Sometimes I see flames, And sometimes I see people that I love dying. And it’s always…(с)
Мне не сложно вспомнить сейчас, с чего все начиналось. С его смутной улыбки, может быть. Даже если вспоминать сейчас все, с самого начала… Мне будет несложно.
***
Резко ударяю по тормозам, и меня легко приподнимает, когда машина останавливается у обочины. За стеклами темнеет, перед глазами все расплывается, и я почти уверен, что скоро начнется дождь. Шею сводит, и я откидываюсь на сиденье, прижимаюсь к нему всей спиной, выгибаюсь. Черт, я слишком долго за рулем, весь день. Это бесформенное чувство подавленности, почти переходящее в панику, заняло все мои мысли… Я говорю себе, что просто устал. Мне не хочется снова выезжать на трассу, мне вообще не хочется ехать к брату. Я знаю, что ничего хорошего с ним не могло случиться с тех пор, как мы виделись в последний раз. В его жизни всегда было много неопределенности, а сейчас ее стало еще больше. И если бы желание быть рядом с ним не стало необходимостью, я бы не приехал. …Тогда, шестнадцать лет назад, он сказал мне на прощание: «Мы совсем одинаковые, и нам следовало бы поддерживать друг друга». Но мы всегда были чужими, он знал.
Когда я останавливаю взгляд на опустевшей дороге, уже идет дождь. Резкий, осенний, с разрезающими небо молниями. Эти порезы остаются на моих глазах, посмотрев на молнии и закрыв глаза, я опять вижу их очертания. Есть в этом что-то такое, что невозможно понять. Неподдельная красота. Темные водные разводы на небе. Это заставляет меня по-настоящему нервничать, я готов развернуть машину через две сплошные, пока никто не видит, и уехать обратно, но вместо этого нахожу в кармане куртки успокоительное, выпиваю. Подумываю над тем, чтобы выйти из автомобиля и пройтись вдоль дороги, но дождь не желает успокаиваться. На самом деле, мне ничего не хочется. Все сводится к тому, что мне почти сорок, и у меня челка на лицо спадает, а еще я остановился перед въездом в свой родной город и сижу, смотрю вдаль, надеясь, на самом деле, что города там не осталось. Там радиоактивная пустыня или полотно моря. Что за бред, отвечаю я самому себе. Опять вжимаюсь в сидение, включаю радио – на волнах только белый шум, и я так хочу думать, что сквозь него можно кого-нибудь услышать... Паника спадает под действием лекарств, теперь я серьезно говорю себе, что просто обязан увидеться с Майки. Даже если он этого не хочет… Даже если этого не хочу я.
На въезде в город снова начинает работать радио; чей-то странный, разнополый голос выбивается из-под музыки, так что я отвлекаюсь, думаю о чем-то неважном и неопределенном. Это не кажется значимым, что я узнаю каждую улицу, каждое здание, но все здесь кажется мне невыразимо далеким. Чужим. В конце концов, все города выглядят одинаково, и ни один не кажется мне сколько-нибудь примечательным. Временная остановка, декорация для очередной сцены. Главное – это шанс сбежать, пока не поздно.
С виду здесь ничего не изменилось. Если бы меня просили вспомнить улицу, на которой я жил, я бы представил ее себе именно так. Оставив машину возле дома, который раньше принадлежал нашим родителям, я отпираю дверь своими ключами, толкаю дверь, и она открывается внутрь, проваливается темноту, заполнившую это пространство. Собравшись с силами, я захожу в дом, оказываюсь в коридоре; взгляд останавливается на старых обоях в вертикальную полоску. Глупое воспоминание, как я пытался поджечь дом, и от зажигалки огонь перекинулся на эти сине-белые полосы, на эти стены. Пламя ползло сверху вниз, бумага на стенах становилась черной, я стоял возле и дышал угарным газом. И если бы мать не оттащила меня, все бы получилось… Это было через две недели после похорон отца.
Я так и остановился, уставившись на стену в коридоре; я натолкнулся на мысль, что сегодня не восьмое октября девяносто четвертого, и что это было почти двадцать лет назад. Глубина сумасшествия во мне уже не та. Теперь я замечаю то, что мне по-настоящему не нравится: стекло на нескольких фотографиях со стены выбито, на других – пошло неаккуратной сеткой трещин. Только фотография нашей матери осталась в целой рамке, и ее взгляд, из-под стекла, прожигает меня насквозь; в какой-то момент мне кажется, что моя кожа на самом деле горит и обугливается, просто потому, что она на меня так смотрит.
Раньше, когда мать была жива, я ее боялся. И я чувствую, что ее сумасшедшее очарование до сих пор осталось в этом доме, забилось куда-нибудь в темноту чердака, внутрь стен. Стоит только найти это, и мои страхи вернутся. …Мать хотела увидеть меня перед смертью. Последние три месяца ей было нужно внимание, неестественно много; тогда она уже знала о своей болезни. Она звонила мне по вечерам, а я просил моих любовников разговаривать с ней. После того, как я сбежал из дома и однажды вместо рождественской открытки прислал фотографию, на которой целовался с каким-то парнем, я не смог найти в себе сил, чтобы заглянуть в ее мутные глаза еще раз. В конце концов, во всем виновата была она. Мать умерла в марте, на высокой кровати в госпитале в Нью-Джерси; а я до сих пор говорю себе, что ей передо мной было не оправдаться.
А сейчас, здесь, я, в своем настоящем времени, я почти уверен, что Майкл так развлекается с фотографиями. Он всегда показывал свое отношение к жизни необычными способами. Но брат явно перестарался, выбрав именно эту ее фотографию и оставив ее в рамке. Невозможно представить себе, как он по ней скучает. Я прохожу дальше, и дрожь в руках ослабевает, я больше не думаю о матери, или говорю себе, что не думаю. В самой просторной и светлой комнате в доме теперь абсолютно пустые стены, от них несет холодом. Я не узнаю здесь старой гостиной наших родителей; из мебели остался только стол, за которым раньше обедали, и он завален вырезанными из старых газет статьями и рисованными от руки комиксами. Я бы никогда не стал так рисовать, и мне правда везет, что это единственное, о чем я думаю, когда прохожу взглядом по изрисованным листам. Я до сих пор не научился контролировать свои мысли, это сильнее меня.
Еще на минуту остаюсь на своем месте. В конце концов, говорю себе я, наверняка Майки решил перепланировать дом, в котором он провел не самое простое детство. Но я уже чувствую себя отвратительно, я давно не видел ничего разрушенного. Я сталкиваюсь с Майки, когда он появляется в дверном проеме, и, похоже, он совсем не удивлен, увидев меня здесь. Я так и стою, уставившись на него; на брате светлые джинсы и футболка с надписью на языке, которого я не знаю, в руке – бутылка пива. Он улыбается мне, открыто, почти дерзко, и когда Майки подходит и обнимает меня, я тоже начинаю улыбаться. Я вдыхаю запах его одеколона, чувствую сильные руки на моих плечах, и мне от этого становится лучше.
***
Вечер мы проводим, сидя возле опустошенного бассейна рядом с нашим домом. Майки говорит, вода в нем застоялась и помутнела, от нее несло гнилью, и ему было проще осушить бассейн, чем очистить его. Правильно, говорю я. В этот момент я чувствую в себе небывалую способность отказываться от прошлого, да и от неопределенного будущего, и мне становится намного проще признаться себе в том, что я никогда не любил этот дом. Я не был к нему привязан, меня ничего здесь не держало, я не хотел вернуться.
Он говорит: «Давай сходим с тобой куда-нибудь завтра?», и эти слова брата заставляют меня беспечно улыбаться, я согласно киваю головой, спрашиваю, куда пойдем. - В центре открылся новый ресторан, если хочешь, можем поужинать там. - Конечно, я не против, Майки. Он долго смотрит на меня, пока я разглядываю потемневшую плитку на дне бассейна. Мне так нравится все, что он делает, и то, как он на меня смотрит…
- Ты помнишь… Как давно не приезжал ко мне? – Я, не отрываясь, смотрю в глубину, будто надеюсь разглядеть там еще что-нибудь. Надеясь на самом деле, что мне не придется отвечать на его вопросы. Я помню. Помню, сколько лет не видел его, и мои отчаянные попытки забыть неразрывные связи между нами, и перешедшую в хроническое заболевание грусть; и я помню, что это было главной ошибкой моей жизни - отказаться от него. Я помню это потому, что это помнит он. - Лет шестнадцать, может быть,- мой голос звучит непривычно и уверенно, не могу разобрать причин этого,- Но у тебя ведь все отлично складывается, есть дом и работа, которая тебе всегда нравилась… - Но мне всегда хотелось видеть тебя рядом,- это кажется таким странным после всех наших прошлых ссор и откровений; после того, как мы повзрослели вместе. Мы провели рядом слишком много времени, слишком часто влюблялись друг в друга и долго об этом молчали, имея в виду, на самом деле, самые пошлые признания.
Позже, вечером, в новой гостиной, на втором этаже… он дышит на меня, его запах кажется знакомым, и я почему-то больше всего боюсь разрушить что-нибудь, заставить все это исчезнуть. И я больше не могу сдерживать своих желаний, поддаюсь его движениям, говорю что-то неприличное, он мягко улыбается. Слишком долго… Я пытался сопротивляться этому… Теперь всё.
Относительная темнота в комнате, и тени, цветные тени с экрана телевизора падают на нас; они скользят по его рукам, касающимся моей спины, по моим пальцам, когда они вжимаются в его плечи. Майк целует меня в щеку, затем переходит на губы, так глубоко и нежно умеет целоваться только он, и я не знаю, я никогда не могу понять, откуда у меня такие мысли – они не принадлежат мне на самом деле; я откидываю голову назад, подставляю ему шею, концентрируюсь на его осторожных прикосновениях. Я влюблен, всегда заново влюбляюсь в него, и он знает, не может не понимать этого. Он перебирается на мои колени, я почти не чувствую его тяжести, и его бедра сильнее вдавливаются в меня от каждого его движения. Майки заводит локти мне за плечи в попытке обнять меня, прижимается ко мне своим худым телом; его желание стать ближе ко мне сквозит во всем... Ближе уже невозможно - я готов открыться перед ним, я могу впустить его в свою пустоту, утянуть его на дно этой синевы, но никогда… Я никогда не забуду о том, что он – мой брат. Это меня останавливает, я сам выстроил стену, которую разрушить так непросто. - Я не… - мне нечего ему сказать, чтобы уйти, сейчас я это понимаю. Я не могу так, Майк. Невозможно так резко вернуться в мою жизнь и занять место, которое уже давно пустует. Даже если это твое место…
Я провожу рукой по своим волосам, одновременно выставляя между нами сомнительную преграду в виде высоко поднятой руки. Говорю, что где-то оставил свой телефон, может быть, забыл в машине. Он отводит взгляд, наверное, серьезно разочарован, но как раз здесь все правильно. Я и раньше его огорчал. Брат уходит на кухню, и я почти уверен, что ему нужно успокоительное, но я не буду об этом думать, мне и незачем. В помещении прохладно как на улице, возможно, потому, что эта пустая, разломанная комната – она как холодная черная дыра, затягивает в себя все тепло. Меня бьет дрожь, и я решаю не выходить на улицу; вместо этого захожу в нашу бывшую гостиную. Я все равно не смог бы найти в салоне телефон, просто потому, что его там нет. Я хочу курить, стою возле пустой оконной рамы, поджигаю сигарету. Мне нужно остыть, дать желанию выветриться, да и брату это тоже необходимо. Я улыбаюсь, соглашаясь с голосом внутри меня: «Это так просто - признать, что все идет неправильно, и гораздо сложнее отказаться от Майки на самом деле. Еще один раз». Я не смогу, нет, это сильнее меня, это чувство меня переломает.
Некоторое время я смотрю на иссине-черное небо, ставшее теперь намного более высоким, это продолжается, пока от чего-то не гаснет моя сигарета, и тогда я нервно разламываю ее. В комнате становится ветрено, и я только сейчас замечаю, что все стекла в окнах выбиты. Из коридора слышно, как скрипит незакрытая дверь, этот звук образует странный ритм, который отдается моим сердцебиением; это выводит меня из себя, я продвигаюсь по темноте коридора, чтобы ее закрыть. И когда дверь за моей спиной захлопывается с характерным звуком, я дергаюсь от чувства, что не толкал ее настолько сильно. Легкие порывы воздуха, что дверью втащило в помещение, они убеждают меня, что я в коридоре не один,- я верю в это, теперь я не сомневаюсь,- от этого мне становится хуже, паника накатывает волной. И хотя я пытаюсь успокоиться, ничего не получается, даже когда я стараюсь глубоко дышать, до колющей боли в легких.
Пальцы оказываются на выключателе, и я пытаюсь включить свет, но все бесполезно. Отличный дом, незамкнутые цепи, неразрывные связи. Я никогда не боялся темноты, но не этой. Я знаю, что, сколько ни отклеивай обои и не разбивай рамки с фотографиями, память о матери никогда не выветрится из этих помещений. Это ее дом, от крыши и до основания, и он никогда не будет принадлежать никому другому. Это - место действия всех моих ночных кошмаров и грязных воспоминаний, отсюда я мечтал уехать, когда был подростком, и сбежал, когда мне было семнадцать. И теперь, после стольких лет, мои отстоявшиеся чувства вполне объяснимы.
Я прохожу по узкому коридору, держась за стены, проводя по ним пальцами, сбивая со стен те самые фотографии и наступая на них в темноте. Мое тело кажется несоразмерным, невозможно высоким, потому что я не вижу ничего вокруг, и мне страшно упасть вниз. Я не вижу пола под собой. Когда я прохожу мимо двери, что ведет в пустую комнату, вязкая темнота по ту сторону дверного проема рассеивается; свет мигает несколько раз, и мне кажется, что я вижу непрозрачные тени в нем. Я знаю эту сцену из своего ночного кошмара. Знаю действующих лиц и декорации, все обстоятельства. Поднимаю глаза, смотрю вверх, на горящую лампочку, свисающую с длинного черного провода. Стержень внутри уверенно перегорает, заливая пространство неестественным, почти вязким светом. Это пугает меня. По воздуху разлетается запах легких густых женских духов, и я ощущаю чье-то присутствие рядом со мной. Я с трудом добираюсь до лестницы, стараюсь двигаться быстрее, чтобы не убедиться окончательно в том, что я здесь не один; на втором этаже горит свет, он падает сверху, скользит по поверхности вещей, и это меня успокаивает, пока я поднимаюсь, мысленно считая ступени. Говорят, что желание считать ступени лестницы – это первый признак шизофрении. Есть вещи, которые сводят меня с ума, я всегда знал.
Мне не хочется, чтобы Майки видел меня испуганным, и я не хочу ни с кем об этом разговаривать. Иду в ванную комнату, стягиваю с себя одежду. Долго стою под душем, закрыв глаза и запрокинув голову назад, пока не замечаю, что вода из чистой не превратилась в отвратительную, ржавую, сильно хлорированную. Я снова взволнован, выхожу из душа, и мое полотенце уже оказывается мокрым. Это настолько неприятно, что я стараюсь забыть об этом прямо сейчас. Смотрю не в окно, но на грязное стекло; с приходом темноты оно стало полупрозрачным. Моя фигура кривится в стекле, из окна не исчезает воображаемое мной изображение моего переломанного, кровоточащего тела. Я долго смотрю глаза в глаза своему отражению, не смею даже пошевелиться; это, должно быть, смешно, но я принимаю это всерьез. Все реально. Все предельно.
В зеркальном шкафчике в ванной комнате брат хранит свои лекарства. Успокоительное. Я пробегаю взглядом по заставленным полкам, беру несколько знакомых мне упаковок, открываю, опасливо заглядываю внутрь. Почти во всех осталось по паре ампул. Беру две темно-зеленые таблетки, кладу в рот. Мои мысли должны растекаться. Их вообще быть не должно. Все выходит из-под моего контроля.
Когда я захожу в комнату Майки, я чувствую себя пустым, незавершенным. Брат в одежде лежит на заправленной кровати, откинулся на подушки и смотрит репортаж о каком-то концерте по MTV. Он отвлекается, смотрит в мою сторону, наши пустые, ничего не выражающие взгляды сходятся. Мы молчим, разом забыв все слова; я выключаю свет, брат выключает телевизор. Мне нужен он. К этому сводится все. Вся моя жизнь.
Вглядываясь в лицо Майки, не отрываясь от него, я сажусь на кровать, подвигаюсь к брату ближе. Он снимает очки, складывает их. Без них для него весь мир – темнота. И ничего не имеет значения. Кроме моих прикосновений. - Тебе было необходимо мое внимание?- зачем-то спрашиваю я, может, чтобы просто услышать еще раз наши голоса,- Много, очень много моего времени... - Да,- голос Майки дрожит, и он растягивает слова, чтобы я не заметил этого, - Ты был так нужен мне. Всегда, - Но сейчас его слова больше походят на стоны. Мои руки ходят по его телу, от спины, по животу, ниже, по его ногам; они останавливаются на его коленях, я развожу их в стороны, глажу обратную сторону его бедер. Майки приподнимается на локтях, и я стягиваю с него футболку, джинсы он снимает сам. Это первый раз, когда он раздевается для меня, и я пытаюсь запомнить каждое его движение, сохранить в памяти, где проходит его линия загара; я повторяюсь, расстегивая свои джинсы, я действую так же медленно, как он.
Майки дышит мне в лицо, я притягиваю его к себе за руки, целую. Не знаю, что на меня находит; я провожу языком по его шее, по щекам, облизываю его лицо. Наши пальцы одновременно скользят по покрывалу, и когда его край найден, мы сбрасываем покрывало на пол; вместе выгибаемся, чтобы опуститься на белые простыни. В этот раз все наши чувства глубже. Дело в его привлекательности, думаю я. В моих резких движениях, когда я неосторожно вхожу в него; в его сбивчивом, отрывчатом дыхании. Он стонет, хрипит на выдохах, когда из легких вышибает весь воздух.
Это в наших генах. Было что-то такое в наших родителях, что теперь растворено в нашей крови, что сконцентрировано внутри нас... Отчаяние. В каждом нашем многозначительном взгляде, во всех нелепых поступках; в этом вся наша мотивация и наш потенциал; мы осознаем это, мы живем с этим. Вот причина, почему мы сходим с ума друг от друга. Эти новые для меня ощущения близости сплетаются с химически подстроенной эйфорией, так на меня действуют таблетки, что я принял. Чувства разбрасываются сразу по всему телу – это изнутри, прожигает меня; это во рту, под языком; это ощущение отдается в руки, которыми я сильнее прижимаю его к себе. Это заставляет меня действовать достаточно жестко, хотеть всего сразу.
Майки напряжен, под его кожей сжимаются раскаленные пластины мускул, и я думаю, что ему намного больнее, чем я это чувствую. Я стараюсь быть осторожным, мои толчки замедляются, становятся плавными и осторожными; его глаза закатываются куда-то вверх и назад, они скрываются за ресницами. Еще один короткий поцелуй, и он говорит, что все в порядке. Брат готов заплакать, хоть и кривит губы в улыбке. А я не могу понять, как я раньше не замечал, что весь этот мир, которым мы живем, заполнен чувственностью. Это наша близость делает все таким. Он называет меня Артуром, я его, в ответ,- Джеймсом, и есть в этом что-то настолько неправильное, что мы оба заводимся еще сильнее. Теперь мы оба хотим быть неосторожными, опасными друг для друга; он сильнее сжимает ногами мои бедра, а я пытаюсь причинить ему боль, чтобы он чувствовал ее так же сильно, как я ощущаю влечение к нему.
У меня перед глазами стоят языки пламени тех пожаров, что я видел. Простыни под нами смялись и взмокли, и Майки сильнее сжимает их в пальцах. Я смотрю в лицо брата, когда кончаю, и я замечаю, что он улыбается, когда я провожу пальцами по его животу, опускаю руку еще ниже и помогаю ему кончить. Он толкает бедра вверх, с силой, жестко; мои пальцы сходятся с его, и наши руки оказываются испачканными, когда он кончает. Воздух над нами раскален, в какое-то мгновение мы осознаем, что нам нечем дышать; наши жизни замедляются. После всего мы так и остаемся на своих местах, лежим на простынях, испачканных нами, по разные стороны кровати. Не прикасаясь, не разглядывая друг друга в темноте. Я пытаюсь выровнять дыхание, закрываю глаза; он оказывается рядом, гладит мои волосы. В темноте красный цвет моих волос становится черным. Сейчас мы оба почти ничего не видим.
Я говорю Майклу, что это его место в моей жизни, и глупо было думать, что рядом может быть кто-либо другой.
ну это блин круто! мне не к чему придраться, хотя я сейчас себя так чувствую, что только так, чтобы придираться! вау! мне очень нравятся всякие эти шизофренические рассуждения и все эти мысли, и непонятность, и жуть, и необъяснимость того, что мысли идут именно так, как идут, и это всё так за душу берет что просто жесть! оу йе! клёво, что Уэйцест, потому что это тоже клёвая и непонятная штука, есть в этом всегда что-то такое потрясное и неправильное, что делает это ещё более привлекательным. и конечно стиль написания это что-то - единственный в своем виде, ни на что другое не похожий, непробиваемый как логика и такой непонятный местами, что хочется посидеть и подумать о нём и эти фразочки: "Отличный дом, незамкнутые цепи, неразрывные связи." - всё, я влюбилась в это, есть в этом что-то! или вот - "все предельно" - йееее, тут где-то Стивен, да?)))) в общем, круто, реально круто, :crazy: :crazy: :crazy: :heart: :3: :3: :flowers: :flowers: :flowers: :flowers: :flowers: :flowers: :flowers: :flowers: :flowers: :flowers: :flowers: :flowers: :flowers:
JDee, спасибо огромное)) Рёбаный Йот!, ааа, кто мне написал комментарий Мой идейный вдохновитель)) Так приятно слышать это от тебя, я просто сижу и улыбаюсь как идиот) Да-да, еcть здесь Стивен, и Паланик есть... Я так и подумал, что ты заметишь. Спасибо тебе, что оставила эту заявку, и что попросила меня ее исполнить) Можно сказать, что эта работа вернула меня к жизни. Спасибоспасибоспасибо за комментарии *_*
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]