Иногда жизнь человека может измениться за достаточно короткий период времени. Достаточно лишь того, чтобы этому периоду предшествовала череда значимых для него событий, и при этом неважно, насколько вдохновляющими или болезненными они будут. Просто порой человек сталкивается с тем, после чего уже не способен жить как раньше, и это, пожалуй, самое сложное время: когда ты не понимаешь, где заканчивается вчера и начинается сегодня, откуда взять нового себя и что придется поменять, чтобы этот новый ты прижился в старых стенах места, которое еще вчера называл своим домом.


С того дня, как Альберт отказался от работы и, продав все имущество, уехал заграницу, прошло почти два месяца дней, тянущихся в довольно сером расписании, но вместе с тем совершенно непохожих один на другой.

Каникулы, как им свойственно, подошли к концу, пусть на этот раз Фрэнк и не стал шутить по поводу их бесследности: смеясь над некоторыми вещами, начинаешь невольно заикаться; впрочем, именно в такие моменты и понимаешь, что доля правды в такой шутке значительно потопталась на чаше весов. В последнее время Фрэнк стал часто зависать на этой чаше.

Он терял интерес к людям вокруг него, как неожиданно в последний день терял билеты на экскурсии с классом; он становился молчаливым, хотя вы бы сказали, что он стал говорить только больше прежнего: своеобразный эффект, когда ты перестаешь говорить о себе, заменяя слова пустыми, изъезженными фразами, на которые, как на тухлятину, слетаются искатели ажурных стекляшек. Это время стало для него вечностью неизвестности и пустоты, все чаще застигавшей его в одиночестве, когда он порой часами всматривался в собственное отражение, пытаясь разглядеть в нем что-то, чего не смог разглядеть во все прошлые годы.

Он почти перестал спать и часто забывал про еду. Он стал рассеян в общем и собран в мелочах, а в свободное время часто брал в руки гитару и терялся в дребезжащих звуках струн, иногда окончательно растворяясь в толще необъятного шума, и пил какую-то газировку, слабо заботясь о том, какой объем был у прошлой емкости. Разумеется, мать не могла не заметить перемен в сыне и, хотя долго выбирала между рабочим отчетом и паникой, в конце концов, стала побаиваться того, что начинала видеть, а затем и того, что стала думать. Однако все попытки «поговорить» заканчивались ничем: Фрэнк всякий раз отвечал односложно и сдержанно, тем вызывая у женщины только новые приступы паранойи, усугубляющие складывающуюся картину. Лишь однажды он вышел из себя, когда речь каким-то образом зашла об отце.


Фрэнк вскочил со стула и, делая шаг назад, прокричал:

- Хватит!

Мать удивленно уставилась на него.

- Что я такого сказала?.. Если ты не хочешь говорить об отце…

- Никогда, слышишь, никогда больше не произноси его имя! – как от боли, он с силой зажал руками уши и зажмурился, явно с трудом удерживаясь на ногах. Он дрожал всем телом.

- Фрэнк, прости, я… - она сделала шаг вперед.

- Не приближайся!

Мальчик снова отступил и вытянул вперед руку, резко поднимая глаза, полные гнева и отчаянья: в них блестели слезы.

С того случая женщина, наконец, решила просто оставить его. Она искала в нем проявления чувств, что его наполняли, но, найдя их, просто испугалась, в глубине души больше не желая сталкиваться с подобными всплесками – частое проявление слабых, падких на самообман, но по натуре своей искренне чутких персонажей.

Выйдя из комнаты, женщина в бессилье упала на кровать и сама зарыдала, как ребенок, разрываясь между желанием вернуться и обнять сына и просто уснуть, сжав подушку с силой жгущей изнутри боли.

После своего срыва, в подтверждение опасений матери, Фрэнк окончательно замкнулся, заменив односложные ответы на простые жесты руками или, изредка, головой. Исключением стал только Майкл, к которому он, спустя два дня, стал ходить едва ли не каждый день. Это был единственный человек, с которым он отвлекался от бесконечных попыток заглушить ноющую память и просто жил так, как если бы и не было никакой памяти вовсе. Стоит добавить, что сказать точно, что стало причиной такого стремительного изменения в мальчике, было бы непросто: Фрэнк и сам не знал этого, вернее, не хотел знать. Была ли этой причиной смена школы или новость о дневнике, или реакция на мальчика незнакомого человека, или слова о его безнадежности, подробностях смерти отца, болезни Альберта… Слишком много «или» за такой короткий период времени. Поэтому ничего более внушительного, чем искренне недоумевающее положение бровей Фрэнка, добиться от него было попросту невозможно. Он как будто и вовсе не понимал, о чем вы. Как будто.

Родители Майка быстро привыкли к частому гостю и даже почти полюбили его за оставшиеся неизменными наивность и детскость. Но оставался еще один человек в этом доме, встречи с которым Фрэнк ужасно боялся: Джерард. В тот же день последней «встречи» он спрятал дневник, и спешно оставил на его месте что-то из фантастики, подаренной ему на прошлый день рождения. Со стороны все это могло смотреться совершенно абсурдно, если не знать, что никого на свете Фрэнк не боялся так сильно, как того, кого по каким-то причинам не смог сразу понять. Однако видеться в это время им больше не пришлось: как оказалось, в тот же день, когда Фрэнк впервые с того случая решился снова зайти к Уэям, Джерард пропал.

В царящей атмосфере дома читалась постоянная напряженность, осевшая плотным слоем на гладкие поверхности, впитавшаяся в рифленые обои… Уэи никогда не говорили о Джерарде, никаких намеков или вопросов, как будто им то ли было все равно, то ли просто действительно нечего сказать.

Однажды, сидя у Майка, Фрэнк услышал хлопок входной двери, за ними грубо шаркающие звуки и дальше что-то несвязное, состоящее из хриплого грудного голоса, но достаточно громкого, чтобы привлечь любое внимание. Фрэнк хотел было что-то спросить, но Майк бурным жестом показал ему закрыть рот и инстинктивно сдавил рукой плечо.

- Где тебя носило все это время?! - послышался надорванный крик миссис Уэй.

Ответа не последовало, и в следующую минуту на весь дом раздался звонкий шлепок: пощечина.

Это был Джерард, впервые появившийся в доме спустя неделю. Каждый из зрителей его возвращения заметил разящий запах алкоголя, потрепанный вид и чересчур расширенные зрачки, но ни один – пустующий взгляд и колкую ухмылку в правом уголке губ.

Улыбнувшись, насколько позволяла степень передозы и жгучая, но отдаленная боль в скуле, он, шатаясь, поплелся в свою комнату, оставляя родителей при смеси ярости, недоумения, жалости и обиды. А на следующий день он снова пропал, и снова никто не знал куда, как, и, главное, зачем ему вообще все это было нужно. Спустя еще неделю он снова возвратился, снова получил пощечину и отправлялся в свою комнату, чтобы на следующий день так же бесследно исчезнуть и повторить все сначала.

***

- Давай, нужно теперь разложить все, чтобы завтра уже просто показать, - Майк взял распечатанную стопку бумаг в руки и начал подсчитывать страницы.

- Я только так и не понял, зачем мы снова идем к Лори, - Фрэнк вытянул из принтера еще один лист. – Он все равно не имеет никакого отношения к нашей работе, - мальчик задумчиво пожал плечами.

- Это просто для формальности, ты же знаешь, - усмехнулся Майк, - если порядка нет, то люди сделают все, чтобы создать его видимость, - он положил стопку на стол и опустился к нижним ящикам. – Тебе красную или синюю?

- Все равно.

- Тогда синюю.

Майк встал с колен и протянул другу синюю папку.

- Эта поновее. Сюда сложишь, сделаешь умное лицо, и все прокатит… Твою мать, ты следишь за принтером?!

Горячие листы, танцуя в воздухе, устилали пол.

- Черт…

Фрэнк стал судорожно сгребать их в кучу, пока на его голову сваливались новые.

- Блин, он же струйный, стопудово уже все растеклось… - Майк выхватил один из лежащих листов и перевернул: нижняя половина листа расплылась в чернилах.

- Останови!

Не поднимаясь с пола, Фрэнк потянулся к мыши и щелкнул.

- Опять заново надо…


***

На следующий день Фрэнк поднялся по ступеням и зашел в здание школы. Теперь утром его подвозила мама, а после уроков провожал Майк. Но это не было темой для его размышлений – с того дня он больше не хотел слышать о своей фобии, просто принимал все окружающее как само собой разумеющееся: вопросы, повышенное внимание, все реже действующие таблетки. Но больше никакой фобии. И ни слова об этом.

На пороге его встретил Рэй.

- О, Фрэнки, привет! – на лице парня изобразилось вселенское счастье в форме широкой улыбки.

- Привет, Рэй, - Фрэнк отразил улыбку. – Давно тебя не было видно.

- Еще бы! У меня дом третью неделю пустует, - засмеялся он. – Ты б меня и еще столько же не увидел, если б родители Морган не прислали, - Рэй скорчил рожу, изображая гувернантку. Фрэнк только усмехнулся. – Я слышал, вы завтра представляете работу?

- Да, если Лори будет паинькой и сделает вид, что мы работали под его четким руководством, - мягко улыбнулся он.

- Ну, по этому поводу ты можешь не париться: уж Лори-то не упустит шанса покрасоваться перед директором, особенно если у вас хорошая работа. Какая у вас тема, кстати?

- Фобии, - начиная оглядываться по сторонам, проговорил Фрэнк и сделал небольшой шаг в сторону, не вполне ясно даже для себя намекая, что ему пора. Но Рэй был не из тех людей, кто понимает намеки.

- Фобии? Слушай, когда мне было пять лет, на меня напал соседский кот, да такой отвратительный был, плешивый, рыжий…

- Рэй, - он снова отвел взгляд, как бы что-то ища, - мне пора, давай потом договорим…

Фрэнк развернулся и быстро двинулся в сторону раздевалки.


***

- Всем добрый день, можете садиться.

Сопровождаемый шумом класс расселся по своим местам и возобновил разговоры.

- Итак, проверим отсутствующих, - Лори натянул очки на нос и неторопливо окинул детей продолжительным взглядом, как бы оценивая ситуацию.

Скрипнула дверь.

- Здравствуйте, извините за опоздание, - Фрэнк аккуратно припечатался левым боком к стене и поднял глаза на учителя. В его взгляде, впрочем, как и во взгляде большинства произносивших эти слова день ото дня, не было ни доли сожаления, ни даже гордости.

Лори, чуть оторвавшись от журнала, повернулся в сторону опоздавшего и бросил типичное «садись».

Пока Фрэнк пробирался через баррикады чужих сумок и портфелей к своему месту, учитель поднялся со своего места, начиная урок. Класс постепенно возвращался в состояние полудремы, изредка прерываемое чьим-то театральным шепотом или очередной неудачной шуткой.

По парте Фрэнка прокатилась небольшая смятая бумажка.

«Я уж думал, ты не придешь».

Мальчик слабо ухмыльнулся. Долго думая, что ответить, он с раздражением понял, что любой его ответ будет просто пустым набором слов и ничем больше, и, опустив голову, сжал шарик в руке. Сидящий впереди и чуть по диагонали Майк несколько раз поворачивался в его сторону, но, в конце концов, переключился на что-то более в его понимании интересное.

Последние минут пять урока Фрэнк стал нервно поглядывать на часы, считая секунды. Как только прозвенел звонок, он вскочил с места и двумя шагами оказался около Майка.

- Принес?

- Ну еще бы, - Майкл довольно улыбнулся и, достав из сумки папку, поднялся, поравнявшись с Фрэнком. – Только ты говоришь.

- Эй, с чего это я?! – мальчик обидчиво скрестил руки и бросил быстрый взгляд на Лори.

- С того, что я принес – значит, ты говоришь, - Майк утвердительно кивнул головой. – Давай уже скорее, я не хочу всю перемену проторчать здесь!

Фрэнк закатил глаза и, вырвав из рук приятеля работу, двинулся к учительскому столу.

- Мистер Лори?

В узких строчках, одна за одной, под жестким контролем преподавателя вырисовывались круглые неровные буквы. Мягко оставив завиток у «е», Лори поднял свои маленькие серые глаза.

Это был человек среднего роста, лет сорока, по своему жизненному призванию представитель той немногочисленной, но неотъемлемой в любом обществе категории людей, которые обязательно появляются там, где неожиданно возникают благоприятные условия для их существования. Так, Лори появился в школе где-то спустя шесть лет с ее открытия, когда в самом здании прошел капитальный ремонт от бывшего хосписа, и благодетельные мамаши уже спешили сдать своих чад в разрекламированное учреждение. Такой тип людей в каком-то смысле очень похож на теплолюбивые растения: лишившись солнца, они постепенно разрушаются; поначалу они становятся нервными, безжалостными во всем и со всеми, затем, растеряв силу на грубость ради защиты, чрезмерно подозрительными, болезненными, ну а к концу окончательно разбитыми и никчемными, день за днем проводящими в своих прошлых радостях и низких победах, и больше не вызывающих ничего, кроме сострадания. Но стоит переставить их к окну, чтобы их крошечные, структуры мелких губочек, листья пропитались согревающим светом, как они распустятся крупным, плотным, но весьма скромным бутоном, тут же начиная ощущать свою значимость и высшее предназначение. Впрочем, почему-то окружающие не умеют испытывать к таким экземплярам средних чувств: они либо всем сердцем проникаются к философскому и бархатистому мировоззрению зеленых, потакая им в любых прихотях и вполне веруя в изливаемую ими мудрость, либо искренне и вполне открыто презирают, насмехаясь над их многочисленными противоречиями и чужими словами, взятыми за свои.

- Да, Фрэнк, - мягко протянул он, немного поправляя дужку очков. – Ты по поводу своего опоздания?

Сердце мальчика с грохотом свалилось в пятки.

- Н-нет, не совсем, - пробормотал он, краснея. – Точнее, совсем нет…

Покраснев еще сильнее, он бросил продолжительный взгляд на Майка, который сперва громко хохотнул, увидев раскрасневшуюся рожу друга, но потом, под натиском каменного взгляда, и сам немного смутился.

- Мы с Майком в каникулы написали работу, вот, - он опустил бордовую папку на стол и перевел взгляд на одну из тысячи бумажек на столе, - но у нас нет ответственного преподавателя.

- Вы хотите, чтобы им был я? – самодовольно улыбнулся Лори, мягко выпуская из толстых пальцев перьевую ручку.

- Да, если вам не трудно, просто вы у нас учитель биологии, и у нас там тема, вот, - Фрэнк, все еще не поднимая глаз, потянулся к папке, чтобы перевернуть страницу, но Лори его опередил. Он взял папку в руки и, не раскрывая, переложил на другой конец стола.

- Я до завтра почитаю.

- Да-да, конечно, спасибо…

С трудом понимая, что сейчас сделал, мальчик вышел из класса. За ним вышел Майк.

- Ты ему сказал, что завтра доклад?

Фрэнк неопределенно пожал плечами.

- Ты же слышал, что нет. Но он же должен знать, в конце концов…

Майк покачал головой.

- Будем надеяться. Ладно, у нас еще семь минут, предлагаю смотаться в столовую, а то я сейчас сдохну.

Слабо дернувшись, Фрэнк кивнул, и они двинулись в сторону лестницы. Он привычно окинул быстрым взглядом картину за окном первого этажа, как вдруг у него перехватило дыхание. Он остановился.

- Майк, - взволнованно крикнул он уже двинувшемуся к дверям приятелю. Тот удивленно обернулся. – Я лучше пойду наверх.

Уэй на секунду задумался, не совсем понимая, что случилось, но в итоге кивнул и быстрым шагом двинулся вперед.

Фрэнк выдохнул. Он подошел к периллам у окна и облокотился на них, опуская голову. Кто-то, спускаясь с лестницы, грубо толкнул его, приводя в чувство.

- Что встал, не в стойле же!

Отстраненно проводив звук чужого голоса, он, наконец, поднял глаза туда, где на небольшой заснеженной скамейке сидели, склонившись над альбомом с чем-то ярким, две фигуры, каждую из которых он знал. Один – это Эван, другой – Джерард…

Почему-то позволяя себе такое нахальство, Фрэнк жадно уставился на второго, того, о ком совершенно забыл за все время своих поисков себя и теперь, наконец, вспомнил, с ужасом и учащенным биением разглядывая его знакомые, приятные черты, как героя из некогда обожаемой книги…

«Дневник», - током пронеслось в мыслях.

И он снова хотел читать эту книгу.

Потерявшись в собственных ощущениях, Фрэнк упустил момент, когда предмет его пристального внимания наладил с ним зрительный контакт, теперь не менее пристально глядя ему прямо в глаза неясно какое количество времени.

Распахнув глаза, Фрэнк отступил на шаг назад, тут же снова с кем-то столкнувшись. Но это уже не имело значения. Потому что Джерард улыбнулся. Мягко, тепло, даже почти нежно. Именно так, как в его представлении должен был улыбаться тот придуманный им герой найденного дневника.

Мальчик снова покраснел. Поняв, что его заметили, он поспешил отойти в сторону, как тут же вспомнил про сказанное Майку и бросился в класс, уже совершенно не контролируя безотчетное биение своего сердца.


Эван появился в классе на две минуты позже начала урока. Такое случалось достаточно часто, но именно сегодня это вызвало пристальный интерес у Фрэнка, который теперь не спускал с одноклассника глаз. Эван достал толстую тетрадь и принялся выводить ручкой рваные линии, объединяющиеся в какие-то бесформенные фигуры; его пальцы дрожали, как и губы, а дыхание сбивалось. Фрэнк уже знал все это, но видел сегодня впервые. Такое уж человек существо, что во всем ему нужна выгода; а где нет выгоды – там нет и человека.

Он отодвинулся немного назад, чтобы не слишком явно наблюдать за Эваном - ему не нужны были вопросы, только ответы - и бросал на него отрывистые взгляды, полные глубочайшего интереса.

Наконец прозвенел звонок. Фрэнк поднялся со стула и принялся собирать вещи. Неожиданно Эван повернулся в его сторону.

- Тебе от меня что-то нужно? – его голос звучал тихо, но отчетливо в тишине бьющегося пульса. Он сделал паузу. - Ты смотрел на меня и не хотел, чтобы я видел.

Фрэнк испуганно поднял глаза, но не продержался и трех секунд: что-то было в этом взгляде такое, что, пожалуй, вынесет не каждый.

«Сумасшедший», - пронеслось в его голове, и он уже не смог выкинуть эту мысль.

В его взгляде читалась печать вечности. Глаза, перенявшие эту печать, были совершенно удивительного серебристо-голубоватого цвета, матового, словно поглощавшего световые блики электрических лампочек, что в сочетании со светлым серовато-пепельным цветом волос позволяло частично причислить мальчика к альбиносам. Он смотрел совершенно прямо, но не холодно, не вызывающе; не насмешливо и не весело – никак; это было бы лучшим определением его взгляда. Он действительно не отражал ничего свойственного человеку. Взгляд без жизни, без интереса и безразличия, без святости и без греха. Абсолютно не свойственный человеку взгляд.

Фрэнк, казалось, онемел. Краснея в сотый раз на дню и в душе проклиная себя за это, он опустил голову, как провинившийся ребенок, и невнятно проговорил первое пришедшее на ум:

- Ты очень красиво рисуешь, я всегда хотел так научиться…

Не дослушав фразы до конца, Эван сгреб тетрадь и сумку и направился к выходу.

Когда Фрэнк поднял глаза и повернулся к двери, одноклассника уже не было, зато был Майк, пребывающий в совершенном непонимании происходящего.

От жгучей обиды на себя и весь мир, мальчик схватил сумку и выбежал вон, не одарив друга даже коротким извиняющимся взглядом.