Все смотрят на футбольное поле и видят веселых играющих детей, а я вижу мальчика, который грустит в стороне, потому что его не взяли в команду (с) «Соединенные Штаты Лиланда»
Меня стошнило в тот вечер два раза. Стоило перешагнуть порог квартиры, я рванул к унитазу, в то время как Рэй и Майки завели спор об альбомах восьмидесятых. Ощущая мерзкий вкус собственной слюны, тяжело дыша, я опирался одной рукой о скользкую стену и слышал, как в соседней комнате друзья разбирали вещи и легко подшучивали надо мной.
— В следующий раз, когда пойдем в кинотеатр, возьмем для Айеро детское питание, — донесся голос Торо.
— Или стебли сельдерея, — добавил Уэй и вздохнул: — Бедняга. Не хотел бы я иметь такой же слабый желудок. Пойду, отнесу ему стакан воды.
Когда Майки постучался, я сидел на холодном кафеле, обхватив мокрыми руками колени. Глядел пристально перед собой. И ощущал, как ломящая слабость сковывала мое тело.
— Фрэнк, ты как?
Я не ответил. А через минуту меня вырвало снова — я только успел опустить голову в унитаз, как из меня вышли остатки ужина Друг, поддавшись панике, свойственной его чувствительной натуре, моментально забил тревогу и позвал Рэя, который примчался за считанные секунды. Вдвоем они подняли меня на ноги и отвели в спальню. Уложили в постель. Выключили свет. Осторожно закрыли дверь...
Это была моя первая ночь после того вечера.
Меня сильно морозило. Я кутался в одеяло, казавшееся единственным спасением, чтобы согреться, и, стуча зубами, смотрел в потолок. Лежал и просто смотрел в белый потолок перед собой, на котором транслировались расплывчатые эпизоды из моего прошлого, когда-то умчавшегося на скоростном поезде в неизвестную мне страну.
Я видел маму. Как мы с ней красили стены в моей комнате в оттенки спелой тыквы, когда мне только исполнилось пятнадцать. Мама была в той красной клетчатой рубашке, которую потом отдала моей сестре для костюма на спектакль, и потертых джинсах, которые стеснялась носить на людях. В тот день мы вместе позавтракали впервые за долгое время и тут же приступили к делу. Приготовили краску. Взяли малярные валики и принялись прокатывать стены вертикальными и горизонтальными полосками. Я до сих пор помню, какой радостной она тогда выглядела. Как светилась ее улыбка. Как мама делилась со мной историями из своей жизни. И как пыталась скрыть грусть, когда уже через час я сказал, что меня зовут друзья на вечеринку.
— Я обещаю, что вернусь до полуночи. Это вечеринка года! Мы все так ее ждали, мам, ты не представляешь!
И я просто уехал, оставив ее одну в той недокрашенной комнате.
А затем всплыла другая картина — мы с сестрой на берегу. Теплый пасмурный день. Шум воды, крики чаек и голос Боба Дилана, доносившийся из брошенного кем-то магнитофона. Эми строила замок из песка, помогая себе розовой лопаткой и ведерком такого же цвета, а я сидел рядом и наблюдал за ней. Она что-то говорила мне. Не останавливаясь. То и дело бросала на меня свой невинный детский взгляд, прося оценить ее работу. Я кивал сестре, отвечал, что все отлично, что она молодец, что у нее получается лучшая крепость из увиденных мной. Отвечал на каждое слово, а сам смотрел на фиолетовое пятно на ее лице. И бездонная вина разъедала меня изнутри.
В ту ночь я спал всего три часа.
На следующее утро мы с Майки отправились в “Walmart”1. Я катил тележку на скрипучих колесиках, а Майки озвучивал продукты из длинного списка. В какой-то момент Уэй остановился и, воскликнув с негодованием в голосе, что забыл взять свои любимые хлопья, исчез. Мне ничего не оставалось, как припарковаться возле стеллажей с бумажными полотенцами и ждать.
Было малолюдно и тихо. Довольно прохладно — кондиционеры висели в каждом углу супермаркета. Скоро в метрах трех от меня возникла девочка лет шести, а за ней, шаркая, брел, по-видимому, ее старший брат. Тощий парень с татуированными пальцами говорил с кем-то по телефону, переходя на ругань и нервно теребя расстегнутую куртку. А пухленькая девочка с глазами Ширли Темпл2 держала в руках декоративные крылья, ярко переливавшиеся в электрическом свете, и робко повторяла:
— Пожалуйста, Джим... Пожалуйста... Я так хочу быть похожей на бабочку завтра.
Джим же лихорадочно грыз ногти, отворачивался. Отмахивался от сестры, точно от назойливой мухи, продолжая свой разговор.
— Ну, пожалуйста, купи мне их... Я так хочу быть бабочкой, Джим.
Я так хочу быть бабочкой.
И тот парень... Я заметил, как в его глазах вспыхнула агрессия. Отобрав крылья из рук своей сестры, он смял их. Порвал хрупкие края. Молча отшвырнул их на полку с дешевым мылом и, грубо взяв девочку за капюшон ее кофты, повел на выход. А она так громко плакала. Я слышал ее всхлипы. Видел, как она спотыкалась и беспомощно водила руками в воздухе. Так продолжалось, пока они двое не скрылись за дверьми супермаркета...
Я весь день пытался писать. Мне нужно было в срок закончить статью — но ничего не выходило. Я открывал ноутбук. Пялился в экран, водя языком по небу. Потом закрывал. Выходил на улицу покурить. Возвращался. Садился печатать снова, и опять ничего не получалось.
— Как себя чувствуешь?
Я пил воду прямо из горла бутылки, находясь перед распахнутым окном, и не заметил, как Майки оказался рядом.
— Не тошнит уже?
Сделав глоток, я отрицательно покачал головой — мне действительно было значительно лучше.
Последовала короткая пауза, а за ней — вопрос:
— Что-то случилось?
Я молчал какое-то время. Потом опустил взгляд. Стоя так, я чувствовал кончиками пальцев колыхавшийся тюль. Вечерний воздух с запахом озона. Прохладу, приятно овевающую лицо.
Что-то случилось?
Подняв взгляд на Уэя, я дотронулся до его плеча и легко улыбнулся.
— Все нормально.
Ночью, уже поставив будильник и перевернувшись на удобный мне бок, я вновь не мог уснуть. И просто лежал с открытыми глазами, глядя на проем между шторами, откуда струился лунный свет.
Я думал о Марии. Вспоминал, как она танцевала фламенко в том латиноамериканском клубе. Как отбивала ритм каблуками. Как вздымался дым от сигарет, зажатых между пальцами сидевших посетителей. Как лились аплодисменты. И как черная юбка с воланами вальсировала в воздухе при каждом щелчке пальцами. В тот вечер девушка сообщила мне, что уезжает. Это была наша последняя встреча. Последняя распитая на двоих бутылка сангрии. И моя последняя исповедь, в которой я рассказал Марии обо всем том, о чем не мог рассказать никому. Ни отцу. Ни сестре. Ни друзьям. Я точно использовал единственную возможность выговориться.
А потом перед глазами появилась пыльная дорога. Я возродил в памяти свое далекое детство, когда мы с классом поехали в соседний город на экскурсию. Все мои одноклассники что-то кричали, бегали по салону, бросались жвачкой и смеялись. Я же сидел в самом конце автобуса, прислонившись лицом к окну. Наблюдал, как сменялись пейзажи один за другим. И то и дело прокручивал в голове ту сцену дома — отец объявляет, что уходит из семьи. Просто так, как бы невзначай, во время нашего завтрака. Я впервые видел слезы мамы. Как дрожали ее губы. Как она прятала лицо в ладонях. Тогда я впервые в жизни ощутил это незнакомое мне прежде чувство.
Разочарование.
— Что мне делать? На пятницу, по всей видимости, не осталось билетов.
Мой коллега, сорокалетний Адам с усами и прической Рона Бургунди3, в ужасе смотрел на меня, в то время как я печатал бланки анкет, стоя возле принтера.
— Финал лиги. — Его глаза, глядевшие на меня из-под затемненных очков, горели в отчаянии. — А у меня нет билета, Фрэнк. Все, мать их, раскупили за прошедшую неделю.
Я покачал головой.
— Попробуй, найти у перекупщиков, — предложил я. — Многие так делают. Но в любом случае не переживай. Это не конец света.
— Не конец света?! — воскликнул коллега. — Друг, это событие года! И я на него не попадаю, потому что моей гребаной жене понадобилась новая стиральная машина, и в момент, когда билеты имелись в наличии, я был на мели.
Я хотел возразить, но Адам меня перебил.
— Слушай, только не надо ничего говорить, окей? У тебя нет жены-стервятницы и двух спиногрызов, которые постоянно вляпываются во всякое дерьмо, а еще ты в пятницу идешь на финал лиги! Ты счастливый, парень! Счаст-ли-вый! Ведь так, а?
Качнув головой — скорее, машинально, я сразу же отвернулся, чтобы забрать бумаги.
— Да... мне повезло. Повезло.
Во второй половине дня пришло сообщение от Майки:
«Я сегодня ночую у Алисии. Не скучай! P.S. Спагетти в холодильнике».
Когда я вернулся в пустую квартиру, пропахшую кондиционером для белья (заслуга хозяйственного Уэя), то даже не стал включать свет. Я молча прошел в гостиную. Бросил сумку на стол. И, упав в накренившееся от многочисленных посиделок кресло, поднял взгляд и посмотрел сквозь замутненное от пара окно на утонувший в сумерках город.
Я вспомнил свой старый дом. Те моменты, когда мы собирались с родителями перед камином, и отец доставал гитару. Он любил исполнять песни Джона Леннона и Гилберта О’Салливана. А мне, неугомонному мальчишке, так нравилось его слушать. Замечать, как отец нежно улыбается маме. Как с игривостью подмигивает мне. И как тепло и спокойно становилось в нашем доме, в который тогда мне еще хотелось возвращаться. Там я чувствовал себя по-настоящему защищенно. Я чувствовал любовь. И мне не нужно было больше.
Я был ребенком. И мне не нужно было больше.
Я сидел в одиночестве в сгущавшейся минута от минуты темноте и спрашивал самого себя — почему?
Почему сейчас не играла гитара, и никого не было рядом? Почему я не мог подойти к маме и понаблюдать, как она лепит кринки или расписывает витражи? Почему не мог подняться, постучаться в комнату Эми и предложить ей вместе пересмотреть «Рыцаря дорог»4? Почему не мог позвонить Марии и позвать ее на свидание?
Почему я не мог это сделать?
На следующий день у меня наступил выходной. Напомнив о наших сегодняшних планах, Рэй заехал за мной в районе двух, и мы двинулись в путь.
— Спасибо тебе, что согласился, — повторял на протяжении всего дня Торо. — Для меня это очень важно. Каждая встреча с ним.
Здание показалось мне весьма благодатным на вид. В узких коридорах странно пахло. И кругом было очень много белого — стены, халаты, рамы на окнах, передвижные столы... Когда мы подошли к палате, я почувствовал, как Торо напрягся, и молча провел по его спине. Для этого я и находился здесь. Ему нужна была поддержка, и я рад был ее предоставить.
— Здравствуй, дедушка, — я почти не узнал голос Рэя, когда мы оказались на пороге комнаты. — Мы с моим другом Фрэнком пришли проведать тебя.
Джеймс Торо-старший, сгорбившись, сидел на кровати и, подперев кулаком щетинистый подбородок, держал в пальцах чайную ложку. Обычную чайную ложку, и глядел на нее, не отрываясь. Словно там переливались самоцветы или таились секреты нашего мира. Я вздохнул и перевел взгляд на друга, который все так же стоял в ожидании ответного приветствия от своего дедушки.
— Подойди к нему, — прошептал ему я и добавил: — Все будет хорошо.
Выпрямившись, Рэй кивнул и направился к кровати родственника.
Прислонившись к стене, я наблюдал, как Торо-старший наконец убрал ложку и улыбнулся при виде внука. Как они посмотрели друг другу в глаза. Как осторожно обнялись, точно боясь причинить друг другу боль. Потом Рэй, отложив пакет с марокканскими мандаринами, присел на корточки и стал расспрашивать дедушку о самых бытовых вещах. Читает ли он сейчас что-нибудь? Нравится ли ему погода на улице? Чем его кормят? И я знал, что моему другу было важнее наличие ответов, чем их содержание. Общение. Контакт. Убежденность в том, что дедушка Джеймс все еще его помнит.
Вечерело быстро. Раненный закат загреб в рукава весь город, сейчас плескавшийся в оранжевом свете. На обратном пути я попросил Рэя высадить меня возле сквера недалеко от дома, где мы с Майки снимали квартиру. Я хотел побыть один. Хотя я и так был один почти все последнее время.
Я побродил вдоль аллеи. Посмотрел на белок, резво сновавших по веткам пирамидальных сосен. Послушал пение цикад, походившее на мелодичный свист, и, в конце концов, присел на одну из лавочек. Обратив внимание на работавший фонтан, я вдруг вспомнил, что именно здесь когда-то принял решение отказаться от работы в Вашингтоне и обосноваться в штате местной газеты. Я принципиально хотел остаться тут. Ради сестры. Ради Эми, которую даже не видел с тех пор, как та поступила в университет. Мы приходились друг другу близкими родственниками, жили в одном городе и не встречались уже три года. Три долгих года. И даже сейчас я не понимал, как так получилось.
Или понимал. Ведь меня до сих пор мучило чувство вины.
— Ты совсем ничего не ешь, — предъявил мне Майки, как только я вернулся домой. — Только сосешь свою воду. Спагетти придется выбросить.
Сняв куртку, я прошел в квартиру.
— Извини, я забыл.
— Что забыл? Поесть?
Я ничего не успел сказать, как друг принял позу строгой матери.
— Я не понимаю, Фрэнк. Что с тобой происходит в последние дни? Ты сам не свой. Ходишь с унылым лицом, почти не разговариваешь, не спишь толком... Расскажи мне, что случилось. И не смей сейчас бросать фразы типа «все нормально» и «я в порядке»...
— Я устал, Майки, — оборвал я его, расстегивая манжеты на рубашке. — Устал. И горю желанием принять душ.
Уэй ничего не ответил, только нахмурился и, отвернувшись, принялся выбрасывать спагетти в мусорное ведро.
А ночью разразилась гроза. Разбушевался ветер, оборвавший линии электропередач. В три часа нам с Майки пришлось выскочить из своих комнат и ринуться в гостиную закрывать распахнувшиеся окна.
— Черт возьми, прижимай сильнее! — кричал я хилому Уэю, которому ветер дул прямо в лицо.
В конце концов мне пришлось взять ситуацию в свои руки — я оттолкнул друга и покрепче надавил на раму. Через пару минут окна были захлопнуты. Мы в раз выдохнули, когда шум с улицы приглушился, и с облегчением рухнули на диван. Одежда на нас была мокрая, волосы торчали и облепляли лица. Взглянув друг на друга, мы тихо засмеялись.
— Когда переедешь к Алисии, предупреди ее, что в подобных случаях ей придется закрывать окна самой, — произнес я.
Майки ударил меня по руке и улыбнулся.
— И все равно мне нелегко будет оставить тебя одного. Ты же знаешь.
Я усмехнулся — почти беззвучно. Прогремел гром. Сверкнула белая молния, озарив гостиную. Наши силуэты. Мокрые следы от капель на коричневом паркете. Осколки от разбившейся кружки с недопитым эспрессо.
— Все из-за того вечера? — донесся голос друга.
Мы оба знали, что он имел в виду.
— Что-то тогда произошло?
Повторно ухмыльнувшись — уже самому себе, я бросил взгляд в окно. На качавшиеся деревья. Мерцавшие во мраке блики от фар проезжавших машин. Силуэты спящих зданий, уходивших в ночь.
— Когда ты смотришь на людей, что ты видишь? — спросил я.
— Разное, — поступил незамедлительный ответ от Майки. — Так сразу и не скажешь.
Обернувшись, я встретился с глазами друга.
— А я вижу грусть.
Майки сначала ничего не понял, а затем, сняв очки, тяжело вздохнул.
— Так все дело в теории Лиланда?
— Он был прав. — Я сделал паузу, пытаясь унять прокрадывавшуюся в голос дрожь. — Одни из нас притворяются, что все прекрасно, а другие понимают... они видят печаль... эту тоску, которой пропитана вся наша жизнь. Ты когда-нибудь встречал по-настоящему счастливого человека, Майки? Многие твердят, что им повезло, их все устраивает, но потом они лежат в своих кроватях и мечтают изменить одно, второе, третье, четвертое...
Друг сосредоточенно слушал мою речь.
— Мы не выбираем семью, государство, эпоху, — продолжал я. — Мы просто появляемся на свет и вынуждены мириться с тем, что есть. А когда наконец свыкаемся, начинаем терять: родителей, друзей, возможности, здоровье... И мы ничего не можем с этим поделать. Это данное. То, через что должен пройти каждый. И боль, с которой мы все живем, которую носим в своем сердце, пряча от чужих глаз из года в год... она прекратится только тогда, когда наступит смерть. Лишь тогда.
Я во все глаза смотрел на друга. Майки, сдвинув брови, молчал. Гроза все также отдавалась в нашей квартире. Ветки деревьев задевали стекла окон. Срабатывали сигнализации на машинах.
— Но... — нерешительно начал Уэй, — это ведь не так?
Я ничего не говорил.
— Неужели, ты правда веришь в то, что сказал?.. Печаль? Тоска? Безысходность? Это все, что ты ощущаешь?
— А разве ты не чувствуешь отчаяние днем за днем? Как оно грызет тебя где-то глубоко внутри даже в самые, по твоему мнению, радостные моменты... Мы все заперты в клетке, у нас нет права что-то менять в неизбежно повторяющемся цикле жизни. У нас нет и доли той свободы, которую так любят воспевать в книгах и кино. Мы радуемся, как дети, что, стоя в супермаркете, можем выбирать между арахисом и шоколадом. Сидя на диване — на каком канале остановиться. Решать, добавлять в чай сахар или нет... Вот она — вся наша свобода. А в остальном нам постоянно приходится вести борьбу. Мы сражаемся за честь, любовь, место под солнцем... И проигрываем при любом раскладе. Потому что мы ничего не способны удержать у своих ног. Абсолютно ничего...
— Да, мы все несем бремя, Фрэнк, — перебил меня Майки. — Но не все люди несчастны. Как бы сложно не было некоторым, они продолжают радоваться жизни.
— Это не радость! — Я взмахнул руками в воздухе. — Это притворство. Ложь, в которой большинство находит спасение. Потому что другого спасения просто не существует.
На мои слова Майки только тихо хмыкнул. Я ждал достойного ответа, но друг даже не стал вступать со мной в дальнейший спор. Покачав головой, он поднялся с дивана и произнес:
— Мы завтра устраиваем благотворительный вечер. Я хочу, чтобы ты пришел. И посмотрел на все собственными глазами.
И, задержавшись на мне долгим взглядом, где слились воедино непонимание и ненавистная мне жалость, он направился к себе в комнату.
****
Баскетбольный зал спортивного комплекса, где проводился благотворительный вечер, был уже наполовину полон, когда я явился туда после работы. Заняв место в третьем ряду возле двух женщин почтенного возраста, я поглядывал то на людей, то на часы, ожидая, когда все начнется. Майки я не видел — наверное, крутился где-то как белка в колесе. Друг всегда утверждал, что подобные мероприятия требуют огромной подготовки, и, как правило, время было расписано по минутам. Осматриваясь вокруг, я не мог понять, какую цель преследовали организаторы, собрав нас всех здесь. Не понимал, пока команды не вышли на площадку.
Все в раз поднялись. Я тоже. Инвалиды-колясочники приветствовали публику, улыбаясь и маша пришедшим зрителям, а зал дарил им свои громкие аплодисменты, подбадривая перед игрой. Когда появился судья, зрители сели в ожидании старта. Я видел, как люди устроились удобнее — одни переместились вперед, другие достали фотоаппараты.
Прозвучал свисток. Рыжий мяч поднялся в воздух... Защелкали кнопки и последовали вспышки камер. Люди радостно закричали. Мужчины, управляя своими колясками, начали передвигаться по корту, отбирая друг у друга мяч.
— Давай, Итан! — восклицала справа сидевшая женщина.
— Ребята молодцы! — поддерживал мужчина с первого ряда.
В зале царила непринужденная атмосфера общего веселья. Пришедшие на вечер вопили. Мужчины на колясках забрасывали мяч в корзину. Организаторы, стоявшие в стороне, с удовлетворением смотрели на игру, переговариваясь друг с другом...
А я, находившийся среди толпы, в самом центре шума, наблюдая происходящим вокруг, ничего не чувствовал. Не испытывал никаких эмоций.
Неужели, это Майки и собирался показать мне? Как люди с ограниченными возможностями обманывали себя и всех вокруг? Будто они ничем не отличались от здоровых людей. Словно им было не сложнее, чем нам. Словно они не испытывали трудности, сталкиваясь день изо дня с болью и общественным равнодушием. Они играли, но сколько сил тратилось только на то, чтобы какие-то зеваки посмотрели матч и покричали их имена с трибуны. Для чего здесь эти люди? Только для того чтобы убить тут пару часов, а после похвастаться своим вкладом в благотворительность.
Игра закончилась около семи. Быстро организовали буфет. Скамейки поредели, и скоро я заметил, что вовсе остался один, в то время как другие пробовали пунш, фотографировались, давали интервью и просто общались.
— Эй, ты пришел.
Я поднял глаза на Майки, одетого в мой костюм. Сидел забавно, но точно лучше, чем на мне. Друг устроился рядом, и мы перевели взгляд на толпу людей.
— И как тебе? — с воодушевлением спросил Уэй. — Какие у тебя впечатления?
Я не хотел говорить. Не хотел, чтобы друг расстроился из-за того, что у меня не произошло никакого озарения. Не хотел признаваться, что все, что я увидел, — несчастные колясочники, развлекавшие публику. Но и врать я бы не стал.
— Они молодцы, — честно сказал я. — Они борются, не позволяя себе опустить руки.
— Да, — подтвердил с улыбкой Уэй. — Парни подают живой пример другим людям с ограниченными возможностями. Вдохновляют на то, чтобы никто не сдавался.
Кивнув одному из игроков, Майки посмотрел на меня. Я поспешно отвел глаза и покачал головой.
— Им ведь очень трудно, — произнес я, растягивая слова. — Они лишены стольких вещей.
Я чувствовал на себе взгляд друга.
— Майки, — я сделал вздох, — эта игра... Они ведь просто...
— Притворяются? — закончил за меня он, повысив тон голоса.
— А что они еще делают? — задал я встречный вопрос Майки, взглянув тому в лицо. — Что они еще, черт возьми, по-твоему, делают...
— Они живут!
Фраза прозвучала так пронзительно и резко, что пара человек на пару секунд обернулась на нас.
— Они не пытаются рассмотреть белое в черном или черное в белом, — продолжил друг уже более спокойным тоном. — У них есть проблемы, но они не зацикливаются на них. Они просто живут с тем, что имеют, Фрэнк! И если ты не понимаешь, в чем заключается жизнь, то задай себе этот чертов вопрос!
В чем заключается жизнь?
Я просидел на той скамье еще около часа. Я не знал, почему продолжал находиться в этом спорткомплексе, ведь я мог спокойно встать и уйти. Уйти к себе домой, разогреть ужин, включить какой-нибудь канал или дописать статью... Однако я не двигался с места, наблюдая за тем, что происходило на вечере. Несколько влиятельных спортсменов произнесли речь. Организаторы напомнили о своих спонсорах. Детский хор исполнил песню.
А после люди стали постепенно покидать мероприятие, желая друг другу успехов и обещая увидеться еще раз. С каждой минутой зал пустел. Когда появились уборщики и начали собирать мусор, я наконец поднялся со скамьи, где просидел почти три часа, и направился в сторону выхода.
— Молодой человек!
Я не сразу осознал, что звали именно меня. И только, когда слова повторились в третий раз, я остановился. Растерянно обернувшись, я увидел перед собой одного из колясочников, а за ним стояла женщина с мальчиком и девочкой.
— Молодой человек, — бородатый мужчина лет сорока с двумя вставленными золотыми зубами в переднем ряду улыбнулся мне. — Сфотографируйте, пожалуйста, нас вон на том фоне!
Он рукой показал в сторону потертого плаката с девизом за здоровый образ жизни. Ответив «конечно», я взял из его рук фотоаппарат и двинулся вместе с ними к стене.
— Улыбочку! — воскликнул я, когда все четверо заняли место по центру и обнялись.
Сделав три снимка, я показал большой палец мужчине, и тот подъехал ко мне.
— Спасибо вам большое! — Он пожал мне руку. — Мы после каждого мероприятия делаем такие вот семейные фотографии. Все равно, где мы, и что за нами находится.
Колясочник мотнул головой в сторону плаката — изрядно полинявшего и местами испорченного надписями.
— Конечно, главное — память, — произнес я, после того как отдал фотоаппарат его жене.
— Память? — Мужчина засмеялся. — Вы думаете, дело только в памяти?
— А в чем же еще? — задал вопрос я.
— Думаю, в простом понимании, что мы есть. Мы живы, — прозвучал ответ. — И нам дано время провести его вместе.
Замолчав на мгновение, колясочник оглянулся на свою семью, смотревшую фотографии и смеявшуюся над какими-то снимками.
— Я каждое утро просыпаюсь с этой мыслью, — сказал мужчина. — И стараюсь не забывать о ней, когда обнимаю жену и провожаю детей в школу. Я инвалид уже десять лет, но, скажите, зачем мне жить, ругая свет за то, что я больше никогда не смогу передвигаться на своих двоих? Да, это мое личное проклятие. Причина большинства проблем. Однако, знаете, когда с людьми случается подобное, такие кардинальные перемены, многие забывают одну вещь.
Я внимательно слушал его.
— Они забывают, что неудачи только составляющее жизни. И что бы с нами не происходило в отдельные периоды — потеря друзей, ухудшение здоровья, уход любимого человека, смерть близких, — это не вся жизнь. Потому что жизнь намного больше, чем некоторые ее части.
*****
Через неделю я встретился с сестрой.
Когда я увидел Эми воскресным днем в той кофейне на пересечении двух центральных улиц, я понял, как она повзрослела. В ее носу больше не было пирсинга. Вместо футболок и джинсов она теперь носила платья. Исчез черный лак на ногтях. А еще не осталось и следа от внешней скованности и привычки отводить взгляд.
Встретившись со мной глазами, она сделала шаг навстречу и осторожно прижалась ко мне, а я крепко обхватил ее, как всегда делал это в детстве. Сестра по-прежнему казалась такой хрупкой, а мне все также хотелось защитить ее. Хотя я понимал, что теперь она не нуждалась в этом.
Когда мы сели, сначала я поведал о себе, а потом Эми, выпрямившись, начала рассказ о своей жизни. Она сообщила о том, что готовится заново поступать в университет, который бросила, когда забеременела. Сказала, что два года назад вышла замуж за архитектора по имени Дерек, и они вместе воспитывают шестимесячную Лину.
— Она так похожа на тебя, — в изумлении прошептал я, рассматривая младенца на миниатюрной фотографии. — У нее твои глаза.
Я разглядывал снимок и не мог в это поверить. У моей родной сестры родился ребенок. Моя Эми создала свою семью.
Эми молча улыбалась, а потом, мягко накрыв мою ладонь своей, промолвила:
— Я была так рада, услышав твой голос по телефону.
Я просто кивнул в ответ на ее слова — меня переполняло столько мыслей, что я даже был не в силах что-либо произнести. Сестра долго смотрела на меня — глазами, где было столько тепла, и затем спросила — очень осторожно:
— Фрэнк... ты вспоминаешь маму?
Отведя взгляд в сторону зала, я тяжело вздохнул. Мне всегда так сложно было говорить на эту тему. Я старался держаться подальше от воспоминаний. Но они все равно настигали. Раз за разом.
— Постоянно.
— Я тоже, — призналась сестра шепотом. — А особенно часто я прокручиваю тот вечер.
В моем сознании всплыла палата. Собравшиеся родственники. Бледное лицо матери. Тонкие пальцы, сжимавшие шероховатый крестик. Ворох проводов, тугих и бесполезных.
А еще я вспомнил мамины глаза. С какой любовью они всегда смотрели на нас с сестрой. Во время семейных обедов. Во время прогулок по извилистым дорожкам тихого парка. В те моменты, когда она целовала каждого из нас перед сном. Когда вытирала наши слезы. Мамины глаза... Тогда, в больнице, я видел их в последний раз.
— Знаешь, — произнесла Эми, — я так долго не могла смириться. Не могла принять, что ее больше нет с нами. Было так странно — еще вчера я могла поговорить с ней, вдохнуть запах ее любимых духов, сказать, как люблю ее... А потом мамы просто не стало. И сколько бы раз я не звала ее, просыпаясь среди ночи, уже ничего нельзя было изменить.
Я хорошо помнил то время, словно это было вчера. Помнил, как сестра плакала навзрыд, закрывшись в своей комнате. А я уходил... Сбегал из дома. Садился в машину и уезжал. Я не мог слушать. Не мог копаться в воспоминаниях. Не мог вынести собственные мысли, что мы с Эми остались одни.
— Я искала тебя. — Ее черные ресницы опустились вниз. — На самом деле мне никто не был нужен, кроме тебя, Фрэнк. Ты был для меня самым близким человеком во всем мире. Моим братом. И я так хотела, чтобы ты был рядом.
Я отвечал на каждое слово, а сам смотрел на фиолетовое пятно на ее лице.
— Почему?
Мой голос окрасился горечью. Я убрал ладонь со стола и обхватил руками голову.
— Неужели, ты ничего не помнишь? Ты была такой беззащитной... такой слабой, а я...
— После смерти мамы это уже было неважно. — Эми решительно взглянула на меня и, подвинувшись поближе, легким успокаивающим движением дотронулась до моей пылающей щеки. — Господи, Фрэнк... Я простила тебя. Уже очень давно.
Мы посмотрели друг на друга. Брат и сестра, молчавшие больше трех лет. Заглянув в синие глаза Эми, я увидел понимание. Она не винила меня. Она хотела другого — чтобы я отпустил воспоминания.
— Мы семья, Фрэнк. И я хочу, чтобы мы остались ей, несмотря на то, что пережили когда-то.
Жизнь намного больше, чем некоторые ее части.
А потом пришел Дерек, ее муж. У него на руках спала малышка Лина, и я видел, какими счастливыми выглядели родители. Мы с Дереком познакомились, и они с Эми пригласили меня на следующих выходных приехать к ним в гости. Я принял приглашение. Потому что понял, наконец-то осознал, как хотел участвовать в жизни сестры и моей родившейся племянницы.
Они ушли, а я еще долго сидел в кофейне. Впервые за две недели я сытно поел, заказав горячее, салат и еще десерт. Впервые за две недели улыбнулся, услышав какую-то глупую шутку, прозвучавшую за соседним столом. Смотря в окно, наблюдая за суетой города, движением солнца на небе, я ощущал, как ноющая боль внутри меня теряла силу. Ослаблялась в ритме ускользавших минут. Та печаль, которую я находил во всех и всем... Она перемешалась с сотней других чувств.
Когда я позволил себе вновь раскрыть глаза, то увидел значительно больше, чем одно лишь отчаяние.
Я увидел полную картину. Прибывавший в движении город. Людей — звонко смеявшихся, задумавшихся, напряженно спешивших куда-то, в молчании расстававшихся, делившихся новостями, державшихся за руку, искавших взгляды друг друга в толпе... Радость. Разочарование. Восхищение. Страх. Любопытство. Озадаченность. Возбужденность. Уверенность. Искренность. Я увидел все.
— Извините, можно мне присесть к вам? — неожиданно раздался женский голос возле меня.
Я поднял голову и столкнулся взглядом со светловолосой девушкой с большой сумкой, перекинутой через плечо.
— Простите, что отвлекаю — тут все кругом занято, а я в не силах искать другое место, чтобы перекусить после курсов, — сказала она и, вдруг наклонившись, прошептала мне на ухо: — А еще здесь божественный кофе, без которого я не могу прожить ни дня.
Девушка повернула руку, и тут я заметил на ее запястье татуировку. Надпись “Quo vadis?”— «Куда ты следуешь?».
Я улыбнулся незнакомке. Она улыбнулась в ответ.
И я знал, что с этого момента все обязательно изменится. __________________________________________________________ [1] Walmart — американская компания-ритейлер, управляющая крупнейшей в мире розничной сетью. [2] Ширли Темпл — американская актриса, обладательница «Молодёжной награды Академии» за 1934 год, наиболее известная по своим детским ролям в 1930-х годах. [3] Рон Бургунди — герой Уилла Фарелла из фильма «Телеведущий: Легенда о Роне Бургунди» (2004). [4] «Рыцарь дорог» — американский фантастический сериал 1994г.
А вот и джен от Эмбер, я дождалась! Причём настоящий джен, без слэша, как у некоторых.
Если честно, я сейчас теряюсь в мыслях, что сказать, а со мной такое бывает редко. Видимо, это вещь действительно иного рода восприятия, чем все те фикчики, к которым мы привыкли. Там зачастую всё просто: тема, идея, чувства, персонажи... Легко это добро вытащить на свет и порадовать автора своей внимательностью. А здесь... Я в который раз имела возможность поразиться тому, как ты описываешь жизнь. И, знаешь, жизнь гораздо сложнее комментировать, чем небылицы. И даже теряюсь сейчас, с чем сравнить стиль фика: то ли это фильм, то ли книга - что он больше мне напоминает? Ни то, ни другое в полной мере. Стиль этого фика называется жизнь, поэтому по прочтении горько, поскольку хлебнул чего-то честного и без прикрас. Детали. Я фанат твоих бытовых деталей, поскольку считаю, что в них-то и истина, ну а каждый уважающий себя писатель должен владеть искусством подмечать их в повседневной жизни. И, блин, согласись, что многие пренебрегают тем, чтобы развивать в себе этот талант. Ну, собственно детали и приводят нас к пониманию картины. Взять хотя бы фиолетовое пятно на лице Эми - ты не заявляешь прямым текстом, откуда оно, но по внутреннему состоянию Фрэнка всё становится понятно. Безумно тронуло описание мамы - в моём понимании, мама как понятие должна быть именно такой: с безграничным сердцем, готовой сделать всё для своих детей, умеющей прощать. И даже не хочется представлять, что бывает, когда такие мамы уходят из жизни. Я бы, может, и порассусоливала над тем, насколько это трагично и тяжело, но правда, думать об этом не хочется. Мама будет жить всегда. Ещё почему-то задела "вклейка" истории неизвестных брата и сестры в супермаркете. Но ведь это не был бессмысленный акт жестокости? За этим ведь есть какой-то смысл, вторящий идее фика? Бабочка, которой оторвали крылья. Жизнь намного больше, чем некоторые ее части? Майки и Фрэнк. Ты знаешь, я часто вижу фики, где они лучшие друзья, и мне такой расклад всегда нравится - оба выглядят настолько непохожими, но, в то же время, нетравматично непохожими, уравновешивая друг друга. Майки мне таким, как у тебя, представляется в жизни. И пусть, что, по мнению Фрэнка, он "живёт ложью", помогая, скажем, тем же колясочникам "тоже жить ложью"? Мне было интересно читать его ответы Фрэнку, уравновешивающие тотальную безысходническую философию того. Потому что, признаюсь, Фрэнк со своей безысходностью мне чужд - я, видимо, из тех, кто, да, предпочитает обманываться, но идти дальше. Однако у каждого ведь бывают моменты, когда в нас просыпается экзистенциалист - и жизнь хочется перечеркнуть слева направо. Я, между прочим, согласна с Фрэнком по поводу эфемерности свободы человека - она так ничтожна, что о ней и не стоит говорить. Но, совершенно верно, во многих книгах и фильмах миф о свободе часто централен и он всё же вдохновляет нас на что-то большее, даже если это, опять же, ложь, и мы ничего не добьёмся. А вообще я люблю читать о людях, которым трудно. То,как они выкарабкиваются из своих ситуаций, даёт и себе повод для размышления. Как бы это цинично ни звучало, спасибо тебе, что фик получился мрачным. И, да, не омрачённым искусственно вещами, которых не существует. Наоборот, каждый описанный тобой эпизод - это то, что реально существует, и поэтому оно достойно внимания. Снова-таки, сделать художественное произведение из чего-то реального, мне кажется, гораздо труднее, чем из нереального. Парадоксик. И всё же с чувством вины. Фрэнк чувствует его только по отношению к Эми? Или к матери тоже? Я не совсем уловила эту нить, больше отвлекаясь на твои эпизоды-сцены-из-жизни, которые мозг воспринимал как должное. Что вот заставило его погрузиться в этот безысходный океан? Смерть матери? Только она? И знаешь, пускай жизнь Фрэнка и пообещала наладиться, я не могу отделаться от ощущения грусти. Всё же если ты длительное время пребываешь на дне, сразу так - хоп! - и всплыть не получается. Так что предвкушаю, что предстоит пройти Фрэнку на пути к реабилитации.
Ну и что ж, тяжёлая тема фика перекликается с твоим заявлением про уход из фанфикшна и в принципе с твоим затяжным периодом в жизни. Я вообще не люблю ощущение автора в фиках, но тебе вот удалось сделать собственные переживания - Фрэнковыми так, чтобы ему можно было верить. Как ты сама сказала, жизнь намного больше, и когда нибудь облака да должны развеяться - чего я, безусловно, желаю тебе. А вместе с этим желаю найти себя, ведь прекрасно знаю, что ты не перестанешь писать. Я ведь сама, ахах, тоже "уходила", и считаю, что переоценка ценностей - не самое худшее занятие. Ну остальное - "не телефонный" разговор, поэтому я лучше таки возьму себя за одно место и напишу обещанное письмо, пока меня не погнали учиться.
Спасибо тебе огромное за этот большой честный кусок души! И после отзыва я знаю, что далеко не всё сказала, и в то же время не знаю, что хотела бы сказать ещё. Это чувство мне нравится.
п.с. люблю названия, личности, музыку etc. в сносках внизу :3
не трожь меня, ублюдок!(шикарное имя :D), да, наконец-то я написала джен, хотя он дался тяжело - тема вроде простая, но, как ты правильно подчеркиваешь, она жизненная, и оттого тянулf за собой шлейф разного рода проблем при написании. кто-то уже тоже подметил, что фик как фильм. знаешь, с годами я поняла, что мне не нравится такое сравнение. и я осознаю, отчего это сравнение "вернулось", и почему оно мне так не импонирует, ахах. ну, не буду озвучивать, думаю, ты сама понимаешь) и это действительно меня печалит. ты такое внимание отдаешь деталям, а я ведь даже особо не стараюсь, бутовуха сама собой возникает перед глазами - здесь напрягаться не надо. описываешь все то, что происходит вокруг, не преувеличивая и не преуменьшая. все как есть. насчет мамы. ох, да. я ведь не зря ее именно так описала и отдала этой сюжетной линии столько места - потому что, безусловно, мама это очень дорогой для меня человек. и мысли о том, что ее однажды не станет, перемешавшись с фантазиями, стали важным элементом истории. брат и сестра. знаешь, я тебе поражаюсь - ты везде найдешь смысл) но, блииин, нет, такая клевая идея не пришла мне в голову ахах. но этот эпизод несет свой, немного другой смысл. в нем я хотела показать переживания Фрэнка по поводу своих отношений с сестрой. здесь пара вариантов: либо эти двое его воспоминания из детства (Эми и сам Айеро - там, кстати, есть описания татуированных пальцев), либо случайные прохожие, в которых он увидел их модель отношений с Эми. ты не согласна с позицией Фрэнка - а это как раз мои реальные мысли. иногда они вылезают наружу, но чаще я стараюсь их закопать глубоко-глубоко, потому что действительно, думая так, жить сложно. отдаешь внимание только негативным сторонам, игнорируя позитивные. что касается чувства вины, то, конечно, Фрэнк ощущает ее по отношению к матери. только это та вина, которую, я уверена, испытывают все, когда кто-то близкий уходит навсегда, а ты вспоминаешь прошлое и понимаешь, как много сказал лишнего, сделал не то. абсолютно объяснимое (и другое - нежели по отн-ю к Эми) чувство вины, возникающее время от времени, ведь любые отношения не идеальны, каждый из нас совершает ошибки, обижая другого, в том числе близкого, человека. Что вот заставило его погрузиться в этот безысходный океан? здесь все очень просто на самом деле. я упоминала кино в комментариях, говорящее (и многозначное) название работы, а также эпизод, с которого начался фик, - Айеро с друзьями возвращается из кинотеатра. все копилось годами во Фрэнке - уход отца, их отношения с сестрой, смерть матери, отъезд Марии... и обычный просмотр смыслового фильма "запустил механизм", и парень впал в депрессию, из которой, безусловно, не так просто выбраться. но он будет стараться, как пообещал, и в конце, как видишь, были сделаны первые шаги к его "реабилитации". спасибо большое тебе за поддержку! вот правда. когда тебя нет (что бывает крайне и крайне редко) - мне сложно оценить проделанную работу. и нет, я пока не ухожу - это просто перерыв, как я уже сказала. нужно о многом подумать. и хэээй, я жду письмо! в общем, сердечно благодарю тебя, друг. и надеюсь, мы не последний раз пишем друг другу в комментариях на нфс
Эмбер, ты опять меня сразила наповал. Я лежу в кроватке, а по мои щекам текут слезы. Я так давно не читала чего-то такого... Вообще я мало джена читала, потому что фандом такой, что поделать, но это все тут даже не нужно, лишняя мишура, а ты оставила только важное. Жизнь. Что же это такое? С какой стороны на нее посмотреть? Как можно это все понять? Ты заставляешь большинство читателей и поситителей этого сайта, которым я уверена лет с 15 идет отсчет, а может и раньше, задуматься о жизни, о любви к родителям, о том, что нас окружает. Просто пароваться факту жизни, что мы можем вкусно поесть, поспать в тепле. Это простые радости, о которых мы все забываем, потому что постоянно чего-то требуем, хотим, жалуемся. Люди по натуре очень эгоистичные и жадные существа, а ты же нам напомнила, какими мы должны быть. У меня есть отвратительная привычка, надеюсь, это подростковое и скоро пройдет, но я такая же как этот Фрэнк в начале: я постоянно загоняюсь, вгоняю себя в какое-то непонятное состояние, расстраиваюсь из-за проблем, которые себе напридумывала... Все время ждешь пощечину от кого-то и, что тебе скажут: "Просыпайся! Что ты тут развела? Ты что забыла, как прекрасно просто жить?". Особенно меня впечатлило, что ты еще включила эту линюю семьи, отношения между родственниками. Любая мысль, что моих родных не станет, приводит меня в истерическое состояние, а самое ужасное, когда кто-то уходит из жизни, и ты пытаешься сам не сломаться от этих чувств, воспоминаний, что закрываешься в себе и перестаешь общаться с родными. По себе могу сказать, что я до сих пор не могу найти в себе силы сломать барьер между мной и родителем, всегда кажется, что при молчании, собеседник думает о смерти, что он тебя в чем-то винит. Не знаю. Для меня эта история была некого рода терапией, той самой пощечиной, о которой я говорила. Не знаю, что еще сказать, только то, что это было невероятно сильно, как-то уютно, но в тоже время так тоскливо, жизненно. Спасибо тебе за такие прекрасные истории. Как всегда заставляет задуматься, переваривать долгое время. Это послевкусие просле твоих работ, оно уникально. Неповторимо. Очень долго его смакуешь, а потом оправляешься от него. Спасибо тебе, что радуешь, пишешь и вдохновляешь читателей на новые подвиги в их маленьких скудных жизнях.
упырь, для начала хочу сказать: ты бы знала, как мне приятно читать твои комментарии. всегда их очень жду. и здорово, что тебя не остановил жанр. все-таки джен в нашем фандоме явление редкое, и такие работы в большинстве своем игнорируют. вообще поднятая мной тема очень обширная, и поначалу я даже не знала, что так много можно вычленить из этой работы. действительно очень сложно научиться искусству ценить каждый день жизни. по молодости спускаешь время в унитаз, думая, что его еще так много осталось впереди, не ценишь моменты с близкими, не обращаешь внимания на смысл сказанных слов. это проблема каждого поколения, особенно в подростковый период, как ты правильно подмечаешь. и не думаю, что она когда-нибудь исчезнет, может, только приобретет иную форму. линия семьи взята не просто так - по мне, семья играет в нашей жизни самую большую роль, какие бы ценности у человека не были. все родственные связи, привязанность, методы воспитания, отношения как ничто влияют на человека, его становления, жизненные решения. и я с тобой согласна - одна лишь мысль о смерти близкого человека приводит в ужас. особенно, если это твои родители или родные брат и сестра. но, к сожалению, смерть один из этапов, которые мы должны пройти. пройти, пережить, сохранив на сердце еще один шрам, и двигаться дальше. я рада правда, что история натолкнула на размышления, где-то помогла. всегда хочется донести правильную мысль, при этом не скатившись в нравоучения. спасибо тебе большое за внимание, которое уделяешь моему творчеству. мне так нравится твоя искренность в отзывах, что встречается довольно редко <3
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
