Это могло бы дать повод моей безудержной радости, если бы на стороне защиты был, хотя бы один, свидетель.

В душном, огромном зале, за стенами которого столпились не знающие ни о чем, но чующие напудренными носами сенсацию и скандал, держащие микрофоны наготове, репортеры.

Угрюмо сжимая губы, я старалась поспеть за унылой речью толстого судьи, без интереса рассматривающего многочисленные страницы документов.

 - Итак, если у обеих сторон отсутствуют свидетели, разбирательство будет проходить по доказательствам, представленным в протоколе дела, - судья взглянул на меня поверх очков, отчего его полный подбородок стал еще больше.

Мой адвокат недовольно поморщился.

 - Ваша Честь, - начал-было он, но «Честь» безапелляционно продолжил.

 - Следуя из того, что в приложении к делу прямые улики, указывающие на злоупотребление мистером Уэем своими обязанностями, отсутствуют, а…

 - Ваша Честь, -  снова решил вклиниться адвокат.

 - …А документы, - повысил голос судья, - Утверждающие, что миссис Уэй довольно часто имела проблемы с психическим здоровьем, в том числе и ярко выраженные галлюцинации и неоднократные попытки причинения ущерба здоровью себе и другим, имеются, то, думаю, решение можно считать очевидным. Хотя, конечно, окончательный вердикт вправе вынести только присяжные, - Судья смерил скучающим взглядом столь же безучастных присяжных.

 - Миссис Уэй, посягаете ли Вы на какое-либо имущество вашего мужа, помимо того, что он официально передает в ваше владение, в независимости от вынесенного решения?

 - Нет, Ваша Честь, - ответила я, откашлявшись. Мне не было известно о том, что Джерард отказался от чего-то в мою пользу.

 - Огласите список, - выдохнул судья, кинув взгляд на секретаря.

Среди того, что отныне считалось моей собственностью, был дом родителей, особняк на острове и прилегающие к нему земли, и остальные материальные неденежные активы, принадлежащие родителям, а так же депозитарий, на хранение в который поступали средства, обналиченные с процентов прибыли фирмы отца. То есть, фирмы Джерарда, конечно.

Я закусила губу, силясь сдержать слезы. Зачем мне все это, если право на развод я так и не получу?

 - Как уже было заявлено ранее, в связи с отсутствием.., - продолжил судья, но был прерван секретарем, который, покинув свой стол, склонился к полному вспотевшему лицу.

 - Вызывается свидетель, - все так же монотонно пробубнил «Его Честь».

В панике я оглянулась на широкий проход среди скамей, сквозь скапливающиеся слезы следя за длинными ногами, обтянутыми черными брюками, уверенно шагающими через зал.

Мужчина занял свое место за кафедрой.

Я неотрывно следила за ним, с тревогой ожидая неизвестного.

 - Свидетель, представьтесь, - сказал судья, разглядывая кованую люстру под потолком.

 - Майкл Джеймс Уэй.

 - Выступаете ли вы свидетелем защиты или обвинения?

 - Свидетелем обвинения, - ответил Майк, перехватив мой взгляд. Он поправил очки и, выпрямив спину, начал речь.

Так, мое дело было выиграно.

Эпилог

Не то, чтобы было очень жарко, но солнечные лучи уже набирали свою силу, паля из-за обрывков пышных, плывущих неспешно облаков. Пальмы покачивали широкими листьями под соленым, дующим с моря ветром, и, опустив тонированные стекла до упора, я смотрела сквозь темные очки на замершие в пробке блестящие автомобили.

В круглогодично летнем климате Калифорнии, пыль, скапливающая между редкими дождями, оседала вдоль тротуаров, взметаясь при визге упругих тяжелых шин.

Постучав по рулю, я потянулась к кнопке радио, но отдернула руку. Я не слушаю новостей, тем более музыкальных. И, тем не менее, я знала, что Фрэнк вернулся в группу спустя пару месяцев после совершенного неизвестными нападения. И это не удивило меня, насколько бы странным это не выглядело.

Солнечный воздух, насыщенный июньским теплом, искрился на моих светлых волосах.

Сняв неудобные очки, я взглянула в зеркало дальнего вида, подмигнув себе карим глазом.

Уже долгое время, я не Линдси Галлардо, не Линдси Уэй. Мое имя – Линдси Энн Балатто. И я - блондинка, разъезжающая на зеленом кабриолете.

В этом городе я живу около четырех месяцев и, как признавалась я сама себе, переезжать каждые полгода мне изрядно надоело.

Плавно проворачивая руль, я завернула на стоянку, вклиниваясь среди остальных автомобилей.

Не так давно Бэндит исполнилось три, и посещение детского сада стало неотъемлемой частью ее жизни, где она, подобно маме, оставляла свою мазню на обоях игровых комнат. Правда, я предпочитаю холст, улыбнулась я, захлопывая дверь, вспоминая измазанные красками платья дочери.

Поправив непослушные волосы, я зашагала по тротуару вдоль увитой зеленью высокой изгороди, размышляя о способностях, передающихся по наследству.

Нося ребенка под изнывающим в томлении сердцем, я все гадала, чьим же он окажется. Но, впервые взяв Бэндит на руки, поглядев в ее глаза неопределенного еще цвета, наблюдая за тем, как неосознанно сжимаются маленькие пальчики, я исключила любые сомнения.

Остановившись у лотка, я купила лакричных палочек, и, зажав одну между зубами, побрела ко входу в сад, встречая по пути родителей, уже забравших своих капризничающих, упирающихся чад.

Несомненно, Бэндит во многом похожа на него, думала я, поворачивая на широкую, обособленную крупными деревьями аллею, чьи сочные листья трепетали на влажном ветру.

Очень похожа на него, ни разу не виденного ею, ни разу ею не упомянутого.

Часто размышляя, что же отвечу на рано или поздно возникший вопрос о папе, я, тем не менее, ощущала странную горечь, когда она так и не спросила о нем. Разве дети, задавая множество всевозможных «почему», не спрашивают о главном?

Многими жестами, мимолетными взглядами, она была так на него похожа.

Похожа на своего отца - что-то оборвалось внутри меня, стремительно уносясь в раскрывшуюся бездну - стоящего сейчас рядом с ней, удерживая дочь за руку.

Вот – она повисла всем телом на его напряженной руке, он обхватил ее крохотные ладошки крепче длинными пальцами. Бэндит смеется, раскачиваясь на носках сандалий.

Упаковка с лакричными палочками безвольно рассыпалась по испускающему жар асфальту. Быть может, дочери не нужны были ответы, уже известные ей?

Джерард улыбнулся, его огненно-красные волосы путались на ветру, струясь непослушными прядями по бледному высокому лбу.

Он опустился на корточки, прижимая дочь к себе, почти невесомым движением. Она прильнула к его груди, обтянутой кожаной курткой цвета его волос, таким привычным для нее образом.

Джерард словил мой взгляд, и улыбка вновь обнажила белые зубы. И я могу поклясться, что такой его улыбки я еще не видела.

Закусив губу, я двинулась им навстречу, чувствуя, как волнение, смешанное со смущением и глухими нестройными ударами сердца, поднимается изнутри.

Они ждали меня – отец и дочь – такие похожие, столь близкие друг другу, что невольный укол ревности въелся в сердце.

Джерард выпрямился, прижавшись на миг губами к пухлой щеке дочери, проведя узкой ладонью по растрепавшимся завиткам темных волос на макушке.

Бэндит благосклонно приняла его ласку, углубившись затем в свой детский обособленный мир, схватившись за пальцы отца, выпрыгивая вокруг него один лишь ей известный классик, перескакивая с одной ноги на другую, приседая и непоседливо кружась.

Оторвав взгляд от лица бывшего мужа, я присела, мягко перехватывая руку дочери.

 - Бэндит, скажи, - спросила я тихо, заправляя завитушки за ухо, - Ты знаешь, кто этот человек?

 - Угу, - замерев ненадолго, ответила она, как ни в чем не бывало, подставляя сладкую щеку для привычного поцелуя, и, получив его, тут же начала прыгать снова, напевая под нос, хватаясь за ноги Джерарда, - Это папа. Его я тоже люблю, мамочка.

Я вздохнула.

 - Как давно вы видитесь?

Джерард сжал губы, скрывая улыбку. Светлые глаза с невозмутимым интересом меня разглядывали. Я же – все так же вопросительно смотрела в его лицо.

Он стал еще более худым, рваная серая футболка под неизменной курткой, висела свободным мешком. Солнцезащитные очки выглядывали из кармана.

 - С тех пор, как понял, что она моя,  - ответил с мягкой улыбкой бывший ненавистный мне муж, - С тех пор, как она родилась? – озвучил он вопросом.

 - Ты подговаривал мою маленькую дочь, скрывать от меня это? – я задохнулась возмущением.

 - Я только попросил, - ответил Джерард, нахально ухмыляясь, щуря глаза в ослепительном солнечном свете, рассматривая мои пылающие бессильным гневом щеки, - Я ждал лишь, чтобы ты остыла. Чтобы прошло время, и ты поняла, как тебе невыносимо без меня.

Он приподнял брови, расхохотавшись в ответ на мое немое удивление.

 - Ну, так как, ты, наконец, начала по мне скучать? – пристальный взгляд впился в мое лицо. И я видела, как под тенью усмешки, прячется что-то волнительное, что-то, что невыразимо заставляло отводить глаза.

 - Да, как тебе сказать? – я усмехнулась в ответ, делая вид, что задумалась, - Не хотелось бы вводить тебя в заблуждение.

Он вскинул голову, разглядывая меня из-под полуприкрытых век. Несвойственное ему расслабленно-игривое выражение не покидало его лица.

Я подхватила свободную ладошку Бэндит, которая, не вникая разговор, теперь раскачивалась, опираясь на наши руки.

 - Тогда, возможно, вы были бы не против пригласить меня на ужин?

 - А если я откажу, ты не придешь? – спросила я, вперив в него испытующий взгляд.

 - Не хотелось бы вводить тебя в заблуждение, - он ухмыльнулся так знакомо, и так по-новому.

И это был все еще он. Все тот же Уэй.

Наблюдая, как он с невыносимой нежностью подхватывает нашу дочь, прижимая ее к груди, неторопливо шагая рядом, я все отчетливее понимала, что он, несмотря ни на что, все тот же. Что-то безвозвратно было потеряно в нем, что-то явилось новым. Но он, тем не менее, оставался собой. Жесткие складки у губ смягчались при взгляде на столь естественное продолжение его самого в виде непоседливого, открытого ребенка, и глаза, не утратившие былой бесстрастной холодности, необыкновенно преображались, наполняясь неизведанной доселе теплотой. Я видела в них отражение себя таким, каким он его видел, и оно мне нравилось.

Все тот же, думала я, не ощущая сожаления и горечи, когда прогулочным шагом мы двинулись вдоль окрашенной предзакатными алыми красками аллее.

А разве, поймала я себя, он нужен мне другим? Да и, нужен ли он мне?

Словно, отвечая мой безмолвный вопрос, Джерард обернулся, и наши взгляды встретились. Что-то неясное, неуловимо-родное, что-то сглаживающее все острые углы и несправедливости, залечивающее любые раны, рассеивающее обиды и застаревшую боль - горько-сладкое, мучительно-притягательное – плескалось в его зеленых, змеиных глазах.

Добровольная жертва Стокгольмского синдрома вскинула во мне голову – и умерла. Освобождая насиженное годами место, даря невыразимое ощущение легкости – почти эйфории.

Остались только я и он. И тянущаяся с его рук, прижимая ко мне пухлое личико, Бэндит.

Прощай и спокойной ночи. Пролог: http://notforsale.do.am/blog/2009-04-11-725