Я был болен – это абсолютно точно. Меня неоправданно сильно тошнило и, кажется, я в любую секунду мог вывернуть свой обед прямо на свой рабочий стол, заваленный учебниками. Возможно, я солгу, сказав, что это было неоправданно – я знал правду. Всему виной была та безобразно вкусная пицца на обед. Серьезно, я считаю, в каждом штате Америки нужно ввести запрет на пиццу с беконом и двойной порцией помидоров. Я заказывал эту пиццу не сильно часто, по сравнению с Джо, который вообще употреблял её три раза в сутки семь дней в неделю. Я ограничивался одни разом в неделю, хотя, всё же, этого было достаточно, чтобы заставить меня сгибаться от тошноты. 

Это было отвратительно. Просто ужасно. 

Не знаю, зачем я заставлял себя чувствовать это каждый раз. И я всё равно заказывал этот фаст-фуд вместе с Джо, даже если чувствовал себя плохо. Ощущать себя больным – это было плохо. Кажется, быть плохим это что-то вроде моего пожизненно призвания, плохим внутри. Все мои органы были плохими, посещение врачей каждые три месяца добавляли моему пустому карману дополнительные расходы на лекарства, а чистые листы моей медицинской карты всё уменьшались в количестве. Это значило, что я был болен. Быть больным – отвратительно.

Дотлевшая сигарета неприятно обожгла пальцы, и я выругался, тут же отбрасывая её в пепельницу, где валялось уже пять таких же окурков. Я всё пытался вызвать этот голод, возникающий после парочки выкуренных сигарет, я действительно надеялся, что это удивительным образом сделает мой забитый желудок пустым. Не знаю, кто придумал эту чушь, но всё это не срабатывало. В двадцатый раз укорив себя мысленно за нерасторопность, я с тяжестью встаю со стула, опираясь руками о стол. Голова неприятной тяжестью отдает в затылке, и больше всего сейчас мне хочется лечь на кровать и провалиться в сон. Но я не могу.

Я не могу, потому что я должен заниматься. Сегодняшняя ночь была чем-то вроде тех слухов, что ходят между людей о студентах. Я снова учил семестровую программу за одну ночь, нарушая обещания, которые давал самому себе после каждой сессии. Я снова был запутан в хвостах, снова болен и снова зол. В ванной мне, кажется, стало ещё хуже, и я на всякий случай схватился руками за края раковины, наклонившись вперед. Но ничего не происходило. Я выжидал минуты, продолжая чувствовать себя ужасно, но ничего не менялось – я продолжал быть полным по самое горло. Полным своей тошнотой, вредной пищей и отвратительными поступками. Я должен был прекратить это ещё когда узнал, что что-то было не так с моим желудком, и человек в белом халате вручил мне исписанный диагнозами и лекарствами листок, но я не знаю, что происходило дальше. Я не помню, кажется, я просто ел это – всё. 

Каждый раз я знал, что меня будет жутко тошнить, штормить и выворачивать, но продолжал гробить себя. Я не был мазохистом или самовнушенным садистом, я просто не мог отказать себе, не мог сказать нет своему желудку. Или же всё было гораздо проще.

Или же мне было плевать на себя.

Кажется, именно так всё было. Умывшись холодной водой и похлопав себя по щекам, я бреду на кухню и открываю настежь окно, позволяя колючему ветру ворваться в мою тесную студенческую квартирку, в мои легкие, во всего меня. Совсем маленькие, невидимые снежинки потоком врезаются в кожу на моем лице и шее, я чувствую небольшую влагу и стараюсь вдохнуть ещё глубже, чтобы отрезвиться. Я не был пьяным, но что-то со мной было не так. Ледяная, колючая и злая метель на улице гоняла мелкий снег по черному асфальту. Снег чем-то смахивал на простой белый порошок и совершенно не лепился, хотя продолжал быть мокрым. Продолжал липнуть к моему теплому шарфу, гонимый ветром мне навстречу, пока ещё темным утром я бреду к станции метро. И он делал мой шарф мокрым. Чертовски, блять, мокрым. Я ненавидел это, я просто ненавидел всё это за влажность, холод и ветер, заставляющий глаза слезиться. Ещё хуже бывало, когда повышенная влажность моих глаз оседала на кончиках глаз у ресниц и при пониженной температуре замерзала, заставляя эти самые ресницы слипаться. Такое бывало довольно часто по утрам, и мне приходилось часто моргать и широко открывать глаза, чтобы эти мини-льдинки рассыпались и исчезли. Я терпеть не мог всё это.

Единственное, что было в зиме забавного, так это то, как запотевали очки Джерарда, когда он заходил с улицы в теплое помещение. Серьезно, это было так забавно! Не имею ничего против людей с плохим зрением, я сочувствую этим ребятам, но видеть кислое лицо Уэя, который настолько смирился с данным фактором перепада температуры, что даже не пытался протереть очки – кажется, это единственная вещь, которая вообще может хоть немного быть забавной зимой. И всё же, терпеть её не могу.

Я захлопнул окно, когда почувствовал, что моим внутренностям уже легче, а холод добрался до моих костей. В моей комнате как всегда было грязно, вещи разбросаны по углам, стол завален учебниками, тетрадями, шпорами на экзамены и остатками от листочков, с которых я вырезал те самые шпоры. Поверх всего гордо лежали ножницы с неудобными ручками, которыми я, по непонятной причине, продолжал пользоваться, жалея пары баксов на новые. Чертова жадность. Проходя мимо не заправленной кровати, где три одеяла скрутили между собой в странный узел, я почувствовал, как Фрэнк внутри меня заскулил, царапая пальцами стену, ограждающую меня от самого желанного в мире места. И эту стену я называл очень просто – экзамены. Первый из четырех уже прошел, а второй ожидал меня завтра на девять утра в сто первой лекционной аудитории. Я был не готов. Я был чертовски не готов.

И я продолжал быть не готовым, бесцельно шатаясь по квартире и жалея себя.

Даже хорошенький пинок под зад не сможет мне помочь, потому что я знаю, что не смогу сдать этот предмет, невозможно выучить семестровую программу за одну ночь. Меня клонило в сон. 

Окончательно наплевал на всё, я так и оставил настольную красную лампу, которую я перевез сюда ещё из дома родителей, грустно освещать тоскливым желтым светом мои тетради с переписанными лекциями и конспектами, завалившись в своих старых домашних брюках поверх этих трех одеял. Я даже не стал распутывать их, они были слишком тяжелыми для меня, для моей усталости и просто лени. Я хотел спать, кажется, настолько сильно, что не позаботился даже о том, чтобы на всякий случай поставить будильник, если я уже не проснусь сегодня. 

В квартире было приятно тихо и спокойно. Так хорошо я давно не чувствовал себя, хотя неприятная горечь у основания языка и тошнота всё ещё не покинули меня.

Ужасный грохот. Господи, блять, что это? Первое, что я чувствую – меня всё ещё тошнит. Я уснул, и теперь меня снова сильно штормило, как только я поднялся с кровати, чтобы проверить, что вообще здесь происходит и откуда появился этот отвратительный звук, прервавший мой отдых. Отдых от отвратительного ощущения внутри меня, от распирания и желания расстаться с последней съеденной пищей. Я босиком поплелся в коридор, шлепая ступнями по ледяному линолеуму и не находясь в состоянии полностью открыть глаза. В прихожей небрежно валялись мои ботинки, а пол вокруг них был грязный, потому что я зашел в дом прямо со снегом на ботинках, не потрудившись даже струсить его перед дверью. И вся эта вода вместе с уличной грязью теперь оказалась на моем полу, глядя на мою бесстыдную неряшливость и намекая, что я действительно должен убрать всё это. Я был свиньей. Я знаю.

В дверь отчаянно колотили, и мне хотелось поскорее открыть её, лишь бы этот шум прекратился, потому что моя голова всё ещё не прошла. 

-Айеро, хватит спать, открывай дверь! – Джерард ещё раз раздраженно стукнул кулаком в хлипкую дверь, затянутую дешевой черной искусственной кожей.

-Привет, - вяло выдавил я, отворяя дверь почти в ту же секунду, как раздался последний удар. – Ты опять.

Джерард немного нахмурился, несколько коротких секунд разглядывая меня и уже без слов заходя в квартиру. Он снимал свою зимнюю обувь и зеленый шарф, такой же теплый, как у меня, пока я закрывал за ним – такой же вялый, больной и ленивый. Уэй скинул своё черное пальто и внимательно покосился на меня, пока я стоял без движения, давая ему время повесить верхнюю одежду. Он обернулся ко мне и выглядел он довольно рассерженным, потому что уровень его проницательности всегда был на высоте. Он знал, он всё прекрасно знал.

-Только не начинай, - я закатил глаза, разворачиваясь и уходя на кухню, сказав слова одновременно с тем, как Джерард с серьезным лицом и упреком в голосе произнес моё имя. 

-Ты весь зеленый, - брюнет хмурится, заходя со мной в узкую, такую маленькую кухню, сразу же протискиваясь между мной и столом, садясь на стул у окна. –Ты опять ел эту фигню, я знаю. И ты знаешь, что ты не можешь есть её. Я думал, мы с тобой уже договорились.

-Ага, конечно, - я закатил глаза, не поворачиваясь к Джерарду и не показывая своего лица, набирая из-под крана ледяной воды в свою старую кружку, у которой я не так давно случайно отколол ручку. – Сто раз.

-Мне стыдно за тебя, Айеро. Жрешь всякую фигню, а потом ходишь и ноешь. Твоя мать платит за половину твоих лекарств, тебе её не жаль? – я продолжал слышать голос своего парня за спиной, он звучал с упреком и горечью, а я продолжал закатывать глаза и сдерживаться от цоканья языком.

Конечно же, он был прав. И, конечно же, он решил использовать против меня самый действенный способ. Он давил на мой стыд. Я всё ещё чувствовал себя нехорошо, и надеялся, что холодная вода поможет всей омерзительной еде внутри меня перевариться быстрее или хотя бы понизит кислотность. Кажется, я совершенно ничего в этом не понимаю.

-Ты поступаешь очень эгоистично. Ладно я, я могу потерпеть, но вот то, что твоя мать…

-Достаточно уже, - я резко огрызнулся, отставляя кружку и оборачиваясь к Джерарду, решительно проходя мимо него в комнату. 

Конечно же, он пошел за мной, а я ещё видел его глаза перед собой, пока преодолевал короткий путь до своей комнаты. Он выглядел очень расстроенным и злым одновременно. Безусловно, огорченным, раздраженным и немного разочарованным. Я не могу даже сосчитать, сколько раз я уже обещал прекратить относиться к своему здоровью небрежно. Я мог бы просто никогда не говорить ему об этом, но мой «зеленый» вид имел длинный язык, если я могу так выразиться. Всё это было хреново. Я был хреновым.

-Опять у меня здесь как у свиньи, Фрэнк! Господи, чем ты здесь вообще занимаешься? – Джерард тихо простонал, наклоняясь и подбирая с пола мои джинсы и грязные футболки, которые я бросил возле шкафа.

-Занимаюсь, - обидчиво буркнул я, ощущая, как в районе горла снова образовался неприятный ком, но я уже знал, что мой организм обманывает меня и не произойдет ровным счетом ничего.

Я уселся за стол, пытаясь разобрать разбросанные везде листы и понять, или же вспомнить, что мне здесь было нужно, а что нет. В любом случае, я знал, что всё это так бесполезно, и всё же это было лучше, чем смотреть на Джерарда. Особенно лучше, чем слушать его лекции.

-Детка, у тебя полоса на щеке. Ты снова спал, вместо того, чтобы готовиться к экзаменам, - брюнет на секунду исчез из поля зрения, очевидно, отправляя разбросанные вещи в корзину с грязным бельем, которая стояла в ванной. К слову, эта корзина была переполнена уже больше недели.

-Да, блять, я спал, оставь меня в покое, я устал и мне хреново, - я раздраженно отпихнул от себя учебник.

-Не надо было жрать эту фигню!

-Отвали!

Я уставился на Джерарда, скрестив руки на груди и чувствуя себя почему-то полным идиотом. Плохим идиотом, потому что мне всё ещё было нехорошо. Я был смешон и нелеп, потому что Уэй был прав во всём – я был эгоистичной свиньей, которая плевала на всех, включая самого себя. Джерард прожигал меня своими зелеными глазами, он выглядел серьезно и немного пугающе. С одной стороны, всё это не на шутку возбуждало меня, а с другой – устрашало. Дико хотелось иногда вывести его из себя, заставить злиться, а потом наброситься на него с поцелуями, переростающими в дикий, жаркий секс. Но каждый раз, когда дело касалось моего здоровья, ничего из этого не срабатывало. Он был непреклонен и непоколебим, зол и страшен. 

Мне это не нравилось. Мне вообще никогда не нравилась забота о себе, потому что мне хотелось позволять себе всё то, что я могу пожелать, и каждый раз, когда на моём пути появлялось препятствие в виде заботы и выклянченных с меня обещаний, я злился. 

-Ты обиделся? Просто прекрасно! – Джерард вскинул руки и развернулся, исчезая в стороне кухни.

А я не злился. Я чувствовал себя дураком и виноватым, но продолжал сидеть на месте, скрестив руки и глядя перед собой в тетрадь. Хотелось пойти к Джерарду и обнять его, повиснуть на нём, извиниться, сказать, как сильно я его люблю и ещё раз пообещать, что я постараюсь быть более внимательным к себе. Но я только листаю лекции, стараясь отвлечься на учебный материал. Я не должен завалить экзамен. Я просто не могу.

На кухне раздавался приглушенный шум, чайник тихо закипал, что-то варилось на плите, периодически звучал характерный звук хлюпанья воды из-под крана. Значит, Джерард останется сегодня на ночь, если он готовит ужин? Я очень любил, когда у него выдавались свободные от учебы дни, и он мог провести их со мной. Не смотря на то, что он должен был учиться в несколько раз старательнее из-за того, что он учился уже на последнем курсе, он продолжал проводить время со мной. Мне кажется, я должен был расценивать это как большую жертву, но мы всё ещё не обсуждали это. Он продолжал успевать сдавать всё вовремя и с первого раза, а значит всё было хорошо. Было стыдно признаться самому себе, что я был не способен справиться без него – я превращался в амебу. Я нуждался только во сне и еде, игнорируя все другие стороны жизни. 

Когда-то он ворвался в мою жизнь, когда я был ещё жалким первокурсником, и с тех пор всё изменилось. Он появлялся всегда, когда я окончательно расклеивался и растекался, он собирался меня в кучку и заставлял делать то, что я должен был. Пусть он всегда говорил, что я просто бесстыдно оттягиваю всё до конца, а в последний момент успеваю сделать всё за одну ночь, я знал – в этом была его заслуга. В этом был весь он.

Он сидел на кухне и окна и курил, пока тот же колючий ветер от метели дул ему в лицо, растрепывая волосы. Его очки лежали на столе, а сам он был каким-то напряженным, обращая на меня внимание на сразу. Я просто стою в проходе и молчу, смотрю на его темный силуэт в старой кухне, поджимая губы и подбирая слова для извинений. До меня доносится этот невероятный запах его сигарет и холода с улицы, по коже пробегаются мурашки, а я неподвижен.

Джерард поднимается из-за стола, делая последнюю затяжку и выбрасывая окурок в окно, тут же закрывая его. Сейчас, в плохом свете от моей энергосберегающей лампочки и посреди моей узкой кухонки он выглядит таким взрослым, замученным и усталым, что стыд падает на меня с ещё большей силой.

-Всё ещё злишься? – вкрадчиво спрашивает он, тонкими пальцами захватывая почти полную пепельницу со стола, выбрасывая всё, что было в неё, в урну.

-Не знаю, - пролепетал я, заходя в кухню и подходя к нему, пока он закрывал дверку щкафчика под раковиной, где находилась урна.

-Прости. Я как обычно погорячился, - Джерард говорит это тихо и очень измученно, поднимая на меня свои темные глаза, скрытые тенью под густыми бровями.

Я молчу и пытаюсь побороть в себе желание набить себе морду за то, насколько ужасно я поступаю с ним каждый раз, игнорируя его просьбы и даже мольбы.

-Сильно злишься? – брюнет проводит ладонью по своему лицу, словно смахивая усталость, опираясь свободной рукой о столешницу, опираясь на одну ногу.

-Прости, - шумно выдохнул я, делая шаг вперед и упираясь лбом в его плечо.

Мы молчим, я слушая его сердцебиение и не открываю глаз, не касаясь его руками и просто ощущая кожей его тепло под майкой. Его ладонь мягкая и заботливая, она находит своё законное место на моей пояснице, и мы стоим, пока я слушаю его дыхание, а он вдыхает мой запах. В такие моменты мне хочется остановить время и остаться так навсегда, растворяясь в своей любви к нему. Я поднимаю голову и натыкаюсь на его зеленые глаза, полные любви и серьезности, без лишней нежности, без всего лишнего, без обмана. Я тянусь выше и сам целую его сухие губы, неспешно и очень мягко, оставляя нерешительность позади. Он отвечает сразу же, чуть ощутимее прижимая меня одной рукой к себе, второй всё так же опираясь о столешницу. 

И я знаю, что теперь я прощен.