POV Gerard: Блэкбери, 105 05:00 - Потерпи, немного осталось, - спокойно проговорил Фрэнк, отлепляя от моего лица очередной пластырь, пропитанный кровью и какой-то непонятной желто-коричневой слизью. Мы находились в ванной комнате. Звук льющейся воды, который по мистической природе своей должен успокаивать, наоборот действовал на меня раздражающе, побуждая во мне зарождение бомбы, время взрыва которой относится к разряду самых непредсказуемых событий. Я сидел на борте ванны и взглядом уставился в кафельный пол. Меня нервировал этот белый цвет, эти серые полоски между керамическими плитами, этот резиновый коврик, который я, не удержавшись, пнул под ванну. Мое состояние сродни ощущению, словно я хожу по тонкой, почти условной грани между тихими мерными волнами и резким крутым берегом. То есть я чувствую себя относительно спокойно, что выражает мой внешний вид, но внутри меня, в самом жерле, я то и дело заглушаю агрессивные всплески разгоряченной лавы, дабы не спровоцировать взрыв боли, внутренней злости и невозможности терпеть. Я напряжен до кончиков пальцев и старался не расслабляться ни на мгновение, боясь почувствовать ту обжигающую, уже знакомую мне, боль в области лба. В очередной раз Фрэнк поднял мою голову за подбородок, чтоб аккуратно, стараясь не задеть раздраженных участков кожи, отлепить липкую полосочку медицинского препарата с моего лица. Он был сосредоточен, и, стараясь не отвлекаться, внимательно рассматривал мои раны. Действовал Фрэнк очень медленно и расчетливо, словно в уме решая тройные интегральные уравнения. Но его медлительность отлично растапливала во мне печь, в которой стремительно плавилось мое терпение, а уже через несколько мгновений зуд под пластырем терпеть стало невозможно. Я скинул с себя его руки, и, вцепившись в края жесткой липкой ткани, с силой содрал с себя эти нервирующие куски пластыря. Не ожидая жгучей боли, я зашипел сквозь плотно сжатые зубы, мысленно проклиная себя за резкость. - Что ты делаешь?! – закричал Фрэнк, пытаясь схватить меня за кисти. – Сиди смирно, эй! Плавность и бережливость его рук мгновенно сменились на спешные и менее аккуратные жесты. Я вынудил Фрэнка отвлечься от меня всего на пару мгновений, чтоб он смог смочить марлю в воде, а потом, не задевая швов, вытереть кровяные подтеки, которые мгновенно прочертили дорожки от висков к подбородку. Фрэнк был взбешен. Его руки тряслись не то от гнева, не то от напряжения. Он злился на меня, считая, что я намеренно причинил себе боль. Ведь он делает для меня все, чтоб я чувствовал себя лучше, и моя выходка является не самым благодарным ответом. Тем не менее, он продолжил вытирать мне лицо, но уже более без какого-либо трепета, при этом шумно дыша через нос. Он жестко сжимал в руках мокрую марлю и, сильнее обычного держа меня за подбородок, прижимал ее к кровоточащим швам. Мне кажется, он бы с удовольствием мне врезал. Ему бы хватило чуть сильнее сжать свои пальцы, чтоб обеспечить мне вывих челюсти. Или один удар в голову сразу бы лишил меня итак шаткого сознания. Но Фрэнк продолжал стоять возле меня и, шумно выдыхая воздух, вытирать кровяные подтеки. - Твои швы загноились, Джерард. Нужно вести тебя в больницу, - он швырнул тряпку в раковину и уперся в нее руками, тяжело опустив голову. - Фрэнк, ты же знаешь, что мне нельзя туда. – Еле шевеля онемевшей челюстью, ответил я. Былое раздражение уступило место более-менее трезвому мышлению. Я прикинул, чем может для меня обернуться визит в больницу, поэтому попытался взять себя в руки, засунув собственную вспыльчивость куда поглубже. – Давай, что-нибудь придумаем. Мы сможем справиться и в домашних условиях, не прибегая к помощи врачей. - Джи, я ничего не смогу сделать, прости. Я не знаю, какую мазь тебе лучше будет использовать, нужно ли наносить повязки или это противопоказано. Я, забирая тебя из больницы, знал, что подвергаю твое здоровье опасности и обрекаю нас на серьезные проблемы! – Фрэнк резко обернулся и схватился за голову, сильно сжимая свои волосы у самых корней. – Я знал, что рано или поздно случится этот чертов приступ, знал, что со сломанными ребрами нельзя шутить, и «на удачу» в нашем случае надеться бесполезно! - Фрэнк, - начал я, боясь, что он меня перебьет. – Никто из нас ни на что не надеялся. Мы уехали из больницы, потому что меня в любой момент мог бы застать Берт, а это еще ужасней, чем то, что мы с тобой сейчас имеем… - Врачи бы проконтролировали тебя, - все же перебил меня Фрэнк. - Пойми, нет. В ту ночь в клубе Берт хотел убить меня. Он не жалел сил, когда буквально втаптывал меня в пол, не брезгуя от моей крови на его ботинках. Его не останавливало ни то, что мы находились в общественном туалете, ни даже статья закона. Какая то санитарка в больнице ни за что бы его не остановила. - Я пытался говорить ровно и монотонно, не обращая внимания на пульсирующие болью швы, чтоб смысл каждого слова донести до нос обоих. Я прекрасно понимаю, что Фрэнк сейчас на взводе, он не спал ночь и, благодаря моему приступу, нервный срыв не за горами. Уберегая меня от Берта и врачей, он вынужден взгромоздить на себя колоссальную ответственность. И нет никакой гарантии, что Фрэнк на сто процентов застрахован от Берта, поэтому он невольно подписан и на верную смерть так же, как и я. Фрэнк молчал. Ссутулившись, он уставился взглядом куда-то на уровне моих коленей. Его плечи вздымались при каждом вздохе, а ноздри немного раздувались от того, с какой напряженностью он выдыхал. А я ждал от него судьбоносного ответа, как приговора. Для меня как никогда было важно его решение. - Я позвоню одному своему другу, - севшим голосом начал Фрэнк. – Он врач, и никому ничего не расскажет, если это потребуется. Я согласно промычал ему в ответ, а про себя мысленно выдохнул, словно с моих плеч свалился десятитонный валун. Фрэнк какое-то время оставался стоять на месте, словно колеблясь между чем-то, но потом, вытерев зачем-то и так сухие руки о собственные джинсы, вышел из ванной комнаты. Я же продолжал сидеть в неизменной позе, невольно прислушиваясь к его удаляющимся шагам. Прости, Фрэнк. Я безмерно тебе благодарен, но по непонятным мне причинам я отвечаю твоей помощи своим скотским отношением. Люди, оказывающие поддержку нуждающимся, в ответную получают плевок в лицо. Возможно, отсюда и пошло народное людское поверие «не делай добра, не получишь зла». Но еще более парадоксальным, а от этого – более необъяснимым является то, что человек, испытывающий самые добрые и искренние чувства, не может открыть свою душу, а вместо этого из его внутренностей просачиваются иголки, которые впоследствии ранят ближних. Сегодня я примерил на себя образ этого «дикобраза». А когда-то я предстоял в свете Великомученика, принимая те самые иголки от Берта, которые только что метнул во Фрэнка. Это просто какая-то непонятная реакция моего собственного организма на помощь Фрэнка. Мне гораздо проще сохранить холодное выражение лица и принять безответно-неподвижную позу, чем с радостными благодарными криками кинуться к нему на шею. Отпечаток прошлой жизни все еще имеет во мне место, хотя я уже трезво считаю это пройденным этапом. Невольничество, слабохарактерность, не сопротивление - все это уже позади, осталось лишь зализать раны, но именно сейчас мне захотелось почувствовать себя живым, не спящим. Я воспринимаю свою жизнь поэтапно. Особенно остро это ощущается именно сейчас – в момент, когда я перешагнул одну из граней, разделяющих эти самые этапы. Пока я вижу четыре этапа: «Жизнь до Берта», «Жизнь с Бертом», «Существование» и «Жизнь после Берта». Сейчас я стою на воображаемой прямой и вижу позади себя три пройденных этапа. А впереди же есть дорога, но она представляется в виде сплошной, размытой, словно рассматриваемой через оптическую линзу, линией. Почему я назвал почти все эти уловные этапы так, чтобы они были непосредственно связаны с Бертом? Потому что, каким бы грустным, печальным, невыносимым, отрицательным, жутким, ужасным и каким-еще угодно плохим не был бы Берт, в моей жизни он являлся именно эпопеей. Сюжет, связанный с ним, принимает самую высшую отметку пирамидальной кривой моей жизни, поэтому все остальные эпизоды будут оцениваться именно сравнительно с «вершиной». Жизнь до Берта складывалась как нельзя монотонно. Я жил в обычной семье с обычными родителями. День начинался с привычного совместного завтрака в обществе матери, неугомонного младшего брата и вечно ворчливого отца, неизменно держащего перед собой предмет типографии - газету, пытаясь перегородить себе обзор и не видеть, как оказалось, ненавистную семью. Потом каждый разбредался кто куда: отец на работу, мы с Майки в школу, а потом на баскетбольную площадку, а мать оставалась дома, чтоб навести в каждой комнате порядок и приготовить своим детям сытный обед. Отец никогда не присутствовал с нами на каких-либо семейных мероприятиях. Все, чего он позволял себе, это разделить с нами завтрак и уйти из дома, чтоб вернуться поздней ночью. Наверное, так бы продолжалось все время, как и в любой другой среднестатистической американской семье, но потом Уэй старший решил разорвать циклическую однородную цепочку и ушел из семьи. Будучи уже взрослым человеком, я расценил его уход как вполне себе логическое завершение. Это было весьма предсказуемо с его стороны. Время шло. Из вечно резвящихся школьников мы с Майки превратились во взрослых парней с формировавшимся мнением и трезвым взглядом на мир, а вот из когда-то молодой матери как будто вытекли все жизненные соки, и она стала походить на сухую, с каждым днем все больше увядающую, женщину. Она перестала следить за внутренним благополучием нашей уже неполноценной семьи и все, чего ей очень хотелось, чтоб ее дети встали на ноги и покинули этот дом, оставив ее в яро желаемом одиночестве. Понятно, что каждый родитель желает своим детям самостоятельного и высокого полета, но наша мать просто хотела, чтоб это случилось как можно скорей. Это желание было бы правильней назвать, «чтоб дети не заметили смерти матери из-за плотности дел на работе и уже созданными ими семьями». Эпизод «Жизнь с Бертом» был, наверно, слишком красив и приторно сладким. Он появился в моей жизни в самый подходящий для него, нежели для меня, момент. Я – закомплексованный и до невозможности неуверенный в себе человек был буквально вознесен к небесам. Другое выражение здесь попросту использовать нельзя, иначе оно бы не выразило всю силу этого блаженства. МакКрэкен буквально поднял меня над атмосферой и, указывая пальцем на весь наш существующий мир, сказал: «Видишь все это? Бери, что хочешь». Он чувствовал ко мне невероятную любовь, которая не признавала границ. Берт был открыт и предельно честен передо мной, не пытаясь скрыть и самого затененного уголка. Любовь приносила ему как наслаждение, так и мучение. МакКрэкен был одержим ею. И со временем эта бешеная любовь, проявив все свои правдивые качества, показав то, какая она есть на самом деле, а не как обычно описываемая в книжных романах, стала мучить нас обоих. Этап «Существование», несмотря на свое название, имеет самое прямое отношение к МакКрэкену. Это все равно, что «Существование с Бертом» или «от Берта», или «из-за Берта»… Что угодно! Здесь важно то, что этот эпизод жизни полностью асимметричен прошлому. Сейчас я имею за плечами широкую трассу, напичканную барьерами и испытаниями, а впереди передо мной тишь да гладь в виде размытой, словно залитой водой, тропы. Я не собираюсь сворачивать с нее, как бы меня не привлекала полная неизвестность, которая поджидает меня за пределами бортов. Я буду идти прямо, а именно в сторону спальни, куда некоторое время назад ушел Фрэнк, и попрошу у него прощения.
|
