POV Gerard

2004 год.

Тихое шуршание шин убаюкивало меня. Веки слипались. Я был на грани того чтобы уснуть,  но каждый раз когда хотя бы на секундочку я позволял себе подобную слабость, перед глазами возникал образ. Призрак маленького запутавшегося мальчишки, мужчины, преодолевшего все круги ада… Он снова и снова приходил ко мне, ничего не говоря, просто стоял и смотрел, но я понимал. Я чувствовал, что он хочет от меня чего-то, а я просто не мог понять чего.

"Мести? Ты хочешь мести?” – Я задавался этим вопросом миллионы раз в надежде, что однажды воспоминание, мешающее мне жить исчезнет навсегда, но оно лишь отрицательно мотало головой. Я ни на секунду не прекращал винить себя за то, что сделал тогда, потому что это была моя и только моя ошибка. Я не сумел защитить ни свою семью, ни человека, за которого так или иначе нес ответственность, человека, которого я однажды пустил в свой дом и свое сердце. Он сделал мне больно, но именно я позволил ему сделать это. А ведь вместе мы могли бы все исправить. Я бы нашел ему хорошего врача, не спал бы ночами, дежуря у его кровати, чтобы у него вновь не случился один из тех ужасных приступов. Я бы мог подарить ему жизнь, показать какой она есть на самом деле, стерев из головы моего бедного мальчика картины тех кошмарных событий, я мог бы многое, но…

Однажды я позволил ненависти и злобе заслепить меня. Просто случайно пустил все на самотек в надежде, что наша… Нет, моя жизнь образуется. Я позволил себе такую маленькую роскошь, как эгоизм, и знаете что? Цена оказалась слишком высокой. Всего лишь в одну человеческую жизнь, но я до сих пор не могу расплатиться с этим долгом.

Прижавшись головой к холодному стеклу, я старался ни о чем не думать, но мысли в моей  голове  концентрировались независимо от моего желания.

Автобус легонько подпрыгивал на кочках, и если любых других пассажиров это могло раздражать, я был искренне рад неровным американским дорогам. Постоянно ударяясь головой, я не давал своему мозгу погрузить меня в кошмары. Вот уже несколько лет я даже не пытался уснуть без своих таблеток, но так как на границе штатов сумки пристально обыскивали на наличие наркотиков, я не рисковал открывать свой тайник. Даже в своей голове я старался избегать такого позорного слова как наркотики, называя колеса как угодно, но тем не менее это чести мне не делало. Факт оставался фактом. Я был наркоманом, и даже если никто и  не догадывался об этом, я все равно не смог бы стереть с себя это клеймо. Просто, я такой какой есть. Еще с детства я имел суицидальные наклонности, и то, что я до сих пор продержался на этой земле было в каком-то смысле чудом. Мне просто нравилось убивать себя.

Можно придумать тысячи оправданий себе и своим действиям, но я не видел в этом надобности. Зачем пытаться что-то скрыть когда рядом нет того, от кого ты, собственно, все это скрываешь? Я использовал наркотики для того, чтобы спокойно спать, чтобы избавиться от постоянных кошмаров, это было мое оправдание для самого себя, не для мира.

Часами пялясь в одну точку, я думал не о том, как прекратить все это, я искал способы приукрасить действительность. Мне не нужно было бежать от чего-то, чтобы понять, что  в конечном итоге я все равно проиграю. Никогда в жизни я не чувствовал себя победителем, и единственный человек, который так или иначе верил в меня, сейчас ушел. Глубоко в душе я знаю что он рядом, чувствую его присутствие, но он не нужен мне в качестве духовного наставника. Он нужен мне как живая надежда. Надежда, которой у меня никогда не было, которую я потерял, так и не ощутив до конца заслуженный прилив вдохновения.

Мне было предельно ясно, зачем я возвращался сюда. В последний раз в своей жизни я хотел убедится, что никто больше не ждет меня.

Казалось, я снова погрузился в себя, и ничто не могло вырвать меня из лап всепоглощающих мыслей, но жуткий визг тормозов в буквальном смысле заставил меня очнуться. Я не успел предпринять ничего, чтобы защитить себя, поэтому следующее что я помнил, была ужасная боль в носу и небольшое красное пятнышко на синей спинке сидения передо мной. Похоже, мы попали в аварию.

- Вы сбили человека!

Я слышал чьи-то испуганные визги. В автобусе стоял невообразимый шум. Я словно находился в улее, переполненном озабоченными работой пчелами, только эти пчелы не собирались работать. Они просто гудели, возмущались, ругались, кричали и плакали. Все вскочили со своих мест и спешили к выходу, но из-за образовавшейся толкучки никто практически не сдвинулся с места. Они сражались за право первыми покинуть, возможно, один из самых безопасных автобусов фирмы Американ Экспресс только для того, чтобы удалить свою хорошо замаскированную жажду крови.

«Вы сбили человека»

Домохозяйки, байкеры, коммивояжёры, элегантные леди, простые рабочие и даже дети – все они ломились к выходу только за тем, чтобы посмотреть на человека, которого «Вы сбили».

Автобус опустел буквально через несколько секунд, и только несколько таких же как я безразличных остались сидеть на своих местах. Я осторожно приподнялся со своего места, но не за тем чтобы выйти, а для того, чтобы просто посмотреть на водителя.

Я не ошибся, мужчина все так же сидел на своем месте и испуганными глазами смотрел сквозь лобовое стекло. Я видел его со спины, но что-то глубоко внутри подсказывало мне, что он на самом деле боится. Мне было искренне жаль этого упитанного седовласого мужчину. Он ведь даже не подозревал, что отправляясь на работу этим утром, он больше  никогда не вернется домой прежним. Он никогда не зайдет в свой маленький коттедж или, возможно, небольшую уютную квартирку, и никогда не скажет старушке-жене, которая прожила с ним бок-о-бок полжизни – «Привет милая, я дома. Как прошел твой день?». Он больше не позвонит своим детям, чтобы спросить как поживают его внуки, потому что с этой самой минуты его жизнь изменилась. И если полсотни окруживших, возможно, мертвого пешехода, винят водителя в случившемся, я могу только жалеть его. Я знаю каково это, когда кто-то без твоего ведома меняет твою жизнь. И , знаете, совершенно не важно, меняют ее в лучшую или худшую сторону, ее просто меняют, а вы можете только молча стоять в сторонке. С той самой секунды, когда кто-то начинает поворачивать русло уже привычной вам реки, у вас просто нет ни возможности ни времени воспротивиться этому. Приняв как должное, любой из нас продолжает плыть по течению.

Я видел будущее этого несчастного старика, и если оно не было зарешечено окнами местной тюрьмы, то уж точно было приковано к креслу в дешевой холодной квартирке. Одиночество, обед из полуфабрикатов и регби по телевизору. Жена мирно покоилась на кладбище, а звонки детям в другой штат были ему не по карману.

- Аптечка. У вас есть аптечка?

Мужчина, казалось, не реагировал. Он был слишком шокирован происходящим.

- Водитель, вы меня слышите.

- Аптечка в бардачке. Вон там посмотрите. – Мне стало противно. Я неопределенно махнул рукой, желая просто отогнать назойливую женщину от уже ментально мертвого водителя, но она просто проигнорировала мои слова, вцепившись своими наманекюренными пальцами в плечо несчастного старика.

Женщина напоминала мне одну из тех мух-стервятниц, которые обычно кружились над разлагающимися трупами. Ее темно серый костюм и  выпуклые очки как нельзя кстати дополняли противный характер.

- Я же сказал, посмотрите в бардачке! Не видите, что у него шок?! – Протиснувшись между кресел, я стремительно направился к водителю.

Женщина открыла рот, чтобы почтить меня какой-то из привычных ей грубостей, но я оказался проворней. Открыв бардачок, я достал лежащую там красную коробочку с белым крестиком на ней и всунул в руки стервятнице. Не мешкая, она быстро сошла по ступенькам и скрылась в толпе, образовавшейся возле автобуса.

Не удержавшись, я бросил короткий взгляд на седовласого водителя, но этого вполне хватило, чтобы понять. Я не ошибся. Глубоко внутри мужчина справлял собственные похороны.

POV Frank

2000 год.

 - Просыпайся, маленький ублюдок!...

Где-то на задворках разума я слышу, как он снова обращается ко мне. Я не понимаю день сейчас или ночь, потому что здесь всегда темно… и холодно… и сыро, поэтому я не уверен, что именно ему от меня нужно. Мои глаза плотно закрыты, и сновидения все еще мелькают под моими веками, но я все так же чувствую Его присутствие. Я сплю и в то же время давно проснулся, но в любом случае мое тело слишком тяжелое, чтобы я смог его поднять.

- Ты меня слышишь, уродец?! – Он садится на корточки возле меня, и по моим ноздрям бьет запах сильнейшего перегара. Я постепенно понимаю, что ему нужно, но предпочитаю оттянуть этот момент. Я словно притворяюсь мертвым. Хотелось бы мне быть мертвым на самом деле…

- Ах ты сученок, игнорировать меня вздумал?! – Он резко хватает меня за ворот футболки и приподнимает над землей,  чтобы в следующую секунду отпустить и позволить мне упасть прямо на холодный каменный пол. Он  вцепляется в мои волосы и прикладывает головой о бетон, а потом еще раз, и еще, и еще… и еще. Ему нравится, но я не реагирую. Я продолжаю наслаждаться сновидениями, затерявшись в их плотном и непроглядном тумане.

Моя голова болтается словно болванчик, и мне кажется, что еще чуть-чуть, и она слетит с моей шеи. Сегодня, по крайне мере сейчас, ублюдку ничего не светит, и он убирает свою мерзкую толстую руку, не преминув вырвать достаточно большой клок волос.

Не успевшая как следует зажить бровь снова кровоточит, теплые приятные струйки стекают по моему лицу на пол, а я еле сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться.

Обычно он уходит сразу, когда после нескольких попыток ему не удается привести меня в чувство, но не в этот раз. Я знаю, что он стоит рядом, потому что своей жирной тушей он загораживает свет от тусклой лампочки, потому что  мой личный спертый воздух  мешается с его противными запахами: паленая водка, дешевое вино, старый одеколон, хозяйственное мыло, ментоловые сигареты, дешёвый порошок из прачечной и бананово-клубничный Dirol. За несколько лет пребывания здесь я научился чуять и различать эти запахи. Я научился бояться их, более того, я привык их ненавидеть.

Ублюдок тяжело дышит. Его образ жизни убивает его каждый день, но, похоже, мы оба получаем от этого удовольствие. Он постоянно кашляет и плюется кровью, а я с нетерпением жду, когда эта тварь скончается от рака легких или желудка.

Я лежу лицом вниз и стараюсь не дышать. Молюсь несуществующему богу, прося лишь об одном, чтобы он наконец ушел отсюда, потому что еще немного, и от недостатка кислорода я начну задыхаться, мое тело забьется в конвульсиях, а он поймет, что все это было всего-навсего притворством.

Я слышу как скрипят его ботинки, когда он поворачивается ко мне спиной, и стараясь особо не шуметь, делаю быстрый вдох. Ожидание растягивается на несколько минут, хотя на самом деле прошло не больше секунды. Он не уходит, нет. Ублюдок поворачивается ко мне, и спустя мгновение выливает мне на голову ледяную хлорированную воду. Это была вода, которая предназначалась мне на сегодня, но я не жалею, что ее больше нет. Вот уже полгода я мечтаю о душе, и, похоже, сейчас мое желание в каком-то смысле осуществилось. 

Он со всей присущей ему злостью бросает в меня тарелку с едой, наверняка целясь в затылок, но промахивается. Отскочив в нескольких сантиметрах от меня, алюминиевая мисочка одиноко котиться куда-то в сторону, а остатки  холодной загустевшей каши медленно затвердевают на полу.

Грубо развернув меня ногой, ублюдок несколько секунд вглядывается в мое беспристрастное лицо, и на последок пнув под ребра, уходит.

Сегодня, сейчас я справился.

Я делаю выдох и еще один осторожный вдох, но не позволяю себе даже на секунду приоткрыть глаза. Я должен быть точно уверен, что он не наблюдает за мной, мне следует быть осторожным, а иначе я буду жестоко наказан.

Сон уже отступил, позволяя боли занять свое законное место.

В гостиной скрепят половицы, пружинки на диване тихо стонут под его весом. Он громко кряхтит, нагибаясь за пультом, а потом снова включает свое любимое шоу про рестлеров.

Теперь я действительно могу вздохнуть спокойно. Он не тронет меня еще как минимум полчаса. Потом по телевизору будет реклама, и тогда он точно придет проверить, не пришел ли я в себя.

Ничего не боясь, я наконец-то открываю глаза. Сажусь на своем коврике и лениво окидываю уже ставший мне родным полутемный подвал. Ничего так и не изменилось. В углу напротив лестницы стоит старый заросший паутиной котел, которым не пользовались как минимум лет десять. Его стрелка безжизненно замерла на отметке 20, но я не знаю что это значит и, наверное, никогда не узнаю. Возле котла стоит парочка канистр с горючим, но я почти уверен, что в них нечего нет. Под стеной теснится узкий деревянный стол, на котором разложено несчетное количество инструментов. Орудия моих пыток могли бы стать моим спасением. Если бы я только мог дотянутся до чертового стола.

Рядом стоит старая, местами порванная коробка с моим именем на ней. Почему-то мне казалось, что это мое имя, и именно она все это время не покидала мой мозг. Не знаю почему, но мне важно было знать, что в ней. Каждый день я смотрел на нее часами, а она будто специально стояла так далеко и дразнила, дразнила, дразнила…

Под лестницей находится мерзкий ржавый умывальник. Старая прокладка давно сгнила, и поэтому с крана постоянно капает вода.   Поначалу этот звук сводил меня с ума, просто таки заставляя рвать волосы на голове, но уже на втором году моего обитания здесь, я привык, научился заглушать этот раздражающий звук собственными мыслями.

Под умывальником одиноко валялась та самая миска, в которой когда-то находилась моя еда.

Я  снимаю остатки овсянки со своего лица, отдираю ее с никогда не мытого пола и быстро бросаю в рот. Ее слишком мало, и я все еще хочу кушать, но я стараюсь не думать об этом, потому что знаю, что больше еды не получу. Потому что от мыслей о маленьком кусочке заплесневелого хлеба, живот начинает крутить сильнее, поэтому я стараюсь не думать о еде, совсем не думать. Я убеждаю свой мозг, а заодно и желудок, что совсем не голоден. Я представляю, что только что съел большую миску пасты, в томатном соусе вперемешку с пармезаном, или проглотил специальную большую порцию со скидкой за 5.99$ из макдональдса.  Я вспоминаю мамины супы, которые, будучи ребенком, я так не любил, и представляю, как залпом выхлебываю всю кастрюлю отвратительно пахнущего тофу-супа. В своих мечтах я всегда сыт и всегда счастлив. Мне тепло и уютно. За несколько лет я научился переносить представленные мною вещи в реальность.

Удивительное существо человек, ведь он может приспособиться буквально ко всему.

Спустя год я привык к грязной всегда влажной подстилке, которая служила мне кроватью. Я научился развлекать себя, полностью погружаюсь в мир в моей голове, и что интересно, это действительно работало. Меня больше не угнетало сидение на одном месте, потому что где-то там, далеко-далеко все было по-другому.

Я почти не могу двигаться, потому что ублюдок приковал меня за руку к пыльной протекшей батарее. Чтобы не дать себе покрыться пролежнями, по ночам, когда Он спит, я встаю на ноги, на сколько это возможно, и просто начинаю прыгать. От ежедневного сидения они почти не слушаются меня, но я все равно пытаюсь их кое как разминать, в надежде, что однажды если не убегу, то хотя бы поковыляю отсюда.

Порой я мечтаю отрезать себе руку, чтобы наконец-то избавиться от чертовых наручников, но предусмотрительный ублюдок не дает мне ничего, что так или иначе могла бы стать моим спасением.

Однажды, я пытался убить себя пластиковой ложкой, но только повеселил ублюдка. Он долго смеялся надо мной, называя глупой бестолковой сучкой, а я, роняя слезы, продолжать кромсать вены чертовой сломанной ложкой. После этого случая он больше не давал мне ни ложек, ни тем более вилок или ножей, даже пластиковых. Еду приходилось есть руками из алюминиевых тарелочек, которые, как бы сильно я не хотел, не могли причинить абсолютно никакой боли.

Я неоднократно пытался убить себя, разбивая голову о стену или батарею, но все мои попытки были напрасными. Я либо просто терял сознание, либо ублюдок приходил и избивал меня до потери сознания. Несколько раз я даже пытался утопить себя в унитазе, но он успевал везде. Каждая моя попытка что-то предпринять заканчивалась новыми побоями и унижением для меня. Но сколько бы он не бил меня, сколько бы не насиловал, я просто не умирал. Я словно не мог, был бессмертным, и мне суждено было вечно это терпеть. После тех случаев в уборной ублюдок надевал мне на шею собачий ошейник и на цепи водил в туалет, но это случалось не чаще чем раз или два в месяц.

Примерно раз в полгода я получал заветный душ, но за это должен был платить ужасную цену. Он стоял и следил за тем как я дрогну под ледяными струями,  чтобы я не вздумал убить себя, чтобы я не вздумал сбежать, чтобы  не смел даже подумать о том, чтобы включить горячую воду. Он просто стоял, держа меня на этом чертовом поводке, и облизываясь смотрел на мое тощее покрытое синяками тело. Его глаза словно расширялись, зрачки становились темными и мутными. Без всяких предпосылок он силком вытаскивал меня из потресканной ванной и наклонял над раковиной, заставляя смотреть в треснувшее зеркало. Он снимал свои брюки, без любой подготовки всаживая в меня свой грязный член, и остервенело трахал, крича: «Смотри, ничтожество, точно так же я ебал твою мать!» И я смотрел, смотрел на свое отражение и с каждой секундой ненавидел себя все больше и больше, потому что он действительно был прав. Я ничтожество, я просто жалкий кусок дерьма.

Наклонившись к земле, я принялся жадно вылизывать лужу, которая натекла от воды, которую ублюдок вылил на меня. Мне зверски хотелось пить, поэтому сейчас меньше всего меня волновало, что эта вода смешалась с кровью и грязью.

Бровь кровоточила все сильнее, и чтобы прекратить  это, я приложил к ней свой старый грязный свитер, который служил мне одновременно подушкой и одеялом. Слезы маленькими дорожками стекали по моим щекам, оставляя за собой чистые светлые полоски кожи. Я не запрещал себе плакать. В моем положении это было, пожалуй, единственным, что мне оставалось.

Не помню, сколько времени я провел в подобном положении, но из ступора меня вывели приближающиеся шаги. Я не ошибся, ублюдок снова шел сюда, но в этот раз я не собирался притворятся.

- Очнулся наконец-то? – Он стоял в полуметре от меня и криво ухмылялся, а я лишь покорно кивал головой.

- Вижу ты и завтрак уже съел?

Еще один кивок.

Он несколько секунд просто стоял и смотрел на меня, словно решая, как еще можно причинить мне боль, но так ничего не сообразив, он просто развернулся и собрался уходить.

Я был удивлен.

- Можно мне воды? Пожалуйста, – мой голос был очень тихим и ужасно хриплым, но ублюдок все прекрасно расслышал.

- Воды?! Нет, прости, это непозволительная роскошь нынче. – Он криво ухмыльнулся, но я так же покладисто кивнул. За эти несколько лет я научился его слушаться.

- Но, ты можешь кое-что сделать для меня, и я обещаю, я дам тебе воды. – Его уродливое лицо разрезала пошлая улыбка. Я прекрасно понял, чего он хотел, и я согласился. Мне просто страшно хотелось пить.

Он подошел ко мне почти вплотную, на ходу расстегивая свой ремень и приспуская штаны. Ублюдок навис надо мной, своим страшным взглядом призывая начать.

- Хочешь воды? Заработай ее.

Без тени стеснения или унижения, я плюнул себе на руку и взяв его маленький член, принялся стимулировать его.  Ублюдок недовольно поморщился, бросив в мою сторону что-то похоже на «грязный уродец» и резко ударил меня по лицу. Ему не нравилось, когда я делал так, но я просто не мог просто сразу взять его член в рот, потому что прекрасно помнил, что бывало в те несколько раз, когда я делал так как он хотел. Он просто мочился мне в рот, громко и судорожно хохоча, а порой даже заставлял глотать эту гадость.

Я еще несколько раз провел рукой по его члену, не забывая ласкать яички, а после, плотно зажмурив глаза, вобрал его в себя. Должен сказать, мне крупно повезло, что природа обделила этого психа размером, иначе мне было бы в сто раз хуже. Наскоро доведя его до оргазма, я поспешил отстраниться и уткнуться лицом в свой свитер. На меня снова накатила волна ненависти и жалости к себе, и я не хотел позволять этому уроду видеть мою истерику.

- Хороший мальчик, - он небрежно взлохматил мои волосы, натянул свои брюки и собрался уходить.

- Воды? – я умоляюще смотрел в спину этому чудищу. Где-то глубоко в душе во мне все еще теплилась крохотная надежда, но он лишь громко и истерично расхохотался.

- Прости, мальчик, сегодня ты ее не заработал.

Он снова ушел наверх, смотреть свои любимые глупые телешоу, а я завалился набок, стараясь подавить подступающие к горлу рыдания.