Глава 4. К концу смены Майки меня разрывали довольно противоречивые чувства. С одной стороны, интерн моего брата своей практически беспрерывной болтовней мог надоесть кому угодно. Он явно говорил обо всем, что приходило ему в голову, и столько, сколько ему хотелось. Что-то надоедало ему уже через несколько минут, он перебивал себя и переходил к новой теме. О чем-то говорил долго и с поразительным увлечением. К такому относились его собаки, его соседка, с которой он вместе снимал квартиру, его однокурсники и, что сначала даже показалось мне странным, о своей музыкальной группе. Странным потому, что это, как я понял, рок-группа. Мне казалось, что этому парню только рэп читать, с такой скоростью речи . Он стал бы рекордсменом по количеству произнесенных слов в минуту. Помимо излишней разговорчивости, Фрэнк обладал ещё одним не очень приятным и полезным качеством: слишком навязчивым любопытством. Не понадобилось много времени, чтобы понять: Майка раздражал не сам факт постоянной болтовни Фрэнка, а то, что парень лез абсолютно во все и задавал много вопросов, относящихся и не относящихся к делу. Он не мог просто наблюдать, ему необходимо было, чтобы каждое действие было описано словами. Знаете, это было похоже на два явления одновременно. Первое – не самое забавное. Фрэнк был как слепой человек, не способный глазами увидеть того, что делают окружающие, и требующий описания и пояснения буквально всего. Второе же забавляет больше. Парень похож на маленького ребенка, которых называют почемучками. Ребенок учится всему, что есть в мире, и задает взрослым очень много вопросов о том, что видит в первый раз и чего ещё не может понять. Понятно, Фрэнк первый раз на практике может применить то, чему его учили в университете. Он ещё не знает, как это все делать. Но обычно люди его возраста просто внимательно наблюдают или задают только самые важные вопросы, и этого бывает достаточно. Не для него, как оказалось. Так о чем это я. Да. С другой стороны, болтливость Фрэнка обладала одним очень хорошим свойством: наталкивала на различного рода мысли. Конечно, в морге вся обстановка располагает к задумчивости, но к задумчивости мрачной. А вот неумолкающий голос этого парня, напротив, вызывал зачастую только положительные мысли. Например, я минут двадцать, пока не опомнился, размышлял о том, как бы выглядели большие развлекательные парки для собак, существуй они на самом деле. А Фрэнк всего-то упомянул о них вскользь. Но, не буду врать, мне понравилось. Не сам тот факт, что я вдруг ударился думать о собачьих парках, а то, что я мог отвлечься от всех не имеющих ответов вопросов, которые постоянно атаковали мои мысли. Впрочем, как бы ни хороша была вторая сторона, я был несказанно рад, когда Майк начал собираться домой и выяснилось, что нам с Фрэнком в разные стороны. Первое, что мы с братом сделали, неторопливо шагая в сторону дома, - помолчали. Так хорошо было слушать эту тишину, наполненную только звуками небольшого засыпающего города. Это был отдых и для слуха, и для мыслей, которые в мгновение ока исчезли из головы и оставили сознание свободным для наслаждения всем, что окружало меня. Уже почти потемневшее небо со светло-фиолетовой полосой там, где недавно село солнце, невысокие дома, нечастые деревья, редкие машины и звуки моих шагов и шагов брата, сливающиеся в один размеренный ритм, счет которого невольно начинаешь мысленно отсчитывать. Раз, два, три, вдох, раз, два, три, выдох, раз, два, три, вдох… Сбился с ритма – начинай всё заново. Кажется, мы пришли домой слишком быстро. Звякнули ключи у Майки в руках, когда он открывал дверь, привычный тихий скрип, темный коридор и сброшенная с ног обувь. Что-то странное в мыслях после резкой смены шума разговоров на тишину. Я не знаю, нравится мне это или нет. Не думаю, что сейчас я вообще способен что-либо сказать о своем настроении, своих ощущениях, желаниях или о чем-нибудь ещё. Странное состояние безэмоциональности. Как будто это не парень-интерн разговаривал весь день рядом со мной, а я сам. Говорил столько, что выговорился весь. Мне довольно сложно следить за своим моральным состоянием. Оно меняется как будто вне зависимости от меня. На него могут повлиять другие люди, но самостоятельно мне очень сложно с этим справиться. У меня может быть беспричинная радость, когда я начинаю видеть хорошее абсолютно во всем, улыбаюсь всему, что есть вокруг. Может быть равнодушное спокойствие, как сейчас, когда мне ничего не хочется, даже думать о чем-то лень. Третье состояние – очень легко угадать – высшая степень раздраженности. Примитивно, даже если учитывать все те промежуточные настроения, которых вроде бы тоже немало. Я так же примитивен, как и большая часть всех людей, половина из которых мнит себя неповторимыми и индивидуальными. Впрочем, не мне судить. Я знаю не так много людей, чтобы судить об их индивидуальности. Пока я сидел за кухонным столом и невидящим взглядом рассматривал стену напротив себя, Майки хлопотал у плиты, разогревая приготовленное мною утром овощное рагу. Мы с ним не были вегетарианцами, просто ничего, кроме овощей, у нас в холодильнике не осталось. Майк постоянно занят, а мне лень съездить в супермаркет и запастись чем-нибудь съестным. Мама пробовала даже ругаться на меня за то, что довожу себя и младшего брата до такого бедственного положения, но я и с места не сдвинусь, пока не покончу с последней куриной грудкой или небольшим полностью промороженным грибом, затерявшимся где-то в глубинах холодильника. Вручив мне тарелку с ужином и вилку, Майки уселся напротив и, с не очень большим энтузиазмом прожевав немного пищи, начал пристально сверлить меня взглядом. Это означало, что он хочет поговорить, но первым открыть рот должен я. Мы всегда так начинали разговор – с его настойчивого взгляда. На этот раз у меня не было никакого желания разговаривать. Я уткнулся в свою тарелку и с сосредоточенным видом начал поглощать рагу, не поднимая глаз на брата, который, в свою очередь, даже начал немного склоняться ко мне через стол, будто желая прожечь во мне взглядом дыру. Я честно держался, пытаясь сохранять остатки упрямства, но особой терпеливостью я никогда не отличался. - Что? – выдохнул я, сдаваясь и поднимая на брата взгляд. Он довольно ухмыльнулся, быстро заканчивая с остатками своего ужина и откидываясь на спинку стула. Прежде, чем заговорить, он скрестил руки на груди – признак того, что разговор планируется если не очень серьезный, то, по крайней мере, на какую-то важную тему. Итак… - Ты не заходил на прошлой неделе к Линдси? Да. Как по расписанию. Раз в месяц Майки заводил со мной разговор о Линдси. Хм, может, мне стоит гордиться тем, что мой брат точен, как часы? Или как календарь? Забавно. Майки календарь Уэй. Подавив некстати рвущееся на волю желание захихикать, я кашлянул. Мне, в конце-концов, двадцать семь лет, мне не подобает придумывать такие вещи. Это больше подходит девочкам-подросткам. - Заходил. Но она была занята. - И? - Что и? – как обычно, я притворился идиотом. - Джер, - он, как всегда, меня раскусил, - ты не считаешь, что пора бы уже задумываться о семье, о… - Мама вчера звонила, говорила мне то же самое. Тебе случайно не звонила? – я вопросительно поднял брови, пытаясь поймать упрямо ускользающий от меня по тарелке последний кусочек брокколи. – Почему вы так настойчиво пытаетесь не просто меня с кем-нибудь свести, а свести именно с Линдси? Хотя, стой, прежде, чем ты что-нибудь скажешь, хочу предупредить: если вы попытаетесь каким-либо образом навязать мне знакомство с кузиной троюродной племянницы маминой подруги, то меня будет тошнить от всех ваших попыток ещё сильнее. Я, к вашему сведению, не маленький, и сам в состоянии решить, хочу я отношений и, если хочу, с кем именно. Но это, впрочем, не важно, потому что на данный момент я не хочу абсолютно ничего. Ясно? Примерно минуту Майки молчал, сохраняя невозмутимый задумчивый вид. А затем возмущенно выдохнул, неопределенно махнул рукой, открыл, тут же закрыл рот и, наконец, успокоился. Быстро, на этот раз. Возможно, я был более убедительным и прямолинейным, чем обычно. Продолжая молчать, Майк забрал мою тарелку, взял свою и отошел к раковине, чтобы вымыть посуду. Я потянулся назад, где на тумбе стоял электрический чайник, и щелкнул выключателем. Сам я чай пить не собирался – предпочитаю исключительно кофе – а вот брату не помешает. Ему надо успокоиться. Не только после нашего небольшого разговора, но и вообще. Он взвинчен, причем довольно сильно, если сравнивать с его обычным почти апатичным состоянием. Видимо, Фрэнк раздражает его даже сильнее, чем может показаться на первый взгляд. Пока грелся чайник, я поднялся на ноги и подошел к плите, чтобы сварить себе кофе. Успокаивающий процесс, успокаивающий запах, успокаивающий напиток. Да, знаю, кофе относится, напротив, к бодрящим напиткам, но на меня оно оказывало прямо-таки противоположный эффект. Откровенно говоря, я был от него немного зависим и раздраженно энергичным становился, если приходилось долгое время обходиться без него. В молчании, которое постепенно из напряженного стало спокойным, мы просидели на кухне ещё около получаса. За оконном постепенно стало совсем темно, на часах – половина одиннадцатого. Майки, уставший за день, отправился спать. Мне не оставалось ничего другого, кроме как последовать его примеру, но я отвык ложиться так рано. Не знаю сколько, час, два или больше, я ворочался в своей кровати, то включая свет и пытаясь читать, то с головой прячась под одеяло, тщетно пытаясь уснуть. И было ещё что-то, что я никак не мог поймать в своём сознании. Мысль или вопрос, очень навязчивый. Только погружаясь в теплые объятия сна, я наконец успокоился, и вопрос вспомнился сам. Где раньше я видел Фрэнка Айеро?
Пятюню вам и цветочки 
