«Быстрее, быстрее. Ах ты ж сука! Долбаный красный!»
Фрэнк торопится, почти бежит из университета, совершенно не отдавая себе в этом отчёта. Стоит в такой момент хоть краем сознания задуматься: «А какого, собственно, чёрта я так тороплюсь?» - и мозгу грозит многоминутная кома, а телу - полный ступор и временное онемение. Когда эмоции (или так называемое «сердце»?) правят балом, мозгу там нечего делать.
Вероятно, он торопится поделиться своей радостью от такого интересного и живого семинара. Рассказать, что его разбор и речь о «Счастливом принце» Уайльда произвели эффект разорвавшейся прямо в аудитории петарды. Рассказать, как профессор задумчиво хмурился, слушая его, а в глазах сокурсников-литераторов разгорался живой и горячий интерес ко всей этой теме. Поделиться, насколько эмоциональной вышла дискуссия с залом, как молодые люди с пеной у рта и потом на лбах всё говорили и говорили о теме служения, теме внутренней красоты, теме нужности, о смысле этого всего, так накрепко переплетённого с самопожертвованием и любовью.
Выступление Фрэнка закрывало семинар, который шёл последней парой, и толпа разгорячённой, встрепенувшейся молодёжи надолго задержалась в аудитории, громко обмениваясь мнениями и обсуждая разные точки зрения. Всё существо Фрэнка ликовало - у него получилось! Получилось донести, получилось встряхнуть, смести пыль и песок с их и своего мозга! Это было очень воодушевляюще.
Сердце громко, торопливо колотится за рёбрами, осенний, чуть влажноватый асфальт упруго убегает из-под светлых подошв его кед, но он всё равно невозможно, безумно опаздывает в салон.
Вот он, долгожданный зелёный!
Широко улыбаясь, не в силах сдержать вдохновенную, счастливую гримасу на своём лице, он, наконец, оказывается под вожделенной монохромно-красной вывеской и толкает знакомую приятно-шершавую дверь с табличкой «Открыто».
Джерард работает. В кресле сидит довольно брутальный, грузный мужчина с пышной бородой, и мастер, на его фоне выглядящий тощей девочкой-старшеклассницей, уверенными и точными движениями набивает ему что-то на вытянутой руке. Джерард выглядит неплохо. Он так же очень худ и черты его лица слегка заострены, но нет ни серости кожи, ни тёмных кругов под глазами - ничего такого, чем он так пугал в их последнюю встречу два дня назад.
Фрэнк, распираемый несказанными словами и неосознанной нежностью от того, что снова видит этого человека в добром здравии, почти открывает рот, чтобы выплеснуть радостное: «Привет, Джерард! Неплохо выглядишь!», как мастер, наконец повернув к нему голову, совершенно не меняя выражения безэмоционального, спокойного лица только чуть кивает в знак приветствия и сухо произносит:
- Кофе.
Слова встают в горле непрожёванным, мерзким комком. Вся радость, вся вдохновенная приподнятость с едва слышным шипением вырывается из щели чуть приоткрытых, стянутых улыбкой губ…
Эта идиотическая мина застывает на лице Фрэнка и он, заставив себя чуть кивнуть в ответ, с трудом переставляет ногу, чтобы сделать ещё несколько шагов до кухни. Чтобы уйти, уйти сейчас из поля зрения этого красноволосого ублюдка. Чтобы не сорваться, не подавиться этой злостью…
Зудящие, чесоточные мысли и слова разбуженным пчелиным роем носятся в черепной коробке, гулко ударяясь, отскакивая от её звенящих стенок… Глаза застилает что-то противное, влажное, мутное. Шаг, еще шаг… Давай, давай, двигайся!
«Привет, Фрэнки! Как семинар? Ого, ты молодец, я горжусь тобой. Сделаешь кофе, я скоро закончу? Обсудим, мне интересно, как ты выступил. Перестань, уберёшься позже. Отличный кофе, Фрэнки. И спасибо, что не ушёл тогда, я… ценю это».
Да что там… Тысячи, сотни тысяч возможных вероятностей, как бы сложился их разговор при встрече, если бы это была какая-нибудь грёбаная параллельная реальность. Или если бы мастером был не Джерард. Или если бы Джерард не был такой сукой…
«Как, как можно забыть, что никто тут не собирается слушать твой восторженный бред? Ты придурок, Фрэнки. Ты грёбаный ребёнок, идиот, неврастеник, страдающий провалами в памяти. Обидно… Как же обидно!»
Фрэнк зло стирает вытекшую из глаз муть со щеки, не менее зло дёргает дверцу шкафа, ищет джезву, роняя какие-то пластмассовые баночки и вскрытые пакетики со специями… Кардамон, корица, перец… Какая разница сейчас, с чем будет этот долбаный кофе? Всего по чуть-чуть. Он насыпает всего по чуть-чуть, пусть давится. Пусть эта мерзость чернотой обожжёт его горло, сведёт с ума вкусовые рецепторы несочетаемостью ощущений. Пусть этот мудак почувствует хоть долю того, что чувствует сейчас Фрэнк. Бесит! Неимоверно бесит всё…
Как? Ну как он. Мог. Забыть?!
«Кофе».
«Займись уборкой».
«Принеси выпить».
«Трахаться».
Чего он ещё ждал от человека, общение с которым крутится вокруг четырёх фраз? Что он будет что-то спрашивать? Что будет слушать излияния его восторженной души? Это Джерард. Это Джерард, мать его! А он, Фрэнк, просто идиот. И он не знает, что на него нашло, какая-то потеря связи с реальностью.
Он стоит у конфорки и невидящими, ещё мутными от влаги глазами смотрит на чёрную, дыбящуюся в джезве поверхность. Рука автоматически, с каким-то злым остервенением мешает маленькой ложечкой кофе.
- Кхм.
Фрэнк резко дёргает головой в сторону звука, чтобы увидеть там Джерарда со спрятанными в задние карманы джинс руками, опирающегося на косяк двери. Его взгляд скептический и вопросительный. И он направлен куда-то под руку Фрэнка. Под ту руку, которая насиловала ложечкой кофе.
Парень медленно переводит взгляд и перестаёт крутить кистью. Вокруг конфорки расплываются несколько чёрных клякс.
- Чёрт!
Быстро берёт тряпочку и вытирает это безобразие. Выключает плиту, наливает кофе в единственную большую кружку.
- Прошу.
Просто передаёт дымящееся нечто в его руки и, протискиваясь между его телом и косяком двери, выходит из кухонного закутка. Ну почему, почему так горько? Ну какая ему, к чёрту, разница, что Джерард думает или что он делает? Он просто начальник. Босс. Работодатель. Он платит, в конце концов. А ещё он брат друга. И псих. Он слушает классику на виниле и на дисках, питается коньяком и курит всё, что может дымиться. Он почти не разговаривает. Он любит трахаться. Он гей? И кожа его такая белая… И он беззащитный, жалкий, когда ему плохо. И тёплый, когда хорошо. Его задница тощая. А рёбра выпирают из-под туго натянутой кожи, когда он прогибается в пояснице от сильных ощущений…
Фрэнк идёт к креслу, не замечая, как его мысли принимают странный оборот. Глаза уже почти не щиплет, и даже злость куда-то уходит, прекращая двигать ядовитую муть по венам. Она утрясается, и остаётся только усталость. И ирония. Ведь это на самом деле смешно, если взглянуть со стороны. Просто пора повзрослеть.
Тот самый звук, когда содержимое рта резко и с отвращением сплёвывается обратно в кружку.
Фрэнк прикрывает веки и улыбается. Мягко и самодовольно. Он отмщён.
- Что это за дерьмо?
Голос мастера недовольно звучит откуда-то из-за спины, он явно не может видеть это блаженное выражение на лице парня. Фрэнк не собирается открывать глаза. Так хорошо в этом глубоком кожаном кресле. Какое-то особое место, не зря все так расслабляются и перестают беспокоиться, едва усаживая сюда свои задницы.
- Новый рецепт. Называется «Вендетта».
- Это дерьмо. В следующий раз не экспериментируй.
Звук сливаемой в раковину жидкости.
Фрэнк улыбается ещё шире, потому что это бинго! Двойная месть. Заставить Джерарда вылить (Господи, только вслушайтесь в эти слова!) кофе в канализацию. Вылить своего бога, разрешить ему течь по грязным трубам, оскверняясь и мараясь об них. Как же хорошо!
Приближающиеся шаги за спиной. Фрэнк усилием воли приводит губы из растянутого в спокойное положение, делая совершенно безразличный вид.
- Раздевайся.
Глаза распахиваются резко против его воли. Немой вопрос упирается в Джерарда, стоящего неподалёку с каменным лицом.
- Я что-то странное сказал? - слегка ведёт плечом, подходя к столу и перебирая небольшую горку чеков и бумажек, разваленных на нём.
И только тут Фрэнк, обводя взглядом помещение, выцепляет закрытую роль-ставнями витрину и перевёрнутую табличку на двери, весело вещающую: «Открыто».
- Ты закрыл салон так рано? - одна бровь непроизвольно изгибается, выражая непонимание.
- А ты всегда любишь поговорить перед тем, как раздеться?
Джерард искоса смотрит на него, и его тон сочится ехидством.
- Сегодня я решил закончить твою татуировку. Не хочу, чтобы мешали.
- Оу.
- Быстрее, Фрэнк. Тик-так, тик-так.
Парень нехотя поднимается из такого уютного, нагретого его телом кресла. Медленно скидывает толстовку и начинает неторопливо расстёгивать пуговицы клетчатой рубашки. Он чуть наклоняет голову, и косая чёрная чёлка спадает вниз, закрывая пол лица. Фрэнк слегка закусывает край нижней губы и, не отрываясь, смотрит на Джерарда. Он не знает, зачем делает это. Просто хочет позлить мастера. Тот ещё разбирает бумаги на столе, часть выкидывает, часть убирает в ящик. Вот он чуть поворачивает голову и сталкивается взглядом с парнем. Вскидывает брови и хмыкает, чуть улыбнувшись. Поворачивается и, упираясь в стол ягодицами, заинтересованно скрещивает руки на груди, не переставая наблюдать. Приподнимает подбородок, от чего глаза оказываются наполовину прикрытыми веками. Перекатывает что-то во рту, и это выглядит пошло.
Фрэнк не ожидает такой реакции. Фрэнк попадается на свою же уловку. Его окатывает жаром от этого странного взгляда, и почему-то вспоминается прогнувшаяся белая спина, сотрясающаяся от резких ударов его, Фрэнка, тела… Пальцы путаются в петельках и пуговицах, уши медленно и неостановимо начинают гореть огнём. Чёрт!
- Быстрее, начинающая порно-звезда, - наконец произносит мужчина. - Или, может, тебе помочь?
Джерард отталкивается бёдрами от стола и подходит к нему. Он выше. Старше. И сейчас он чертовски опасен. Фрэнк чувствует это всем существом и замирает, как кролик под немигающим взглядом удава. Фрэнк сейчас такой ребёнок, он сам ненавидит себя за это. Дыхание предательски прерывается, когда холодные пальцы, иногда задевая кожу, принимаются за пуговицы. Одна, вторая, третья… последняя. Холодные ладони ложатся на плечи у самой шеи, нагло, требовательно забираясь под ткань. Фрэнка прошибает резкая и быстрая волна дрожи, соски сжимаются, твердеют, и кожа покрывается мурашками. Их взгляды сцеплены друг с другом, и ни один из них не моргает. Невозможно что-то разобрать в глазах Джерарда, там столько намешано цветов. Сейчас они серо-карие, тёмные. Какие-то мутные. Руки медленно проводят от шеи к краям плеч и дальше, чувственно скользят ниже по предплечьям. Фрэнк непроизвольно сжимает ягодицы и отводит взгляд, провожая ткань, падающую на пол.
И Фрэнк осознаёт, что всё вокруг замирает. Как молчаливо застывает Джерард. И тишина, сгущенная вокруг, вдруг резко разряжается, расплёскиваясь в стороны, затекая в самые дальние и тёмные углы помещения. И тихо тикают небольшие старые часы на стене над столом. Тик-так… Тик так… И холодят запястья руки, крепко впившиеся в них тонкими, цепкими пальцами. И нестерпимо бегают мурашки по спине, и капелька пота, начиная неторопливо соскальзывать по ложбинке между лопатками, вдруг резко убыстряет свой бег, впитываясь где-то внизу в резинку нижнего белья. И дыхание раскачивает грудную клетку, сухое, рваное, неспокойное, оно выдаёт его с головой. И чуть поскрипывает под ногами старый паркет, хотя, казалось бы, никто из них не двигается, замерев в этой двусмысленной, идиотской позе. Фрэнк не может вернуть взгляд обратно. Снова встретиться с этими тёмными, затягивающими глазами. Это выше его сил...
Джерард медленно наклоняется к уху. Мягкому, тёплому, странной формы. Его раковина будто сжата чьими-то пальцами посередине и так и застыла в этом виде. Верхний её край ярко-алый, горячий, это так хорошо чувствуется сухими губами…
- Ложись уже, - негромко говорит мужчина, то и дело касаясь кожи. - Я собирался закончить сегодня.
___________________ Vendetta(ит.) - месть
Часть первая. Глава 13. Vibrato
- Больно, чёрт!
Фрэнк, наконец, сдаётся, потому что с ним происходит то, чего он не ожидал. Потому что боль от того, что делает Джерард с его лопаткой, уже давно перешагнула все мыслимые границы. Он почти стонет, вцепляется вытянутыми вдоль тела руками в края кушетки, с силой закусывает нижнюю губу. Еще немного в таком же режиме, и там будет ещё одна дырка для пирсинга.
- Тише, мальчик, - сухо шепчет Джерард, одной рукой с силой вжимая его поясницу в лежак, а другой быстрыми, короткими мазками работая с индукционной машинкой. - Много тончайших игл, - мужчину передёргивает, когда он произносит это, - прошивают твою кожу, оставляя под ней цветной пигмент. Конечно, это больно.
- А-а-а! - вырывается из распахнувшегося рта Фрэнка. Его глаза зажмурены, и лицо уже давно покрылось стекающей вбок испариной. Он не играет, он просто не ожидал этого. - В прошлые разы не было так больно! Джерард!
- Потерпи ещё немного, Фрэнки, - произносит тот нежно, и у парня желудок сладко подхватывается к рёбрам от этого «Фрэнки». - Я первый раз делаю такую татуировку. Я не думал, что будет настолько больно. Но мне кажется, это правильно. Значит, всё идёт хорошо.
- Ты издеваешься? - шипит под иглой парень, и его симпатичное лицо уродуется гримасой боли.
Лопатку, задействованную под татуировку, палит огнём. Воображение Фрэнка рисует ему картины одна хлеще другой - как Джерард, вооружившийся паяльником для выжигания по дереву, любовно выпаивает на его коже тантрические знаки. За раскалённым тонким кончиком остаются воспалённые, красные, кровоточащие линии ожогов, а он все водит, водит, и следы закручиваются, пересекаются, и боль, соединяясь в один неостановимый поток, влечёт его сознание всё дальше и дальше от реальности. Встаёт по обе стороны от него, как море, подчинившееся Моисею, и только вера в непонятное и невозможное чудо спасает пророка от неминуемой, паршивой смерти.
Фрэнк теряется на этой грани между реальностью и бредом. Он будто бы заглядывает внутрь себя, и обнаруживает там странную, гротескную плотину из всевозможного хлама, который только можно представить внутри человеческого сознания. Тут есть всё - глупые надежды, неуёмные страхи, боязнь быть непонятым и ненужным, тут столько шлака, что хочется закрыть глаза, лишь бы не видеть этого. Но он не закрывает, потому что его привлекают дерзкие, смелые фонтанчики, с силой бьющие то там, то тут, находя себе лазейки в этих, на первый взгляд монолитных, стенах. Вот это нелепое строение начинает с взрывающим барабанные перепонки шумом трещать по швам. То там, то тут вырываются из-за неё всё большие и большие потоки.
Фрэнк не может описать, что это. Эта странная субстанция. Не слишком жидкая, но и не вязкая, будто мёд, немного разбавленный водой. Она переливается всеми оттенками солнечного, искрится, наступает. Дотекает до обнажённых ног и ластится, ластится, облизывая подошвы. Она просит принять её. Принять, любить и безраздельно владеть. Ей невозможно сопротивляться, потому что это сладко. Так сладко, что сердечная мышца вытягивается в одну невыразимо вибрирующую струну, подстраиваясь под еле слышный шёпот её. Его не заглушить, он нежен и притягателен, и Фрэнк, не имея никакого желания сопротивляться, делает первый робкий шаг навстречу. Субстанция вскидывается, бурлит, принимая в себя тело хозяина.
Оглушительный шум разламываемой на куски плотины сотрясает его внутренний мир, части и обрывки её стен проплывают мимо в этом беснующемся потоке, но Фрэнку нет до этого уже никакого дела - он в глубине, омываемый нежными, спокойными течениями. Он как эмбрион в материнской утробе, и нет чувства более приятного, более желанного, чем эта уверенность в лучшем и всеобъемлющая защищённость. Потому что не может быть по-другому.
Он дышит этой сутью, медленно поворачивается в ней, удерживаемый в толще неизведанными силами. Совершенно открытый, окончательно обнажённый сам перед собой. Его колени чуть притянуты к животу, а руки совершают плавные инерционные движения возле тела. Это его место. Всё это вокруг - его. И это чудо. Печально, что он не видел этого великолепия раньше. Как можно было отказываться от него, загонять внутрь, прятать? Здесь столько тепла, столько света, столько нежности, что хватит на постройку небольшой планетарной системы, - так кажется ему сейчас.
Наконец-то он нашёл себя.
****
- Фрэнк, расслабься, - просит мужчина, видя, как парень судорожно цепляется пальцами за края кушетки. Мышцы спины от этого бугрятся и приходят в движение, и работать становится невозможно.
Тот не слушается и продолжает с силой сжимать кулаки, стонет. Джерард не может ничем помочь ему. Он сам не знал, что это будет так. Он впервые делает обратную татуировку, впервые снимает печати, а не ставит их. Это было ново, странно, страшно. Он до сих пор даже не до конца уверен, способен ли он на такое, или это только игры его больного разума. Но когда Фрэнк впервые не сдерживается от переживаемой боли - что-то внутри успокаивается и укладывается клубком, оглушительно мурлыча, как большая домашняя кошка. Всё верно, всё правильно. Всё идёт как нельзя лучше.
Джерард уже собирается снова просить парня расслабить руки и плечи, потому что тот как будто не слышит его, как вдруг по телу на кушетке проходит волна судороги и он, резко выдохнув, обмякает.
Мужчина теряется. Судорожно откладывает машинку, проверяет пульс на руке, на шее. Тихий, глубокий, он всё-таки есть. «Просто потерял сознание, он просто в отключке, ты не убил его, Джерард», - успокаивает себя мастер, решив воспользоваться расслабленным телом и завершить, наконец, эту эпопею.
Он снова берёт машинку, как вдруг тихий дребезжащий смешок, такой дикий и неожиданный сейчас, совершенно забытый за два дня тишины, раздаётся над ухом. Джерард чуть не портит всю работу, истерично дёргая рукой, словно стараясь прогнать надоедливого гостя, но там никого нет.
- И что ты тут делаешь, Джерард? - чуть шепелявит тихий голос. Он явно заинтересован происходящим, хотя, казалось бы, что он может не знать сам о себе?
- Заткнись, - устало и разочарованно произносит мужчина. Он был свято уверен, что тишины, подаренной ему Фрэнком, хватит немного надольше.
- Почему ты считаешь, что это поможет ему? Ты думаешь, что лошадка с рогом и грустными глазами возьмёт - и так запросто откроет ему доступ к своей сущности?
Джерард никогда не задумывался о природе голосов в своей голове. Иногда он был уверен, что они разные. Они по-разному строили фразы, и даже их так называемые интонации были различны. А иногда он считал, что это всё - лишь разные грани одного, чего-то большего, с чем он сейчас не был готов сталкиваться. Поэтому он просто молчит, метко двигая рукой по бессознательному телу, нанося последние заключительные штрихи на отпирающую стигмату* Фрэнка. Да, он чувствует эту татуировку именно так - видит её стигматой, сильной, необходимой этой слабой, мягкой, такой податливой плоти. А иначе она просто не справится с объёмом и грузом своих возможностей.
- Глупец! - фыркает голос. Джерарду представляется, будто этот некто стоит сейчас чуть в стороне, и из-за плеча взволнованно, голодно наблюдает за его работой.
Силы парня были невероятными, как оказалось. Даже сейчас, даже без сознания, будучи только-только принимающим самое себя, Фрэнк питал его своей энергией. Питал так щедро, что Джерард, обычно к концу двухчасового сеанса татуажа чувствующий себя умирающим, выпотрошенным, сломленным и перекрученным через мясорубку, еле волочащий ноги по лестнице, в надежде добраться до кровати, сейчас был бодр и полон энергии.
Он с энтузиазмом наносил последние штрихи на витой рог мифического существа, с неудовольствием отмечая ослабившееся дыхание бессознательного Фрэнка. Его пора вытаскивать оттуда.
«Ещё немного, вот так… Кажется, всё».
Мужчина чуть отстраняется и даже встаёт с высокого барного стула, на котором обычно сидит, работая с лежащими на кушетке.
Единорог настороженно косит на него живым глазом из-под растрёпанной длинной чёлки, даже на вид такой нежной, что хочется дотронуться. Поддавшись порыву, он тянется к свеженабитой татуировке пальцами и лишь у самой кожи, одумавшись, отдёргивает руку. Нельзя.
Бархатные тёмно-алые ноздри трепещут, втягивая воздух, в то время как спина Фрэнка всё еле заметнее поднимается от поверхностного дыхания. Животное вышло великолепно. Живое, норовистое, доброе и игривое, как сам Фрэнк.
Джерард улыбается. Его немного трясёт, как всегда, впрочем, от чувства и осознания отлично выполненного долга. Он быстрым шагом отправляется на кухню и нетерпеливо шарит по ящикам, отыскивая начатую недавно бутылку настоящего бурбона. Неожиданно находит её в крайнем нижнем ящике и, выдохнув, так же спешно возвращается к кушетке.
«Никогда бы не подумал, что этот парень такой тяжёлый».
Он пытается перевернуть его лицом вверх, укладывая частью туловища себе на колени таким образом, чтобы татуировка не прикасалась ни к чему. Устраивает расслабленную шею и голову на сгибе своего локтя, придерживая пальцами.
Такой невинный, такой добрый мальчик. Нежный, с ярким разлётом скул и чувственными губами. Насильник, и он же - неопытный соблазнитель со смущённо пылающей краснотой ушей. Его, его и ничей больше. Он не отпустит такой подарок судьбы. Ни за что не отпустит.
Джерард чуть сдавливает скулы пальцами, заставляя и без того расслабленные челюсти раздвинуться, а губы - приоткрыться. Зубами с громким звуком вынимает пробку из бутылки и, набрав полный глоток обжигающе-огненной жидкости, нежно и неторопливо вливает ее в приоткрытый рот Фрэнка. Часть бежит мимо, по краям, но больше всё же затекает внутрь. Какие же мягкие, какие сладкие у него губы. Джерард повторяет процедуру, только теперь в конце не находит в себе сил оторваться и жадно, оттягивая запачканную бурбоном мягкость зубами, целует, терзает безвольные губы, вылизывает их, точно кот, сейчас, пока можно, пока никто не видит, пока сердце ещё не выпрыгивает из груди от охватывающего его нервного возбуждения. Сейчас, сейчас того скрутит конвульсия, и Фрэнк дёрнется, закашляется, приходя в себя от обжигающей жидкости, пронёсшейся по пищеводу, это всё будет уже через пару секунд, а пока… Пока он просто ещё раз прикасается, закусывает, вытягивает эту нежность, осторожно, чтобы не поранить, пропуская между зубов. Он неимоверно голоден... Он уже пьян, он уже готов на всё, но сейчас нельзя. Им всем нужен отдых.
Всё происходит в точности так, как Джерард видел. Фрэнка резко выгибает, он начинает прерывисто, глухо кашлять, потом распахивает свои ореховые глаза и непонимающе уставляется на Джерарда, едва успевшего оторваться от него, но ещё склонившегося головой так, что алые непослушные пряди щекочут лицо.
- Ты в порядке? - улыбается мужчина, чуть распрямляя спину.
- Кажется… - сипло отвечает Фрэнк. Он разглядывает Джерарда, и сейчас его глаза больше зелёные, какие-то голодные, и в них отражаются алые блики от спадающих по обе стороны лица волос. - Мы уже закончили?
- Вполне. Сильно болит?
- Достаточно для того, чтобы с трудом двигаться, - морщась, отвечает парень, пытаясь принять вертикальное положение, усаживаясь на кушетку. Джерард придерживает его рукой за плечо и поднимается со стула.
- Пойдём. Надо хорошо отдохнуть и выспаться. Думаю, что до завтра боль должна улечься.
«Лишь бы не в гроб вместе со мной», - передёргиваясь, думает Фрэнк и, цепляясь за рубашку Джерарда, обхватывает его за плечи и шею, чтобы не спеша подняться в его квартиру.
Ночь проходит тяжело. Джерард мучается вместе с Фрэнком, видя, как его трясёт от огненной боли, от того, что татуировка, прорастая корнями вглубь его существа, доставляет тяжёлые, неприятные ощущения. Фрэнка лихорадит, он мечется в бреду, заставляя Джерарда придвигаться к нему ближе на кровати и крепко прижимать к себе, укрывая скинутым одеялом. Его лоб весь влажный от испарины, и парень иногда глухо постанывает, то вдавливаясь в Джерарда всем телом, то, наоборот, силясь оттолкнуться. Он горячий, но мужчина считает, что так и должно быть.
«Ещё немного, совсем немного потерпи, малыш Фрэнки…»
**** Он успокаивается только к утру, когда солнце уже вовсю расплёскивает свои нежные розоватые лучи, и сквозь щель в портьере пробивается косая полоса, перечеркивающая лицо Фрэнка и заставляющая его веки трепетать. Он лениво, нехотя открывает глаза, разлепляя сонные ресницы. И он удивляется, потому что боли нет. Боли нет настолько, словно её и не было вообще.
И он приходит в недоумение, потому что видит перед собой что-то странное.
Это комок, большой сгусток тёмно-малинового цвета, по краю пульсирующий фиолетовыми всполохами. А внутри, в его клубящейся глубине, бьётся что-то сильное, что-то, что выглядит алой, цвета артериальной крови, сердцевиной. Она пульсирует, и Фрэнк, не умея противостоять её зову, тянется туда рукой. Туда, внутрь, чтобы коснуться, чтобы ощутить этот пульс кожей.
Вот рука встречает обнажённую прохладную кожу, и это наваждение, эта невероятная красота цветовой гаммы пропадает. Перед ним - спина Джерарда, который спит рядом, устало вжавшись в подушку. Он лежит, согнувшись, притянув колени почти к самой груди, от чего его кожа, и без того тонкая, сильно и вызывающе обтягивает каждый позвонок.
Фрэнк дотрагивается до этой спины и чувствует, как его накрывает. Всё, всё, что с ним произошло вчера. Вспоминается даже то, что он видел внутри себя, пока был без сознания. Почему это происходит именно сейчас, когда он ведёт ладонью вниз по этой спине, очерчивая пальцами конур лопаток, проводя рядом с позвонками, вниз, вниз, к заманчивым, желанным ямочкам над ягодицами? В них так приятно запустить согнутый палец, осторожно обвести каждую их окружность. Он чувствует, как разум начинает туманиться. Ему хочется, чтобы этот человек был его. Ему хочется взять его. Снова, так же грубо, без спроса - как тогда. Ладонь нетерпеливо спускается ниже, нежно оглаживая обнажённые ягодицы, но, не совладав с голодом, Фрэнк сначала легко, а потом, потеряв всякую связь с реальностью, сильнее сжимает их цепкими, тёплыми пальцами. Мышцы под кожей такие податливые и расслабленные, и парень заводится ещё сильнее, снова прокручивая в голове тот день, когда он трахал старшего Уэя на этой самой кровати. Жадно, неистово, пьяно, против его воли. И это было превосходно…
Фрэнк придвигается ближе, утыкается лбом в спину, а взглядом следит за своей рукой, мнущей белую плоть под простынёй. Он стонет, не раскрывая рта, это зрелище сводит его с ума. Срываясь, он запускает руку поверх тела Джерарда и со всей страстью, со всей надеждой и одержимостью прижимается бёдрами к его ягодицам, притягивая того к себе сильнее. Ткань белья спасает его от агонии, но даже через неё он чувствует податливую, мягкую плоть и ложбинку между мышц. Нетерпеливо вдавливается ещё ближе, с удовольствием отмечая, как Джерард, до этого безвольный, начинает шевелиться. Эти его позвонки, сводящие с ума своей остротой… И шея, переходящая в плечо, вызывающая, открытая… И мягкие, аккуратные ягодицы, в которые он упирается со всей возможной твёрдостью, непонятно на что надеясь. Он хочет его, хочет жадно, голодно, прямо сейчас. Он хочет Джерарда всем своим существом, всей своей пробудившейся сутью. Он хочет брать его сейчас, и потом, снова и снова, брать, отдавая взамен многократно больше.
И, совершенно теряясь в происходящем, закатывая глаза, он кусает его.
Джерард вздрагивает всем телом.
Зубы впиваются в место, где шея перетекает в плечо. Горячо, требующе, умоляюще, снова и снова проводя по коже горячим языком, не разрывая этого голодного укуса. Он готов взорваться прямо сейчас, и вряд ли когда-то до этого он испытывал подобные эмоции, и не уверен, что испытает что-то похожее после.
«Позволь, позволь мне… Позволь…» - голодно стонет кто-то у него внутри, и Фрэнк решается спустить бельё и освободиться от сдавливающей плоть ткани.
- Нет, Фрэнк.
Глухое, чуть хриплое, но непреклонное. Как приговор. Как выстрел в упор. Как нож, засаженный под рёбра.
Фрэнк почти скулит, расцепляя хватку зубов, вылизывая белёсые, стремительно наливающиеся красным углубления, оставшиеся после укуса. Извивается, умоляюще трётся так и не освободившимся пахом о мягкие ягодицы.
- Фрэнк. Я. Сказал. Нет.
Голос мужчины беспристрастен и холоден. И будто что-то с воплем обрывается внутри, разлетается на тысячи тысяч острейших осколков. Фрэнк порывисто, обиженно перекатывается на другой край кровати, садится и спускает ноги на холодный пол. В паху нестерпимо тянет неосуществлённое желание, и это больно. Фрэнк почти плачет, хватая со стула джинсы и рывками натягивая их на уже озябшие ноги.
«Фу, Фрэнки, фу, мальчик».
- Я что, похож на собачку?
Злость, снова злость. И обида, глубокая, сильная, горькая. И желание, такое всеобъемлющее, что тяжело стоять, просто быть в одной комнате с этим человеком.
- О чём ты, Фрэнк?
В ответ только молчание.
«Одеться, одеться скорее и свалить отсюда к чёртовой матери...»
Берёт футболку и толстовку и быстрым шагом вылетает из спальни. В коридоре, оказавшись перед старинным зеркалом, он невольно поворачивается спиной, пытаясь разглядеть результат их мучений.
Встаёт вполоборота и замирает…
В отражении, чуть шевеля рассыпанной розоватой гривой, на него с интересом смотрит единорог. Он такой живой и настоящий, что у Фрэнка перехватывает дыхание. Животное будто фыркает в ответ, подрагивая чувствительными ноздрями.
Фрэнк ещё какое-то время приходит в себя от увиденного, а потом, резко натянув футболку и тёплую толстовку сверху, выходит из квартиры и хлопает дверью.
-------- конец первой части --------
Часть вторая. Глава 1. _______________________ Vibrato - легкое колебательное изменение высоты или громкости выдержанного тона с целью создания дополнительного красочного эффекта.
*стигмата - божественная рана, отметина. Название берёт свои корни от ран Иисуса, полученных им в день распятия и оставшихся с ним после воскресения. Есть мнение, что и страдания, и стигматы помогли и поспособствовали перейти ему на новую ступень сознания, открыли его сущность богочеловека.
Примечания:
Следующая глава начнёт собой как-бы второй том, вторую часть этой истории.
yeeesss....., бедный ни в чем неповинный кофе, даа :-) :-) :-) Фрэнк знает толк в пакостях :-D Походу, детка, ты все прочитала, ты просто невероятна!!!
