Вторая глава В кабинете было тепло и тихо; солнце светило через чуть приоткрытое окно, озаряя почти все пространство: выдавая мельчайшие пылинки, кружащие повсюду по какой-то особой траектории, попадая на торцы многочисленных книг, стоящих в шкафу напротив. И даже масляные картины казались какими-то особенными в этом свете – ожившими, лаконичными, словно я на секунду вернулся в восемнадцатый век и на какое-то время даже остался там.
Он был кем-то вроде сороки – собирал всякие старомодные вещички, а потом захламлял ими все помещения, которые имели к нему хоть какое-то отношение. Так, например, в коридоре северного крыла появилось потертое позолоченное бра с медной цепочкой-выключателем, а в столовой обычные настенные часы заменили на своеобразный ограненный кружок с латинскими цифрами эпохи каких-нибудь Тюдоров.
Он был не озлоблен, не груб, порой даже совсем незаметен, но это его равнодушие, то, как он вел себя с нами, - раздражало до такой степени, что лучше вообще не попадаться ему на глаза. И, несмотря на то, что он был давно уже не молод, разум его был полон каких-то странных эмоций, которые я мог отнести только к нескончаемой детской радости.
Ему было около шестидесяти семи лет, при этом он совершенно не потерял рассудок, здраво мыслил, принимал решения, обсуждал многочисленные вопросы, выполняя все то, что положено директору, не забывая на досуге молиться в церкви при школе.
Казалось, у него не было ни страхов, ни проблем, ни чего-либо ещё, что обычно прилагается вместе с жизнью. Казалось даже, что он был бессмертен.
Только иногда забывал про время.
Я вздохнул, поерзав в кресле; ноющая боль в копчике начала постепенно проходить.
Оставив нас здесь, он ушел, обещая, что через мгновенье вернется, но те двадцать минут, которые он так назвал, начали казаться мне вечностью. Поначалу я даже хотел закрыть глаза и снова уснуть, потом – это до тошноты надоело.
Сам по себе кабинет был довольно маленький, чуть больше кладовки, и меня удивляло, как они смогли затащить сюда такой громоздкий и совсем неподъемный на вид директорский стол, как смогли поставить стулья так, чтобы осталось ещё места для прохода, как рассчитали, что и куда разместить, чтобы создалось впечатление, что ты действительно находишься у важной персоны, а не просто в какой-нибудь захламленной комнатенке. Мне казалось, что в самые жаркие дни, не открывая окно, здесь можно было запросто задохнуться.
А потом я это представил.
Как дурак. Час назад.
Знаете, вот сколько себя помню, вопросов мне никто никогда не задавал. Поговорить – пожалуйста, может иногда ещё денег взаймы попросить или сигарету, но настоящих вопросов – никогда. Не знаю, почему, но со мной редко связывались такие люди, которым я был бы действительно интересен, а не просто скрашивал своим присутствием их одиночество.
А я ждал, искренне, что кто-нибудь подойдет, хлопнет меня по плечу и скажет: «Эй, дружище, почему здесь? Ты же не веришь в Бога».
Тогда-то бы я и рассказал, ничего бы не упустил, честное слово. Когда я открыл глаза, я смотрел на него ровно пятнадцать секунд, прежде чем вскочить с постели.
Его фигура, обтянутая в такой же синий пиджак, немного склонилась к столу; он что-то писал, бестактно и резко двигая правой рукой, словно зачеркивал или выводил какие-нибудь узоры, иногда поправляя выбившиеся из-за уха пряди черных как смоль волос. Увлеченный, невинный, неизвестный.
Из раскрытого им же окна веяло прохладой, и он изредка потирал руки, чтобы разогреть закоченевшие пальцы; его дыхание было нечастым, совершенно неглубоким, поэтому создавалось такое впечатление, что он вообще не дышит. А у меня внутри все горело, обугливалось и падало, обжигая до самых костей, казалось, что даже воздух закончился, и я понятия не имел, что обязан был сделать. За эти долгие два месяца я привык к тому, что, возвращаясь в комнату после очередного сумасшедшего дня, я находил в ней лишь уединение, я находил в ней покой и одиночество, которые в одно мгновенье и утратил.
- Дружок, ты комнатой часом не ошибся?- выдавил я, делая несколько шагов вперед.
- Да нет, знаешь ли, - он отложил было ручку и даже хотел повернуться, но вдруг передумал и снова зажал её между тонкими пальцами, - дружок. Сам посмотри.
И не было ни грамма насмешки в его голосе, только несколько ноток серьезности, которые и заставили меня оглядеться – чуть правее письменного стола стояла точная копия моей кровати, застеленная и аккуратная, словно он даже не ложился. Рядом валялся раскрытый чемодан и несколько раскиданных по полу вещей, и я сразу вспомнил, как перед сном обо что-то споткнулся.
Я пнул ногой невзрачную клетчатую рубашку и пробежался взглядом по его спине
- Замечательно, - я развел руками, плюхнувшись на его кровать, - просто чертовски круто.
Может, я был тогда раздражен, может, все ещё находился в полусонном состоянии - я не знаю, но мне хотелось, чтобы он замолчал, отвлекся на секунду от меня и забыл, что я вообще существую. Но разум его был непоколебим, сам же он был настойчив – это, увы, его и сгубило.
Если бы он только умел читать мысли…
- Я думал тут верят в Бога, - сказал он, уставившись в окно. Он выглядел серьезным и взрослым человеком, да и черты лица у него были до жути правильные, только нос – курносый, детский
- Ну да, и что с того?- вот тогда-то я и перестал надеяться. Даже на себя.
- Готов поклясться, что ты постоянно это делаешь.
- Да что я делаю-то?
- Чертыхаешься – вот что, - посмотрев на меня, он чуть улыбнулся.
Да какого черта он вообще лезет куда не надо.
- Самый умный что ли?- я сел на кровати, мне вдруг захотелось заехать кулаком прямо в его улыбающуюся мордашку. Посмотрел бы я, как бы он стал это делать без половины собственных зубов. – Знаешь что, я совершенно не намерен с тобой общаться, так что не надейся на мирные посиделки, - вязать я не умею, вышиванием крестиком не блещу, молиться на ночь я тоже не буду, - я поправил пиджак и поднялся с постели. – Поэтому друзей ищи себе за пределами этой комнаты и, да, это не я тебя к себе подселил, так что ко мне претензий вообще быть не должно. Но раз уж ты тут такой появился, я сообщу сразу – вести я себя буду, как мне захочется, делать, соответственно, буду только то, что посчитаю нужным, - он смотрел, не моргая, как завороженный, на меня и молчал, просто молчал, а я продолжал говорить. – Можешь думать все, что твоей душе угодно, можешь даже со мной не разговаривать – мне все равно. Поверь, жить в комнате с соседом – не совсем то, о чем я мечтаю, поэтому лучше будет, если ты сделаешь вид, что тебя вообще нет. Пуф, - я развел руками, - и все. Тебя нет.
Во мне кипела злоба, переливаясь через край, и я изо всех сил пытался её хоть немного заглушить, накрыть крышкой и убавить газ, но моя до жути упрямая натура не смогла мне подчиниться. Поэтому он выслушал все то, что я о нем думаю в первый же день, в первую минуту нашего «знакомства». И мне было жаль, действительно жаль его насыщенный внутренний мир, которым он так и не смог со мной поделиться.
А когда я уходил, он вдруг резко отвернулся и снова взялся за ручку.
- Тут приходил какой-то парнишка, сказал, что через пятнадцать минут Фрэнк Айеро должен быть у директора. Так что на твоем месте я бы поторопился. Естественно, если ты и есть тот самый Фрэнк Айеро.
Я обернулся, он сидел ко мне спиной, а на моем столе уже лежала стопка его книг, невзрачных и потрепанных, и странно ведь, что, столько написав, он ни в одну из них так и не заглянул.
А потом я сорвался с места и побежал из комнаты что есть мочи.
Мистер Макгрэй был человеком не то чтобы невзрачным, скорее самым обычным, похожим на всех остальных учителей. Он носил густые рыжие волосы, аккуратно уложенные в классическую короткую стрижку и смешные торчащие усы. Говорили, что плохое зрение он заработал ещё в молодости, просиживая целыми днями в тире, поэтому родители купили ему старенькое пенсне, которое покоится на его переносице по сегодняшний день. А однажды он чуть не умер прямо на уроке, потому что внезапно обострилась его аллергия на цветочную пыльцу – теперь при каждом удобном случае он достает из кармана свой синий носовой платок и дышит только через него. Раньше он был пропитан каким-то зловонным лекарством, от которого все внутри выворачивалось наизнанку, потом здоровье Макгрэя начало приходить в норму и он перестал принимать лекарства, но привычка с платком осталась. Нервничая, он все ещё достает его из кармана и прикладывает к носу, как умалишенный, ей-богу, и дышит, дышит и дышит, пока напряжение совсем не спадет. Я услышал, как они вошли только по голосу директора, который бурно объяснял Макгрэю, что сожалеет об утрате совершенно новых розовых кустов, которые только недавно посадили в теплице на школьном участке.
Фактически, все, что я сказал, было чистой правдой, вот только помощники из нас никудышные. И мне, как любому другому человеку на моем месте, казалось, что Эббот обо всем догадывается и просто хочет нас проучить.
Он аккуратно прошел мимо Боба и уселся за стол, жестом приказывая нам подняться; мы встали – изнеможенные и пригретые солнечным светом.
- Пройдите, - он указал рукой на место слева от стола. – А вы, мистер Макгрэй, не стесняйтесь, присаживайтесь.
Тот кивнул, мелкими шажками протрусил к одному из стульев, и без всяких колебаний уселся на него, настороженно поглядывая в нашу сторону.
- Итак, раз уж мы все собрались, начнем, - и я не знаю, почему, но сердце мое вдруг застучало так быстро, а на душе стало так тревожно, что я сам еле-еле мог устоять на месте, не сбежав отсюда к чертовой матери.
Мистер Макгрэй кивнул.
- Итак, сегодня, после обеда, двое этих юношей – Айеро и Брайар, сообщили мне, что все утро помогали вам в теплицах ухаживать за цветником. Я уверен, что они не стали бы меня обманывать, но все-таки решил полностью удостовериться, что они не прогуливали уроки за просто так, - глаза Макгрэя забегали, директор же был спокоен и улыбчив, а мои руки непроизвольно сжались в кулаки. Готов был поклясться, что ещё чуть-чуть, ещё минутку, и я бы точно убежал, рванул изо всех сил, и они бы меня больше здесь не увидели.
- А в чем, собственно, проблемы? – на лбу Макгрэя появилась испарина, он был взволнован не больше, чем Боб или даже я, и все смотрел на нас, словно изучая, - немного испуганный, но настоящий и рассудительный.
- Да нет, ни в чем. Просто мне показалось странным, что Айеро и Брайар были без формы в самый разгар школьного дня. Что скажете?
- Да, сэр, я понимаю, что вы сочли это за странность. Поэтому я хотел бы сразу извиниться за то, что заставил вас беспокоиться. Да, эти ребята действительно помогали мне сегодня утром, я попросил их, потому что больше никто не смог, - мое сердце, колотившееся с силой о ребра, вдруг на секунду замерло и окоченело. Я видел его лицо, видел, с каким трудом он выговаривал слова, придумывая прямо на ходу, но, черт, как же я был ему благодарен. И я бы отдал ему все, если бы мог. Честно, отдал бы.
Боб несильно толкнул меня локтем в бок, и я чуть обернулся, подмигнув.
- Я очень рад, что юноши мне не соврали, надеюсь, они хорошо потрудились…
- Безусловно, - кривоватая улыбка появилась на его лице так же быстро, как и исчезла. – Ещё раз прошу прощения за это недоразумение, - он поднялся со стула, немного поклонившись, и только потом я заметил, как дрожат его руки.
- Все в порядке. В таком случае, я напрасно все это затеял. Все свободны, больше я никого не держу.
- Да, сэр, - ответили мы в один голос, после чего мистер Макгрэй сорвался с места и поспешил удалиться из кабинета. Я не успел нагнать его в коридоре, но готов поклясться, что видел, как вдалеке его маленькая фигурка достает из кармана брюк свой синий носовой платок.
|
