Но доктор, палата, лампа.… Это было гораздо раньше.

А сейчас, сейчас тебе хуже, чем мне, тебе, наверное, хуже.

Я не терял Фрэнка. Я только позволил ему кончить в меня.

А ты теряешь его, теряешь и находишь.

Приходи, чтобы исчезнуть опять.

Приходи, чтобы я страдал.

Приходи, чтобы я просто думал о том моменте, когда ты уйдешь опять.

Приходи, приходи, приходи.

Я стою на улице.

Видите, вон там, за фонарным столбом?

На мне еще такая лоснящаяся куртка, которая немного мала.

Видишь?

Я вспомнил – вдруг, как несколько лет назад вот так же стоял на улице.

На таком же палящем солнце, и шипел, как же ненавижу его.

День был особенный – ничего не происходило.

Вообще. То есть, мне сейчас не о чем рассказать, чтобы хоть кто-то прикрыл глаза и вспомнил, как лучи бьют по глазам.

Или – как все расплывается, когда ты стоишь в толпе, а на тебя с неба яростно смотрит белесое пятно.

Мне не рассказать ничего такого, чтобы кто-то сел и подрочил. Заплакал. Улыбнулся.

День был особенный – мои похороны.

  *   *   *  

Как было бы просто, иногда думаю я.

«Фрэнк, позвони мне». И он бы звонил.

«Хочу закутать себя в свои обои». Раз – и готово.

«Было бы отлично сейчас написать шедевр».  ……..

Нет, все далеко не так просто.

Не просто – достать из мозгов пробку. Сковырять болячки, чтобы хлынула новая кровь.

Поддаваясь привычке, я отрываю полоску кожи от губы, и чуть-чуть морщусь.

Было бы просто, если бы я мог попросить:

«Заломи мне руки за голову…».

Теперь… «медленно расстегни на мне рубашку»… «проведи пальцем по соску и чуть потереби его, чтобы я тихо и хрипло застонал»…

Что еще, что еще… «сожми мой член сквозь ткань, до той степени, когда я захлебываюсь стоном, и запусти руку в джинсы…».

Давай же, ну… «резко и сильно сдави его, погладь пальцем головку, дождись, пока я еле слышно попрошу тебя продолжать, пока я не стану умолять тебя, извиваться под тобой…».

Не останавливайся, ради всего… только не прекращай… «…не прекращай это…я слышу свои стоны даже сквозь марево желания…Фрэнки…Фрэнки…».

«Заставь меня кричать…» блядь, блядь, блядь! «…кончая…».

Просто, очень просто разлепить веки, все еще тяжело дыша, уставиться в потолок, увидеть капли на стене.

Потом – опа – обнаружить свою руку в своих же штанах.

Ах да. Ее ты нарисуешь своей спермой.

Если бы здесь были журналисты, они бы настрочили в свои блокнотики – парень, лежащий на кровати, окунул палец в свою сперму и нарисовал лицо женщины.

И на первую полосу. Плюс фото. Мое и мамино, с закрытыми глазами.

Мое и мамино… мое и ее… ее…

Спокойной ночи, Джерард…

Спокойной, мама.

Мама сидела на стуле в моей комнате.

Свет падал прямо на ее лицо, четко выделяя скулы. И веки.

Мама улыбалась, гладя меня по плечу.

Я решился спросить – мама, ты же не настоящая?

Мам, а как же так…что ты здесь делаешь?

Был бы здесь психиатр, он бы сказал – записывай вопросы в столбик.

Нумеруй, и сдай мне, врачу.

Я щупал ее кожу, настоящую кожу, она теплела под моими пальцами.

Я смотрел ей в глаза, я трогал ее волосы, я слышал ее голос, мягкий и дребезжащий.

Мам, где ты?

Зачем ты пришла?

Если хочешь – я сотру со стены.

Хочешь, мам?

Нумеруй и сдай мне.

Своему врачу.

Вопросы в столбик. Не упусти ничего.

Врачи лучше знают, конечно, но мама знает больше.

Я слышал ее дыхание, я видел ее тень, я вдыхал запах, ее запах.

Мам?

Ты тут, все еще?

Задумалась, мама?

О чем?

О чем думает мать, когда сидит в осиротевшей квартире? О чем шепчут ее губы?

Губы поджимаются:

М

Раскрыты и расслабленны:

А

Язык прижат к нижним зубам, губы приоткрыты:

Й

Резкий выдох, язык уходит вглубь:

К

Растянутые в щель, наподобие улыбки:

И.