POV Gerard: 04:05, Блэкбери, 105 Квартира. Наша с Бертом квартира. Непривычно светлая, но не слепящая нервирующей яркостью. Кажется, что в доме работают источники яркого, но на удивление мягкого света. От него глаза не устают, а наоборот – отдыхают. Я прохожу в когда-то любимую мной гостиную, в которой так любил сидеть на пушистом белом ковре и читать без спросу заимствованную, но заочно разрешенную книгу. Этот ковер до сих пор лежит на ровном паркете и привлекает меня своей чистотой и запахом стирального порошка, прося меня этим сесть на него и почувствовать всю его мягкость и гостеприимность. Переводя взгляд на стеклянный журнальный столик, я натолкнулся на не слишком толстую книгу в твердом переплете - Пауло Коэльо «Алхимик». Одна из моих любимых книг, которую я буквально проглотил за одну ночь. На многочисленные просьбы выключить свет и идти спать я не обращал никакого внимания, променяв полноценный сон на захватывающий сюжет теперь уже дорогой сердцу книги. Эта история заставила меня по-другому взглянуть на совершенно обыденные и привычные мне вещи. История, подобная сказке, но в то же время содержащая в себе глубокие и важные жизненные морали, рассказывает о жизни совершенно простого юноши, который помимо пастушества никаких целей не признавал. Но потом, овладев непомерным желанием следовать Своей Стезей, он полностью изменил свои взгляды, ценности и желания, променяв скучные дни в компании своих овец или, быть может, дочки суконщика, на бесценный опыт торговлей хрусталем, незабываемое путешествие по бескрайним пескам африканской пустыни, нереальной красоты пальмовый оазис и неописуемого совершенства Египедские пирамиды. Можно до бесконечности восхвалять итак признанную книгу, но во мне она породила желание что-то в себе изменить. Может, не в себе самом, а именно в жизни. Хотелось бы бросить все, как Сантьяго бросил своих овец, и оправиться на обучение миром, следуя Своей Стезей, но невидимые барьеры, самостоятельно выставленные мной, заставляют меня сидеть дальше на этом ковре и читать о бесстрашном юноше, который смог перебороть внутреннее противостояние и отправиться в путешествие. Поэтому эта история настолько и цепляет внимание, так как никто еще не совершил такой, казалось бы, простой поступок – позабыв о прошлых достижениях, идти по совершенно новой, не истоптанной дороге, следуя волей своего сердца.
Исследуя дальше свою гостиную, непроизвольно натыкаешься на почти незаметные капли кофе на паркете, легкий слой вчерашней пыли на итальянской мебели из красного дерева, на несвежие занавески на окнах, которые еще пропускали в комнату достаточно света, и на горшок с искусственными комнатными растениями, так как за живыми ухаживать просто было бы некому, а дополнительная, хоть и не настоящая, зелень придавала больше жизни итак светлой и доброй комнате. Эти изъяны, которые я ранее не замечал, и которые, вроде, считаются недостатками, кажутся мне такими нужными и необходимыми, что мысль покинуть эту комнату отпадает напрочь, и возникает желание лечь на широкий диван и уснуть, почувствовав спокойную и мирную обстановку комнаты. Я понимаю, что то, что я здесь нахожусь, чувствуя себя совершенно расслабленно, - нормально. Хотя мое подсознание помнит события, происходящие именно в этой квартире, именно в этой комнате, и даже именно на этом диване. Я еще помню страх, испытываемый мной перед Бертом, тело помнит бесчисленные удары и издевательства, а разум помнит разочарование, сила которого превышает все физические испытания. Но это все кажется настолько неправдоподобным, словно под пленкой забытья, которая образовалась под воздействием времени, или другой блок не позволяет мне разглядеть эти события более подробно. Кажется, прошло лет сорок, и я, будучи стариком, прохожу в это помещение, стены которого начали питать меня далекими воспоминаниями. Но тут я чувствую, что мои плечи накрывают такие сильные и такие надежные ладони. Я не оборачиваюсь назад, я продолжаю стоять на пороге в гостиную, и упорно не перевожу взгляд за спину, будучи уверенным, что мне не угрожает какая-либо опасность. Я чувствую нежность и страсть, которые выражают непринужденные поглаживания по моим плечам, чувствую как уверенность, так и некоторую робость, чувствую желание и ограниченность действий, власть и нерешительность, любовь и боль, удовольствие и страдание, которые испытывает этот человек, опыт и незнание и, наконец, огромный страх потерять, который ни с чем не контрастирует. Я уже почти мурлычу от тепла и ощущения защиты, но вдруг эти руки, к которым я так привык, отпускают меня. И больше они ко мне не прикасаются. А мне от этого стало больно и обидно. Я потерял то, к чему так привязался, и мне совсем не хотелось со всем этим прощаться. Я совершенно точно уверен, что это чувство, которое я испытал рядом с этим человеком, абсолютно ново и не исследуемо. Я еще не сталкивался с подобным вкусом, который задурманил мой разум, побудил желание навсегда остаться зависимым от его аромата, и который ушел. Ушел навсегда. Ушел и оставил меня без ответа, решив, что мне не обязательно знать, кто это был. А я остался стоять в этой гостиной, которая уже не представляла для меня ничего, кроме пустой комнаты. Уже не чувствовалось тепло света, не было былой ласки для взгляда, не было чувства уюта. Ощущалось лишь одиночество, которое стало меня душить. Сначала ясно ощущалась тупая боль в ребрах, потом она стала острее. Стало слишком сложно сделать глоток воздуха, а теперь и вовсе зажгло лицо, будто плеснули кислоты. Захотелось громко закричать, но губы, будто расплавленные под высоким градусом, слиплись и растягивались эластичной резиной, и ни о каком дыхании уже не вспоминалось. Ощущение, будто я занят мирскими проблемами, а до бесполезного дыхания мне нет дела. Когда воздух перестал поступать в легкие, мне стало интересно, а сколько времени я смогу продержаться без этого жизненного топлива? Эта сумасшедшая идея обходиться полностью без него, но при этом нормально жить и заниматься деятельностью вообще показалась мне гениальной. Вдруг моя гостиная куда-то растворилась, но на смену ей, дабы я не скучал, пришла другая, более темная комната. Ну и что за дела? Где свет? Что это за потолок, который слишком высоко находится, чтоб не достать руками? Зачем вообще нужны потолки, если их нельзя задеть? Чтоб люстрам было за что держаться? Вместо этого можно придумать что-нибудь другое, я считаю. Но дышать становится все сложнее и сложнее… Я… действительно не могу дышать!
Скинув с себя остатки сна, я постарался сделать глубокий вдох, на что боль в ребрах отозвалась моментально. Очередной рефлекторный вздох вызвал ощущение, похожее на удар молотом, а следом за ним острую резь. Попытки закричать увенчались полным провалом, которые повлекли за собой очередные панические вдохи и очередные невыносимые спазмы. На грани сознания я понимал, что где-то рядом должен спать Фрэнк, и его следует как-нибудь добудиться. Используя остатки сил, я начал колотить ногами по постели, так как кряхтения и скрипения зубами не приносили никакого результата. Рука кое-как дотянулась до прикроватной тумбочки и скинула с нее светильник, шум от чего смог уловить даже мой почти нефункционирующий слух. С последней надеждой, что мне удалось разбудить Фрэнка, я уставился в сторону дивана, но мутный взгляд, заволоченный пеленой страха и паники, не смог различить даже размытого силуэта. Вот она темнота, вот он полный вакуум и бесконечная боль в области ребер… - Джи, твою мать!!! – громкий крик взбешенного Фрэнка заставляет меня сделать вздох воздуха, который жгуче ударил в нёбо, а потом густым вихрем сразу направился в мозг, куда-то в затылочную часть. Яркий свет резанул по глазам, но они упорно не закрывались, ровно, как и мой рот. Сверхчувствительные органы слуха улавливали даже как кровь бьет по вискам, не говоря уже о сбивчивых криках Фрэнка. – Дыши, сука! И только попробуй не дышать! – продолжал кричать он, что-то утягивая у меня на груди, от чего мне становилось очень легко и хорошо. Почему он злится на меня? Я что-то сделал не так? Я как-то повел себя неправильно? Мне так грустно от этого… - Приди в себя, я сказал! Джерард! – и тут резкий удар по лицу (а может, и несколько) основательно привели меня в чувства, заставив вспыхнуть в пламени острой боли все мои швы и синяки на лице, а так же вспомнить о ноющих ребрах, которые ныли еще больше, чем прежде. - Больно! – взвыл я. - Где больно?! – в надежде спросил не бешеный, как мне показалось с первого раза, а до предела напуганный Фрэнк. - Все больно… - как-то жалостливо проскулил я. Образ героя, который я старательно примерял на себя весь прошлый день, слез с меня не оставляя за собой ни жалкого следа этой функции притворства. – Дышать больно… - А ты дыши. - Я дышу. - Умничка, - прошептал он мне в макушку, мягко наклонив к себе, после чего уткнулся губами мне в волосы и крепко обнял дрожащими руками. – Никогда, слышишь? Никогда не вздумай меня больше так пугать, - немного отдышавшись, проговорил он таким голосом, будто он пытается унять в себе порывы рыдания. Его голос почти срывался на плачь, но сохранял в себе силу и уверенность, на что я безапелляционно ответил: - Обещаю, - хотя и понимал, что это совершенно от меня не зависит. По реакции и виду Фрэнка я могу сделать выводы, что со мной что-то происходило, а из смутных воспоминаний – я задыхался. Мне было очень страшно наблюдать за Фрэнком, человеком, которого я боялся больше всех разочаровать в подобном состоянии. Это я понял именно сейчас, чувствуя его дрожащие, но сильные объятья, которые питали меня безграничной уверенностью, хотя сами этим не обладали. Я коробил себя всеми силами за то, что это по моей вине, поэтому я сейчас так сильно хотел встать, улыбнуться со всей верой и искренностью, и сказать, что это действительно больше не повторится. Но не мог этого сделать из-за полной нечувствительности нижних конечностей, и невыносимого жжения на лице. - Что со мной было? – рискнул задать вопрос я. - Ты… ты… Очень тяжело дышал одно время, - явно пересиливая эмоции, заговорил он. – Я встал, чтобы посмотреть, что с тобой, но ты начал сильно сопротивляться, бить по кровати ногами и зачем-то скинул светильник с тумбочки. Потом… Ты долго не мог проснуться, я пытался тебя разбудить… Еще эта повязка… Я не знаю, с чем это связано, но тебя била сильная лихорадка, и поднялась высокая температура, а потом ты и вовсе перестал дышать. Завязав ослабленный бинт на ребрах, мне удалось тебя заставить хоть как-то вздохнуть, потом… - Не продолжай, - перебил его я. – Потом я помню. Фрэнк тяжело вздохнул и снова уткнулся губами мне в волосы. Еще долгое время, до самого рассвета, мы сидели на его кровати, так же находясь в обнимку и покачиваясь в ритме колыбельной. Мы не отпускали друг друга, слушая общее прерывистое дыхание, и не обмениваясь ни словом. Лишь однажды я отпустил его сходить за стаканом воды, чтоб потом опять лечь на кровать в более удобное положение, стараясь усыпить кого-то из нас, хотя оба так и не сомкнули глаз. - Прости, Фрэнк, - вырвалось у меня, когда я уже не мог держать в себе это, чувствуя рядом беспокойного и по прежнему бодрствующего спасителя. - Не бери в голову, Джи. Все уже прошло. Ты лучше скажи мне, как ты себя чувствуешь. Ничего не болит? – поглаживая меня по голове, спокойно спросил Фрэнк. - Все относительно хорошо, вот только лицо очень сильно… жжет, - признался я. - Ну-ка, - Фрэнк повернул меня лицом к себе и сначала внимательно рассмотрел, а потом принялся аккуратно отклеивать пластыри. Его случайные касания к швам мгновенно обжигали разъяренные нервы, из-за чего легкое колыхание воздуха причиняло страшную боль, казалось бы, уже не свежим, и немного затянувшимся, ранам. Как только первый был отклеен, лицо Фрэнка исказилось в гримасе ужаса, страдания и… отвращения. Левый уголок его верхней губы немного задрожал, а потом медленно пополз вверх , обнажая разомкнутые челюсти. Нос немного сморщился, а брови напряженно съехались к переносице. - Твою мать… - в ужасе прошептал Фрэнк.
|
