звуков, казалось, еще звенели по полу, ускользая от меня в сторону Джерарда. И все еще сидел, опустив голову, и вибрация от последнего звука гитары проходила сквозь меня, не желая заканчиваться. Джерард ничего не сказал, и  тогда я все-таки поднял голову; он по-прежнему сидел и напряженно думал, держа руку на подбородке. Я не мог сказать, предвещало это что-то хорошее, или нет. Я хотел знать его мнение  - очень хотел.  Я учил это всё, повторял, запоминал, и осмелился принести сюда гитару только ради него. Но и это дело, пусть и нелегкое, имело выгоду: так я сумел не сойти с ума в одиночестве моего родного дома. Но он был единственным человеком, который меня вдохновлял. Я надеялся, что он знал это, потому что сам я был уверен , что не скажу этого ему вслух. Да,  я хотел, чтобы он знал ответ на мой вопрос,  я хотел, чтобы он сказал это вслух, но  при этом мне не хотелось, чтобы мои чувства оказались  слишком очевидными для того, чтобы их можно было увидеть в словах, которые я написал. Все подростки трепались о неразделенной любви и чувстве растерянности, тоесть, не обязательно, что это именно о нём.

- Что ты думаешь? – наконец, я нарушил тишину,  мой голос прорезал ее, как нож.  Джерард смотрел вниз, на свои ноги, но сейчас поднял свое лицо, чтобы встретиться с моим.  Он глубоко вздохнул и склонил голову в сторону.  

- Ты хочешь честности? Чистой и абсолютной честности? – серьезно спросил он, сжав губы вместе.  

Мое сердце упало. Из предыдущего опыта я знал, что это не очень хорошее начало. У меня было такое чувство, что даже если я не скажу «да», он выскажет мне жестокую правду в любом случае. Я согласился, надеясь только, что я смогу себя контролировать и смогу выдержать ту боль, которую, я знал, мне предстоит сейчас испытать.

- Ну, - начал Джерард, кивая головой, сглотнул, прочищая горло. – я думаю, у тебя неплохо получается… для новичка. Однако именно это – главная причина моего беспокойства. Все слишком  просто и этой простоты здесь явно избыток. Ты играл слишком быстро и не попадал в такт. Слова слишком изменчивыми, в отличие от музыки, которая была слишком однообразна.  Очень много  затыков в словах и в музыке. Тебе предстоит много работать… - Джерард замолчал, оглядев меня сверху донизу а потом отвел взгляд чуть в сторону, на мою гитару. – Но это было очень даже неплохо, учитывая, что ты только начал.

Я кусал свои губы и тяжело сглотнул, его слова жгли как соленая вода, попавшая на раны, которые он вскрыл. Мне потребовалось некоторое время, чтобы въехать, что он вообще сказал и что это значило, а когда до меня дошло, то мне стало почти плохо. Если бы они были пулями, то я бы уже валялся на полу, истекая кровью и умирая, и меня бы тогда не спас даже бронежилет. Они жгли. Они делали больно.  

Это ранило даже еще по одной причине:  я не только что начал играть. Я играл и раньше,  вспоминая об этом и снова забрасывая, еще когда был совсем ребенком. Я уже знал основы – те элементарные знания, которые, по мнению Джерарда, я неплохо усвоил, были мне известны еще очень давно.  По сути, я не улучшил ровным счетом ничего, потому что взял старый и подпорченный инструмент и просто начал все сначала. Все те ночи с гитарой на коленях и журналами, раскрытыми передо мной на столе – это было пустой тратой времени. Полное и абсолютное упущение. Я правда очень старался – только для одного него – и этого, как оказалось, было недостаточно.  Это было недостаточно хорошо, я трудился не достаточно много и всё, что я делал – это  тратил свое время. Я даже не знал, какая мысль причиняла большие страдания:  то, что я оказался не настолько хорош, или то, что именно Джерард сказал, что я оказался недостаточно хорош.

Значило ли это, что от меня отвернулось само вдохновение? Я заметил, что пытаюсь понять, сколько крови утекло из меня. Я не знал ответа на свой молчаливый вопрос, но чувствовал, как все внутри меня разваливается. Как будто все скручивалось в комок внутри живота, отделяясь от костей. Я чуть не уронил гитару, случайно стукнув ею об пол так, что этот громкий звук вернул нас обоих в реальность. Опять. Снова.  

- Окей, - все, что я смог сказать.

Я все еще сидел на своем месте, где был буквально разорван  в клочья, как внезапно понял, что должен действовать. Я все еще был обнажен перед ним духовно, только теперь я не мог спрятаться за гитарой. Мне нужно было сдвинуться с места и отвернуться, как можно быстрее, прежде чем я сделаю что-то еще настолько унизительное для себя. Я отступил назад и начал делать вид, что занят чем-то позади себя, медленно но верно передвигаясь к сумке

 - Ох, Фрэнк, - сказал он мне вслед.

Я слышал, как он поднялся со своего места, на котором сидел, и поспешил догнать меня. Он подобрался ко мне сзади, положив руку мне на плечо и осторожно развернув к себе.  Мое лицо было совсем красным, как будто кровь нашла себе дорогу назад в меня через физиономию смущения и боли, вливаясь в мои щеки.  

Я терпеть не мог того, что он видел меня таким; это было даже хуже, чем выслушивать его критику. Я чувствовал, как мои глаза горели, но к счастью я знал, что не собираюсь плакать. Воздух вдруг стал сухим, пыль взлетела вокруг, поднятая его шагами. Это тоже не помогало, и мне становилось все хуже и хуже от того, что я врал сам себе.

- Фрэнк, куда ты собрался? – спросил меня Джерард,  и глубоко в его глазах засела мольба.  Я огляделся, и понял, что  я стоял, держа сумку и вытащив ключи.

Я действительно понятия не имел, куда я собрался; я просто хотел сбежать от критики и стыда, которые мне пришлось только что испытать, но мне действительно некуда было идти. Дом Джерарда был единственным моим пристанищем. Я не мог пойти домой; только не туда. Все, что меня там ждало, это мама с отцом, их разбитые мечты и готовность наброситься на меня, особенно когда они увидят меня с гитарой. Я уже был достаточно разрушен сегодня, и мне только не хватало прийти домой, чтобы меня растоптали совсем. Сэм и Трэвис были теперь слишком далеки для меня, наверное, они сейчас курят травку или опять пытаются достать выпивки. В любом случае, я больше не чувствовал себя таким промороженным насквозь и ничего не чувствующим. Даже если мне было настолько больно после его словесного избиения, я хотел чувствовать эту боль. Это казалось важным и необходимым, потому что в конечном счете, я знал, что он просто пытается мне помочь. Я знал, что остался бы здесь в любом случае. Кроме того, взглянув на его лицо, когда он говорил, я видел, как оно немного переменилось: ему было искренне жаль.

 - Я никуда не собирался, - ответил я, солгав лишь наполовину. Он изогнул бровь, уставившись на меня скептическим взглядом,  пока я опускал ключи, сам того не замечая. Я опустил гитару, приложив к этому больше усилий, чем требовалось. Глухой звук разнесся по квартире снова, и я не мог не удивиться, что если бы мое сердце остановилось, это произошло бы с таким же глухим звуком.

- Хорошо, тогда ты можешь пойти и присесть со мной на диван,  – сказал он, купившись на мою ложь. Он опустил свою руку к моей ладони, обхватил ее пальцами. Он направился обратно в комнату, и потащил меня за собой, согревая мою руку своим теплом. Я шел с дрожащими коленками  на едва сгибающихся ногах, благодарный ему, что он вел меня.

- Я был честен с тобой, Фрэнк, -  сказал он, как только мы сели на диван. Он отпустил мою руку и сложил свои вместе на своем маленьком животе, продолжая говорить,  – и правда ранит.

Да ладно блять, Шерлок, с горечью воскликнул я у себя в голове. Я ненавидел, когда он заявлял очевидное; от этого всегда возникало чувство, будто он говорит со мной, как с идиотом. Но по правде, я не позволял себе сказать это вслух. Во всяком случае, не сейчас. Сейчас я пытался понять, хочет Джерард сказать мне что-то важное, или же он хочет заставить меня чувствовать себя еще дерьмовее.  

- Ты можешь продолжать и после этой мысли, Фрэнк. На самом деле, ты даже должен продолжать,  - он сказал четко и кратко, тыкнув в меня указательным пальцем, чтобы подчеркнуть свои слова.  

Я и так не собирался забрасывать гитару только благодаря его словам, но я так же был уверен, что не собираюсь играть, запоминая все, что мне говорят, таким образом, раня меня. Я помалкивал, позволяя Джерарду продолжить и закончить свою мысль.

- Если ты продолжишь бороться и наплюешь на дерьмо, которое выливают на тебя люди, только тогда ты станешь настоящим художником, -  он просто сиял, довольный своими словами, но для меня опять не все было так просто.

- Как же так? – возразил я, немного растерявшись, - если людям не нравится то, что я делаю, тогда какой в этом смысл? Разве это стоит того?

- Тебе нравится это, Фрэнк? – спросил он меня, проникая взглядом в глубину меня. Ответ был очевидным; я действительно любил это. Я не хотел бросать все это. Это очень помогло мне в последние дни, направляя мои мысли и чувства. Прежде чем я успел хотя бы шевельнуть губами, Джерард увидел ответ в моих глазах.

- Тогда это стоит того, - заключил он, кивая и улыбаясь мне.

С этим я, так и быть, согласился, пожав плечами,  отведя взгляд.

- Разве я не рассказывал тебе, как я в первый раз был отвергнут?– спросил Джерард, снова обрывая мои мысли.

Раньше я никогда не думал о мнении Джерарда, и что может случиться, если заиграться с терминологией. Это просто причиняло гребаную боль. Я не мог сосредоточиться на своих чувствах. Однако, когда  он сказал это слово на букву «О», такое важное и многозначащее, в животе снова все сжалось. 

Джерард отверг меня. Именно сейчас, я понял, что на вопрос, составленный моими мелодиями и аккордами, ответ был «нет».  Это было «нет» на то, понравилась ли ему моя песня, понравился ли ему я, и, в конце концов, нравится ли ему вся эта херня, которая происходит у меня в голове и выходит наружу в течение последнего времени.   Джерард не любил меня. Джерард не мог полюбить меня. Ебать, он был взрослым, а я практически был еще ребенком, если смотреть с его стороны,  да еще ребенком, который попадал под влияние его изящества. Наивный подросток в реальном мире.

Осознание всего этого причиняло еще больше боли, чем обнажение своей души перед этими режущими  словами. Я чувствовал себя так, будто всё мое тело сделалось бесполезным, пока я смотрел на мужчину передо мной, которого я так неправильно понял. Я видел некую иронию в том, что он мог потратить столько времени, чтобы чему-то научить меня, проводить урок за уроком, и все в конце концов оказывается бесполезным. Я провалил величайший экзамен в своей жизни.

Я  затряс головой на его вопрос, желая только одного: отвлечься. Мне все еще было интересно, что такое с ним произошло тогда. Я всё еще был уверен в том, что он не пытался специально сделать мне настолько плохо в этот день…

- Это был мой первый год в средней школе, - начал он, откидываясь на спинку дивана, возвращаясь в свою историю. Прошлое быстро вернулось к нему в памяти, больше потому, что с помощью него он всегда доказывал свою правоту, так что ему не стоило забывать ничего из своей жизни. Он опять собирался научить меня чему-то, и он никогда не упускал такой возможности.

- Я завалил арт-проект, потому что учитель, видите ли, не понял, что я сделал, - он чуть поморщился и выдохнул, прежде чем продолжить.  – Я был полностью опустошен. Я работал в течение долгих часов над этим проектом, и она не оценила меня, потому что не могла понять, почему я нарисовал людей, идущих по траве, а не по тротуару, что был прямо рядом с ними. Это было заявление о посягательстве на природу! -  Он вскинул руки вверх, с головой уйдя в повествование. Он посмотрел на меня и улыбнулся, понимая, что это все имело успех, и я был заинтересован.

- Я пришел домой и сжег ту картину. Я не хотел видеть эту ошибку  снова и снова.  Но когда я смотрел на пепел, то  понимал, что я ни в чем не ошибался.  И может, и она тоже. У нас были разные понимания одних и тех же вещей. Ее взгляды отличались от моих, и потому она не могла ничего понять так, как я понимаю – но, по крайней мере, она всегда помнила мою картину. Они, мои картины, всегда находили в ней какой-то отклик, даже если он был не таким хорошим, как кому-то хотелось. Тогда я и понял, что это именно то, что должно делать искусство,  и тогда для меня перестало иметь значение то, что думают об этом люди. Того, что они видели это, было достаточно, - на миг он затих, усмехнувшись про себя, - Теперь же я сжигаю свои работы для удовольствия. Не потому, что они кем-то не поняты.

Я медленно кивнул, даже улыбаясь вместе с ним в конце. Эта ситуация конечно была хороша для него, но гитара, музыка – это совсем не то, что рисование. На мой взгляд, у рисования больше путей для интерпретации. Слушая музыку, ты слышишь только ее и все, больше ничего. Одним людям нравится это, другим нет, но  это не потому что они видят это совершенно по-иному. Это было совсем не так, потому, что это просто заставляло их реагировать на это.  Тут определенно играли роль все причуды интересов человека, но тут уже я ничего не мог поделать. Мне не нравился этот аспект этого занятия, и совет Джерарда, пусть и звучал вполне прилично, никак мне не помог и вообще никак не отозвался в моем сердце. Главным образом потому, что для меня не имело значения, кому нравится то, что я написал – я хотел только, чтобы это нравилось ему.

Вот только ему это нисколько не нравилось. Конец истории. Было уже абсолютно бесполезно возвращаться к этому снова и снова.

- Я не сожалею о том, что я сказал, - внезапно сказал он, после того как мы некоторое время просидели на этом диване в тишине по окончании его истории.

Мне было неудобно дышать некоторое время с тех пор, как я сел сюда, и это новое заявление уже мало что значило. То есть не совсем: слова тоже резали меня, как и предыдущие, но к этому времени я просто уже был порядком обалдевший. И кроме того, в замешательстве.  Чем больше времени я проводил здесь, тем больше казалось, что Джерард забоится обо мне. Но в этот же момент мне казалось, что он ведет себя, как мой отец, уничтожающий мои мечты щелчком пальцев. Только разница была в том, что Джерард собирался устроить из этого разрушения арт-шоу, потому что это всегда было тем, что он делал.

- Это было мое мнение, -  уточнил Джерард свои мысли, видя, что его слова никак не помогают мне.  – И ты можешь никогда не извиняться за свое мнение, даже если оно ошибочно. Если ты к тому же можешь объяснить его, оно твое. И это имеет значение для тебя.

Я кивнул, разглядывая разбитый телевизор передо мной. Я не хотел смотреть на Джерарда сейчас. Думаю, я просто хотел бы выйти из этой роли и посмотреть со стороны, как Джерард будет меня подбадривать, чтобы мне снова было если не хорошо, то хотя бы нормально. В лучшем случае это принятие желаемого за действительное.

- Это как картины… - продолжал Джерард, сравнивая эти мысли и искусством, в котором он был так хорош.

- Ты можешь заткнуться хотя бы на секунду? – рявкнул я на него, сам удивившись своему тону.  – Не все можно сравнить с рисованием, Джерард. Некоторые вещи всегда остаются тем, чем они были, вот и всё. – Я взглянул на него в последний раз, прежде чем спрятать лицо в ладонях и нагнуться вперед, согнувшись почти пополам.

Я понятия не имел, как эти слова сумели так четко сформироваться во мне. Я всегда поражался теориям Джерарда,  в прошлом; съедая каждое его слово и запивая их стаканом его вина. Но я догадывался, что люблю только те теории, которые  удобны мне, но не те, которые ранят. Мое мнение изменилось, так же как новая мысль Джерарда, и я не собирался извиняться за это.

- А знаешь что? – спросил Джерард, не потрясенный моим взрывом, но вряд ли довольный им, - ты прав. Некоторые вещи могут оставаться только тем, чем они были изначально. Как твои тексты – могу я взглянуть на них?

Моя голова поднялась мгновенно, глаза вцепились в художника. Его раскрытая ладонь была протянута ко мне, в ожидании, когда я положу в нее исписанный клочок бумаги, по сути, исписанный мое кровью, которую я так старательно выливал от всего сердца. Его брови были приподняты, а в его глазах светилась искорка;  он собирался нанести этому (и мне заодно) еще один удар.

 - Эмм…  – промямлил я, порывшись в карманах, я нашел эту бумажку и протянул ему. Моя рука двигалась очень медленно, пока я протягивал ему это, как будто бумажка могла рассыпаться на сотни маленьких кусочков, если ее не понять, как уже случилось с моими чувствами. Хотя клей других его слов уже начал свое дело, мои раны затягивались, и я уже не мог не дать Джерарду второй шанс, и теперь, когда он поднес листок к лицу и всмотрелся в текст,  я молился только, что он сможет разобрать мой почерк, и что сейчас он постарается высказать свое мнение хотя бы капельку аккуратнее и безболезненнее.

Его губы шевелились, как и глаза, чей взгляд перескакивал со слова на слово, о которых я уже знал все. Эта вещь была простой и короткой, но в этот же момент, господи, она рассказывала чертовски много.  По-настоящему много.

The sun sets low

With your face painted high

Atop trees where mountains should be

And down below where hell fires grow

I saw your face in an amber liquid

And your nose in the crest of a cave

I would dance with your nimble fingers

If I could be more than minimum wage

The day grows warmer

The earth we lay on blooming

But the sun still sets low on the mountains

And caves where trees spell out others’ name

And my heart is still stuck

In those hell fires of the sun

- Это, - наконец, сказал Джерард, закончив этим мое едва переносимое ожидание, когда на моих ладонях уже остались отпечатки ногтей, после того, как я ужасно сильно сжимал кулаки.   – Это может оставаться тем, что это есть. Это то, что я буду читать, любить, и даже, может быть, цитировать. Как…. – он замолк, снова опуская нос в бумагу. Там было всего несколько фраз на одном единственном листке, думаю, ему будет непросто найти здесь что-то стоящее, но, видимо, это было не так.  – «I would dance with your nimble fingers, if I could be more than minimum wage» – Это, Фрэнк, абсолютно великолепно.  Твоя аналогия жизни в бедности и счастье в виде танца поражает меня. Я люблю танцевать; это реально великолепно, так же, как вот это. И вообще в этом всём что-то есть.

Он смотрел на меня и пытался улыбнуться, надеясь, что так он все исправит. Его слова ничего не значили для меня – это было совсем не то, что я хотел сказать. Я не любил танцевать  и я не был бедным. Правда, я и сам точно не знал, что я хотел сказать этими строками, какой в этом смысл; он просто был здесь и всё. Но в этом был смысл искусства, сказал я себе, вспоминая его слова и цитируя их в своей голове, как он делал это со мной. Разные взгляды разных людей. По крайней мере, он находил какой-то смысл в том, что я написал. По крайней мере, он цитировал меня. Мои измученные до этого чувства немного поправились, его слова залечили некоторые раны, но соль, которую он бросил чуть раньше, еще жгла.

- Гитара… - сказал я, оглядываясь туда, где я оставил инструмент.

- Гитара, - повторил Джерард, - Это требует работы. И эти слова не идут с тем, что мы имеем сейчас. Этим словам не нужна музыка, чтобы они звучали, - он снова ухмыльнулся мне, будто поощряя меня сквозь улыбку, – просто продолжай практиковаться, Фрэнк. Продолжай приносить ее сюда, и я буду слушать.

Я снова опустил голову,  торжественно кивая. Я и так практикуюсь. Я делал все, что он сказал мне делать. И я все еще был недостаточно хорош. Мне не удалось представить, как то, что я буду приносить сюда гитару, поможет мне. Это только сделает меня еще более застенчивым, потому что я уже чувствовал, как он будет судить меня каждые пять секунд, вытаскивая все недостатки на поверхность и тыкая меня в них носом. Я вздохнул, молча соглашаясь с его предложением.  

- Давай же, Фрэнк, - подбадривал он, подсаживаясь ближе,  приобняв меня за плечо. Я вздрогнул и отодвинулся от него.  Я не хотел прикасаться к нему прямо сейчас. Я все еще чувствую себя слишком  слабым. Джерард понял намек, и, вдохнув, с неохотой убрал руку с моего плеча, опустив ее в дюйме от моей спины. Дюйм, который был таким маленьким, и в то же время таким большим.

- Что я могу сделать, чтобы все исправить, Фрэнк? – внезапно спросил он.

Его голос звучал ясно и чисто, и я не ослышался. Обычно он всегда глумился надо мной из-за отсутствия какой-либо культуры и знаний в моей пустой голове, но сейчас он вел себя совсем иначе. Он уже пытался помочь мне чувствовать себя лучше. Он правда очень хотел, чтобы все было в порядке. Он делал очередное исключение из правил, на этот раз, только для меня.

Подняв на него глаза,  я увидел тот оливковый оттенок, с тенью смятения за то,  что он сделал со мной. Я знал, что это было для моего же блага, что благодаря этому уроку я знаю больше, но мне все еще было больно. И он знал это. Если раньше он только этого и добивался – чтобы я бесился и психовал – то теперь он хотел спасти меня от этого. Или, по крайней мере, провести меня через это наиболее легким путем.

- Все, что захочешь, Фрэнк, - добавил он, зная, что привлек мое внимания. – Считай, что это одолжение. Ведь ты сделал так много для меня.

Я с нетерпением согласился, но тут же притих, задумавшись над тем, чего я хочу от Джерарда.  И как только я открыл эти воображаемые ворота в своей голове, варианты хлынули на меня, как цунами, картинка за картинкой, звук за звуком.

Я видел Вивьен на том же диване, на котором мы сидели сейчас, ее голое тело, замершее перед Джерардом. Я видел, как двигались его руки, когда он рисовал ее, передавая все с волшебной точностью и выражением. Я видел, как он восхищался ее телом, как произведением искусства, и как великолепно это было.  Я слышал, как он сказал, насколько сильно ее любит,  и что между ними что-то было. Но больше всего я чувствовал ревность оттого, потому что я пытался установить с ним такую же прочную связь, а он снова и снова уничтожал результаты моих трудов.

Я знал, чего я хотел от Джерарда.

У меня теперь было преимущество и он не смог бы отказать мне, несмотря на его сопротивление до этого. Ему не понравилась ни песня, ни пение, но я все еще любил его, и любил игру на гитаре, и я собирался продолжать это.  Есть что-то в твоей крови, благодаря чему ты и становишься художником, сказал он мне однажды. Может, здесь тот же принцип. Было что-то в его крови, и было что-то в моей, и я был уверен, что эти непонятные вещи взаимно притягивались.  Я, конечно, не выбирал любить его так сильно, как получилось в итоге, но сейчас я мог выбирать кое в чем другом. Джерард, возможно, откажет мне, но я хотел проверить его еще один, последний раз. И, на этот раз, я не собирался сдаваться без боя.  Может, он и пытался научить меня вещам, стараясь быть относительно тихим и кротким, но я, наконец, собирался получить то, чего я хотел от него. Я хотел победить в этой игре, в этом сражении, которое он начал, выплеснув на меня голубую краску с балкона, устраивая мне душ из вещей, о которых я никогда не знал раньше.

Я повернулся к нему и сказал то, что я решил.

- Я хочу, чтобы ты нарисовал меня, прямо здесь, на этом диване, завтра. Так же, как ты рисовал Вивьен.