Я поднимаюсь по лестнице, шестой этаж.

Жутко хочется отряхнуть подошвы, которыми я наступаю в пятна лунного света.

Успеть.

Успеть придти, успеть застать ее там. Ее и брата.

Бегом, Майки, бегом!

Ступень вторая, третья, четвертая…

В моей комнате никогда в жизни не было никакого гребаного альбома.

Я все еще лежу на кровати, ощупывая взглядом стены, пол, мебель, подстилку Синглера.

Подстилку.

Вонючую, всю в моче и волосах, с запахом падали. Я сую под нее обе руки, нащупывая тоненькую вещь, на ощупь – книжку.  Пропахшую дерьмом.

На обложке корявым почерком выведено – с днем рождения, Майки.

Пока я иду, из головы не выходит какая-то песня. Как только я пытаюсь напеть ее, слова сворачиваются в трубочку и мне остается лишь неясный смысл.

Там, наверху, кто-то страдает из-за меня.

Я пытаюсь вспомнить. Я знаю – когда я умер, я убил мать.

Кто-то, кому очень хочется меня увидеть…

Ступень 14, 15, 16…

Почерк мой, и ладони покрываются липким потом.

Внутри книжки – старые фотографии.

Вот я, мне 4 года, на руках у мамы. Рядом сидит какой-то мелкий.

Брат?

Мама подходит сзади, мягко обнимая меня за плечи.

Она протягивает свою тонкую руку, упираясь ногтем в снимок.

Губы растягиваются с каждым новым звуком – М-А-Й-К-И.

На следующей фотографии мне чуть больше пяти, я ухмыляюсь, держа Майка за руку.

Он еле стоит на ногах. На заднем плане мама застегивает пальто.

А вот здесь мне исполнилось шесть.

Здесь – я один.

Мой снимок.

Я – на стуле, в чистой комнате. В слишком чистой комнате. И я впервые один.

Мамины руки сжимают мои плечи.

Моргнуть не получается, поэтому я лишь тихо шепчу.

Фрэнк.

И поворачиваю лицо к двери.

Песня долбит меня по затылку, подгоняя вверх по лестнице.

Абсолютная тишина дома давит на уши, и я слышу этот голос.

Губы растягиваются с каждым новым звуком – М-А-Й-К-И.

Ступень почти-предпоследняя, предпоследняя, последняя.

Скомканной тканью перед глазами проносится все.

Комната, геи.

Собака, родители.

Кладбище, цветы, лечебница.

Доктор, анальный секс, ночь, целлофан

Слова, звуки, фразы, скрип снега, гулкие удары комьев земли.

Пальцы, жесты, слезы, дерьмо, никчемность, автобус, числа, люди, Фрэнк.

Фрэнк.

Это имя заставляет меня рвануть к двери, на которой маркером приписана цифра 1.

Схватить ручку, не раздумывая ни секунды потянуть на себя.

И упасть в вязкую тишину и темноту квартиры.

Пол расчерчен надвое узкой полоской холодного лунного света, лижущего мои ботинки.

В дверном проеме – сгорбленный силуэт.

Над ним колышется плотное марево.

Я плачу, не могу не плакать. Я трясусь от слез и сжимаю ее холодные ладони.

Я шепчу – прости меня. Я сжимаю ее руки все сильнее и прошу – прости.

Прости меня.

Прости меня за все, чего я не успел сделать.

Я шепчу – прости меня.

Прости за то, что я уже сделал. И за что, что собираюсь не делать никогда.

Прости меня.

Я делаю шаг в комнату и буквально слепну от агрессивного лунного света.

Мой брат, Джерард, встает и делает шаг мне навстречу.

Уже вижу его руки, которыми он машет мне издалека, вижу ноги, обутые в разные кеды, браслет на руке.

Я осторожно беру его за руку, трясясь всем телом, и вижу, как плотное марево начинает сгущаться.

В моей голове не мозг. Там все залито лунным светом, и рука у моего брата теплая и дрожащая.

В моей голове мать убирает руки с моих плеч и улыбается нам обоим.

А если она была…никем?

Знаете, кем бы она ни была, или не кем бы она ни была.

У нее есть то, чем она может гордиться.

Или чем не она не может не гордиться.

Тем, что она родила тебя.

Ваша мать была художником?

Писателем?

Менеджером?

Лингвистом?

Никем?

Она была.

Просто Была.

Она улыбается, и глаза у нее уже не ласковые, а веселые, ореховые, и плечи шире, чем может быть на самом деле. Марево уплотняется, уже не просвечивая насквозь, и я успеваю только до боли сжать в своей руке руку своего брата.

Я успеваю выдохнуть.

Фрэнки.

Прежде чем бросаюсь к нему, ловя руками воздух, запутываясь пальцами в обжигающе-холодных лучах.

Крича, крича изо всех сил, до боли в груди.

До спазмов в горле, до хрипа, срываясь и падая вниз, вниз, вниз.

Цепляясь за брата.

Который просто стоит и плачет.

Слезы текут по щекам, затекая в уголки рта. Мир на вкус соленый.

Фрэнки улыбается, гладя меня по щекам, по волосам, по шее, прожигает насквозь каждую клеточку тела. Я не слышу его, но почти уверен, что

Что я люблю его.

И что после того, как он поцеловал меня, он просто исчез.

Исчез, как луна заходит за тучу. Как этот холодный свет внезапно закапал с моих пальцев и губ. Как брат не отпустил мою руку, а сжал еще крепче.

Скрытая камера №107 сняла на пленку двух парней, стоящих посреди комнаты.

Они держатся за руки, вцепились друг в друга, как последние, оставшиеся на этом свете.

Старший из них обнимает за плечи другого и что-то шепчет ему на ухо.

Младший дрожит, хватаясь за плечи Джерарда.

Камера удаляется, поднимается, кружит, выше, выше, выше…

Потолок, крыша, небо, выше, еще выше…

Пока две фигурки не становятся размером с точку.

Я – Фрэнк.

У меня в голове теперь не мозг.

Там – двое, Джерард и Майки.

И я…

Я люблю их обоих.

[…если ты знаешь, как выселить их из моей головы, приступай, пока снег еще идет, забирай их, пока дождь не смыл макияж с ее лица. Уведи ее в лес, если тебе еще нужен ветер, дующий с неба на землю, спрячь ее, постарайся успеть до восхода луны, или я сделаю из тебя ебаного клоуна, давай, ты еще успеешь, давай, пока луна не взошла, зашей ей рот, когда она курит, эти сигареты бьют по голове, как разводной ключ проламывает небо, успей до восхода, заткни этим дымом уши, я бы предпочел, чтобы ты был глухим, и ничего не видел.
Раз это не случилось сегодня, случится потом, я конечно имею в виду твои прыжки с крыши, проламывающие воздух, камнем, камнем.

Сделай из себя что захочешь, думай что хочешь, реви и страдай, только падай, падай, падай, падай и не исчезай…]