Мое солнце, и это тоже ведь не тупик, - это новый круг.
Почву выбили из-под ног – так учись летать;
Журавля подстрелили, синичку выдернули из рук.
И саднит под ребром, и некому залатать.

Мои глаза открылись сами по себе, уставившись в крахмально белый потолок. По привычке я сразу же потянулась пальцами к щекам. Как обычно – горячая со сна кожа и мокрые дорожки, соединяющие уголки глаз с подушкой. Я плачу во сне, это нормально. Ночью все сильнее, сама слабая боль обостряется до такой степени, что кажется, будто нервы исцарапаны железным ржавым гвоздем, а до утра дожить просто нереально. Я плачу по ночам – и прошу не будить меня по этому поводу. Если есть еще слезы – значит, во мне осталось что-то, напоминающее, что я – всего лишь человек. Говорят, что женщины морально выносливее и терпеливее мужчин – это так. Меня можно сравнить с пластилином – я могу принять любую форму, прогнуться подо что угодно. Но ведь даже у пластилина есть свой запас прочности. Мой уже на исходе – и я покрываюсь миллионами маленьких кровоточащих трещинок. Иногда у меня дергается верхнее веко на левом глазу. Это незаметно. Поэтому я считаю это пустяком.

Сон подобен маленькой смерти; все чувства просыпаются постепенно, словно наполняется жизнью сосуд. Струи, бьющие в кафель ванной. Голос мужа, переливающийся вместе с брызгами воды. «Я не люблю одиночество, давай мчаться по улицам, включив музыку!» Голос благоверного ударяет мне в виски. Я нехотя поднимаюсь на кровати. Сегодня я должна переступить через себя и объяснить ему все. Накипело. Вздулось пузырьками и грозит вырваться наружу.

Опускаю ноги на пол. Ступни болят от постоянного ношения каблуков. Неровными шагами иду к ванной, хватаясь за стены. Сейчас или никогда.

Шум воды оглушает меня, заставляет взъерошить волосы, прижать жесткие пряди к заспанным глазам. В ванной невероятно жарко. Пар колышется перед зеркалом, оставляя на нем поцелуйные капельки воды. Занавеска задернута. За ней – очертания такого родного, такого изведанного тела. «Сейчас я покажу тебе, насколько сильно я тебя люблю», - голос, кажется, колышет занавеску. Он просто потрясающе поет. И это останавливает меня. Я замираю перед зеркалом, чертя пальцем на его визжащей поверхности линии. Получается крест. Вот точно такой я должна была поставить на моей жизни с мужем еще неделю назад. И до сих пор не смогла. Но мне необходимо это сделать. Открываю кран над раковиной. Полные руки холодной воды. За занавеской – все тот же плеск. Я тут, рядом с ним, в той же комнате. Но меня уже нет. Нет целых полгода. Я далеко отсюда всеми мыслями, чувствами, ощущениями. Выплескиваю воду на лицо. Становится немного легче.
- Джерард, - произношу я, пальцем касаясь теплой и мокрой занавески, - доброе утро.
- Доброе, - занавеска отодвигается, я вижу Джи, который пытается заправить непослушные волосы за ухо. У него не получается, одна прядь все время выпадает, оставляя на щеке четко вычерченную тень. Капелька скатывается по его щеке, падает на обнаженное, доверчивое плечо. Я понимаю, что не скажу ему и сегодня. Ничего не скажу. Мокрая рука Джерарда треплет мои волосы. Хочется плакать, но сейчас не ночь, и у меня не получается. Я привыкла быть сильной. Поэтому я чувствую, как щиплет глаза, как дергается веко. Ладонь на моей щеке.
- У тебя отпечаток подушки на лице, - улыбаясь, говорит Джи, проводя пальцем по моей коже. Кажется, там и есть та самая подушечная складка. Неважно. Я стою в одной ночнушке, босыми ногами на теплом мокром полу и смотрю в эти зеленые глаза. Они держат меня. Завтра. Завтра я плесну боли в эти глаза. Обещаю. А пока что я улыбаюсь, глядя на Джерарда, он мокрый до такой степени, что, кажется, сочится водой. С ресниц капает. Он смаргивает влагу, заставляя ее стекать по щекам, капать с подбородка. Хочется провести рукой по его лицу, ощутить под пальцами истекающую мягкость щек. Но нельзя. Меня может снова ударить тем же током, что и два года назад. Я улыбаюсь, уголки губ дрожат, но я надеюсь, что Джи не видит этого. Пар – мой союзник.

В одной из комнат трезвонит мобильник. Я отстраняюсь от тонких пальцев мужа, который сразу же прячет руку за теплотой занавески. Если мне звонят, это может быть либо срочный звонок, либо чрезвычайно срочный звонок. Джерард уже привык к этому, даже не пытается что-то мне сказать. Это бесполезно. Я зависима от маленькой черной коробочки с антенной, от нее зависит моя работа, а иногда и жизнь.

- Да, - я подбегаю к телефону с необычайной быстротой, на ходу отряхивая руки от липких капель воды.
- Это Третий, - представляется в трубке мужчина. Я знаю, что его зовут Фрэнк, но на работе он просто Третий, парень, способный обезвредить любое взрывное устройство за половину минуты. – Есть дело. На нашем месте через сорок минут, - сообщает он. Разговор закончен. Мне нужно ехать.

Я молниеносно одеваюсь; прыгая на одной ноге, натягиваю узкие после стирки джинсы. Неприятная истома ванной еще цепляется за мои плечи. Встряхиваюсь. Перед глазами – лицо мужа, нежащегося под каплями воды. Не надо сейчас об этом думать. Иначе начнутся сомнения, которые сейчас мне абсолютно ни к чему. Третий ждет меня.

Я думаю о Фрэнке все то время, пока зачесываю волосы назад, завязывая их в хвост. Смотрю на себя в большое зеркало и вижу все ту же невыспавшуюся особу. Каждая моя черта раздражает, кажется. Сзади из ванной выходит Джерард. Я наблюдаю за ним боковым зрением. Смотреть на него в открытую уже больно. Если бы я знала, что все так изменится за ничтожные два года!

Джерард подходит ко мне сзади. Его руки на талии. Ладони греют живот с надеждой, что не впустую уходит их тепло, что смогут возродить в нем маленькие жизни давно умерших бабочек. Я вытягиваюсь, стараясь не задеть его, пока перехватываю волосы тугой канцелярской резинкой.
- Уходишь? – мурлычет муж мне в шею, вдыхая мой заспанный, кислый запах. Иногда мне хочется расцарапать себя до крови, лишь бы только не пахнуть вот так – скисшим молоком, деревенским домом, парфюмом от Dior. Отвечать мне не хочется, я поспешно сую в рот заколку-невидимку, все еще приводя в порядок волосы. Видно же, что через пять минут меня уже не будет в джерардовой тесноте этой квартиры.
- Лин, я бы безумно желал оставить тебя здесь, - губы Джерарда на моем ухе, он покусывает мочку, засасывает в паровую духоту рта. Спускается на шею. Боится спугнуть меня. Но поздно. Слишком поздно. Прикосновения ничего не значат.
- У меня по работе дела, - дежурно говорю я, улыбаясь своему отражению в зеркале. Такое впечатление, что оно сейчас треснет, не выдержит напора моей лжи.
- Долго? – Джи сжимает меня чуть сильнее. Мне хочется кричать, грудь уже разрывает, но я терплю.
- До вечера, наверное. Что мне купить к ужину?
- Что пожелаешь. Лин, когда мы сядем и поговорим? – надежда, только надежда в голосе. Если бы ты знал, Джи, как мне хочется высказать тебе все! Но я не могу, я все еще… кажется… нет, это только кажется. Мосты нужно сжигать.
- Вот вечером и поговорим! – жизнерадостно заявляю я, кончиком пальца проводя Джерарду по носу, обнимая его одной рукой. Он в одних джинсах. Ремень кончиком сползает с бедер. Тяну за него, заставляя пряжку уехать вбок. Нежно-коричневый ремень. Я помню, как покупала его в одном из самых обычных магазинов. – Мне пора бежать, - извиняющимся тоном говорю я, отстраняясь.
- Удачи тебе, - выдыхает Джи, который словно резко потерял ко мне интерес. Просто разворачивается и просто уходит.
Я беру куртку и выхожу за дверь, под дождливое серое небо. Как только я сажусь в машину и включаю зажигание, приходит облегчение. Я больше не Лин. Я – Седьмая, человек, не имеющий права на личную жизнь. Достаю из маленького сейфа пистолет. Все в порядке, в магазине ровно пять пуль.

До моей встречи с Третьим оставалось ровно пятнадцать минут, когда я подъехала к невзрачной забегаловке на окраине города. Она находилась рядом с бензоколонкой, где в основном заправлялись тяжело нагруженные фуры, за рулем которых важно восседали бородатые мужчины в солнечных очках. Неоновая вывеска мигала даже сейчас, хотя на улице давно расцвел светло-серый день, не предвещавший ничего, кроме ливня.

Я вышла из машины, по привычке громко хлопнув дверью. Если бы рядом был Джерард, он непременно высказался бы по этому поводу. Впрочем, иллюзия его присутствия вполне себе существовала – его телом пропах кожаный салон. Запах был таким, как если бы мой муж, пробежав стометровку, потерся бы о сиденья, при этом обязательно изнывая от жгучего наслаждения. В принципе, в наличии запаха не было ничего удивительного – Джи сам некоторое время ездил на этой машине, прежде чем подарить ее мне. «Это - твой характер, дорогая», - съязвил он, вручая мне ключи в очередной день моего рождения. Черная иномарка была безумно дорогой (как и все, что он мне дарил) и выглядела очень агрессивно. Я не любила ее, ездила со скоростью света и заезжала на автомойку раз в полгода. С чувством мести (о, как оно было сладко) я прокусывала мужу губу каждый раз, когда он целовал меня в этой машине. Если бы мне все-таки хватило сил поговорить с ним, после этого я бы сразу же разбила ненавистную мне иномарку и сожгла бы салон, так горячо и страстно пахнущий Джерардом.

До забегаловки было около двадцати шагов; я прошла их, поигрывая ключами на пальце. Если бы не работа, не необходимость иметь под рукой средство передвижения, я бы подарила ключи любому, кому бы понравился агрессивный и очень грязный спорткар, нелепо втиснутый на стоянку.

Внутри было душно, пахло дешевыми духами и табаком. С потолка свисал огромный, переливающийся всеми гранями шар; такие обычно вешают в залах, где проходят вечеринки. Его отблески лениво разбегались по залу, кое-где исчезая в потоках лучей дневных ламп, некоторые из которых шуршали и потрескивали.

Посетители здесь были самые разные, но основное большинство составляли все-таки лица поры прекрасного студенчества, явно считающие дешевую кафешку раем живота и, в частности, праздником желудка. Осторожно влезая в разнообразные по калибру проходы между столиками, я осторожно протолкнулась к самому дальнему, загнанному в угол и небрежно прикрытому аляпистой клеенкой, на которой были видны следы не одного поколения ножей. Этот стол почти всегда пустовал, по нему редко прохаживалась не первой свежести тряпка официантки в короткой юбке, но со строгим бейджиком на груди.

Я заказала стакан минеральной воды; это было единственным блюдом в этом заведении, которое не способно было нанести вред здоровью. Всё остальное было неисправимо недоварено, пережарено или же отдавало запахом тухлятины. У здешних студентов был странный обшарпанный рай. 

До встречи с Фрэнком оставалось еще десять минут. Третий славился своей пунктуальностью. Если он не придет через минуту после назначенного времени – это будет достаточным поводом для беспокойства, если не появится через четыре – он явно вляпался в какую-то историю, а если не явится через пять – можно будет спокойно подбирать себе траурное платье и заказывать помещение для поминок.

Я подперла щеку рукой и принялась барабанить пальцами по скатерти-великомученице. Интересно, о чем хочет сообщить мне Третий? Мы не виделись  ровно столько же, сколько длился мой незапланированный отпуск, а именно  два долгих месяца. Наверное, мою работу было бы точнее назвать даже не службой, а служением. Служением непонятным идеалам и размытым высоким целям. Возможно, цели и казались размытыми именно оттого что были слишком уж высоки.

Семь минут до встречи. Официантка ставит передо мной стакан. Пузырьки с тихим шипением лопаются на будто вскипающей поверхности воды, некстати напоминая мне о муже, проплескавшемся в ванной все утро. Нужно было все-таки поговорить с ним тогда.

Иногда я некстати задумываюсь о том, что не успею сделать всего, что запланировала.  Мне кажется, что завтра на мою голову свалится кирпич, а я не успела начать курить кубинские  сигары, не успела  уйти от мужа, не успела начать новую жизнь с человеком, который надежно занял место в моем сердце, не успела получить образование… А потом я внезапно осознаю, что не хочу ничего менять. Если меня убьют на очередном задании, или все же прилетит внезапный кирпич – мне хочется остаться верной (хотя бы со стороны) замужней дамой, знать не знающей о сигарах и учебных заведениях. Наверное, именно поэтому я словно завернута в полиэтиленовую пленку и не могу поговорить  с мужем. Я вижу его и так нечасто. Может, ему стоит и дальше обманываться, а потом найти любовницу?

Три минуты до встречи. Единственный выход – уйти с работы. Но меня не отпустят. Из таких организаций живыми не отпускают. Многочисленные предупреждения о неразглашении слишком тяжелы, чтобы выползти из-под них.  Либо с нами, либо против нас.

Минута до встречи. Я провожу пальцем по ободку стакана, извлекая неожиданно мелодичный звук. Сейчас я увижу Третьего. Если б знать, что за новости он принесет…

Из-за музыки, которая здесь отменная (пожалуй, это единственное, что не вызывает нарекания в этой забегаловке), я пропускаю мимо ушей звук шагов сзади. Фрэнк как будто выныривает из-за меня, с размаху садясь на диванчик напротив меня. Диванчик был обтянут старой, побитой временем кожей, и издавал неприличные звуки каждый раз,  когда на него садился кто-нибудь, кто весил больше, чем перо.
 
- Привет, Седьмая! – жизнерадостно говорит он. Ничуть не изменился за два месяца. Такие не меняются. Только появилась повязка на левом глазу. Совсем свежая.  Сквозь несколько слоёв марли уже проступило много маленьких пятнышек крови.  Фрэнк морщится и трогает пальцем краешек придерживающего ее пластыря, кожа вокруг которого чуть покраснела.
- Привет. Что с твоим глазом? – спрашиваю я, отпивая сразу половину стакана воды, потому что внезапно пересыхает в горле. Непривычно видеть Третьего в бинтах. «Замажь зеленкой и забудь» - его главный принцип.
- Кабинет номер семнадцать. Слышала о таком? – Фрэнк заказывает стакан минералки. Он отлично знаком с правилами практически всех забегаловок.

Семнадцатый кабинет находился в подвальном этаже офисного здания. Его дверь была обита черным дерматином, на котором французскими булавками был приколот обычный листок бумаги с надписью «Не входить».  Этой двери боялись все. Никто точно не знал, что находилось внутри. Возможность попасть в этот кабинет висела над всеми карающим мечом, потому что попасть за черную дерматиновую дверь мог  любой, кто не выполнял хотя бы одну из поставленных задач. Можно было предположить, что за дверью находилось что-то вроде экспериментальной лаборатории. Ходил слух, будто тем, кто оказывался на стуле, напоминавшем стоматологическое кресло, делали только местную анестезию – и вживляли разнообразные датчики в различные области тела. Что пытались этим изучить, было неизвестно, а подписка о неразглашении запрещала обращаться к обычным врачам в случае осложнений. Притчей во языцех стала история о некоем Втором из пятой группы, у которого во время одного из заданий полилась из ушей кровь, а потом и разжиженный мозг. По неписаным условиям в каждой группе перед очередным заданием должен был быть подопытный. Нашу, восьмую группу, такая участь до сего времени обходила. Мы шли на выполнение в сокращенном составе. И вот теперь Фрэнк…  Он лег животом на гранату, спасая чьих-то детей, но задерживая всю группу на целых три минуты. Из-за этого в плен попал Пятый. Если бы не визжащая рация, напоминающая о том, что мы должны быть вместе, остальная группа просто ушла бы вперед, и Фрэнк не попал бы в семнадцатый кабинет. Граната тогда не разорвалась. Третьему часто везло. Но не в этот раз.

- Давно ты оттуда?
- Когда я тебе позвонил, ты могла слышать, как за мной захлопнулась та самая дверь. Я хочу тебя предупредить, Седьмая.
Я вся обратилась в слух. Третий был не из тех, кто бросает слова на ветер.
- Пока я отходил от анестезии, я слышал разговор нашего Главного с врачом. Скоро нам дадут задание, подопытный же в нашей группе теперь есть. Так вот, если ты вернешься живой, Лин, ты попадешь в семнадцатый кабинет. Может, ты сбежишь?

На автомате я допила воду.
- Что за задание? – хрипло спросила я.
- Я не знаю, Седьмая.
- Что там с тобой делали?
Третий помотал головой, прикладывая ладонь к повязке. Я знала, для чего это. Тепло от руки облегчает боль и создает иллюзию, что ты не одинок. Он не расскажет мне ничего. Обязательства слишком сильны.
- Я не смогу сбежать, Фрэнк. Не смогу.
- Второй?

Второй появился в нашей группе около полугода назад. Тогда все и завертелось. Никто не знал его настоящего имени, более того, никто не видел его лица. Он всегда ходил в маске. Он ничего не говорил, общаясь с нами посредством записок. Удивительно, но он был нашим лидером. За полгода мы стали понимать друг друга по жестам. Я поняла, что что-то не так, когда он схватил меня за руку, помогая выбраться из лесного оврага. Меня пронзили тысячи иголок, а сердце учащенно забилось. «Что же ты творишь, Линдси? Ты даже не видела его лица!» Но мне было все равно. Пусть он был бы даже уродом, но это чувство руки, а не убегающей занавески в душе, бесценно. Второй всегда выручал меня, я могла рассчитывать на его помощь в любое время суток. Никаких дорогих подарков. Просто скромный синий цветок, вплетенный мне в волосы. Когда группа останавливалась на ночлег, я сидела перед костром, подолгу смотря на огонь. Второй клал мне голову на колени, я видела его глаза в прорези маски. Они казались мне почти что родными. Я перебирала его волосы, пока он не забывался тяжелым сном. Он был темной лошадкой в нашей бесконечной игре. Козырной картой в рукаве Главного.

- Да, Фрэнк, Второй. Без него я не уйду.
- Тю, дуреха, - Третий сплюнул под ноги. – Хочешь подыхать – подыхай. У меня температура поднимается, кажется. Сука, - выругался он, ероша свои короткие волосы. – Тебе бы детей рожать, да мужу суп готовить, женщина. Понесло ж на работу, е-мое. Я бы тебя выпорол, как по Домострою.
- Третий!
- Да что Третий? Не бабская это профессия, говорю. Ты на себя посмотри – кроссовки, толстовки… Где шпильки, где, я спрашиваю, где подтянутая грудь? Мужскому коллективу и полюбоваться не на что. А, ну тебя нафиг, - Фрэнк махнул рукой. – Где моя минералка, черт бы их побрал?

Наша группа номер восемь состояла из пяти человек. Второй, тот, без которого я, кажется, не смогу больше жить, был снайпером. Он почти всегда уходил чуть вперед, убирая с нашего пути засады. Его пули не знали промахов. Третий, Фрэнк, был специалистом по взрывчатке. Он изготавливал взрывные устройства и обезвреживал их. Пятый, его, кажется, звали Рэй, был нашим водителем. Он был с машиной даже не то что «на ты», он срастался с ней в единое целое, каждый раз скрывая нас от погони.. Именно он тогда закричал: «Ложись, это настоящая граната!», а Фрэнк тогда же бросился на нее животом, спасая перепуганные мордашки абсолютно чужих нам детей. Далее по списку шла я, Седьмая. Моей задачей была разведка. Благодаря природной гибкости, я могу проползти практически где угодно. Поэтому я должна идти впереди Второго и докладывать ему о засадах на нашем пути. Еще с нами всегда был Девятый, наш младшенький, потому и самый любимый. Мы не спрашивали, сколько ему лет, но он был младшим по нашему общему решению. Его звали Майкл, и он был нашим компьютерным гением. Очки очень шли ему, только я боялась, что он где-нибудь их разобьет.

- Фрэнк, я же замужняя дама, какая там грудь? – рассмеялась я, с беспокойством наблюдая, как Третий держит руку на повязке.
- Пацанка. Фу. Я должен представлять тебя в душе, ну, или, на худой конец, в бикини. А я представляю, как ты ударом ноги ломаешь нос. Как тогда бедному охраннику. Не те ты эмоции вызываешь, курица.
- Еще раз назовешь курицей – снесу яйца, - многообещающе говорю я. Хоть Фрэнку и больно, его нельзя жалеть. Иначе он мигом сядет на шею и свесит ноги, обутые в самые обычные кеды.
Третий радостно ржет. Но глаза остаются прежними. Он работает слишком давно, чтобы улыбаться глазами. У нас, у агентов, всегда такие глаза. С льдинками. А у меня они еще и украшены вечно смазанной тушью. Противно быть женщиной.

- Девушка, где моя минералка? От жажды я готов вылизывать клеенку! Хотя, она скорее пыльная, чем мокрая, - кричит Фрэнк в глубину зала, откуда спустя пару минут пробирается девушка, несущая стакан на подносе. – Почему так долго? – спрашивает Третий, явно издеваясь. – Вы ловили таракана в моем стакане?
- У нас нет… - начинает девушка, краснея.
- Так и скажите, что вы мямлите? Чего там у вас нет? Ловких пальцев нет, или средство против тараканов кончилось?
- У нас нет тараканов…
- Не слышу. Обращение не по форме. Вам нет оправдания, - кривлялся Третий, явно получая невиданное удовольствие от румянца, разливающегося по щекам девушки. – У нас нет тараканов, мой господин. Повторяйте, ну!
- У нас нет тараканов, мой господин, - протараторила официантка. Выпускной класс средней школы, явно. Подрабатывать устроилась. Потому что неопытная, не умеет таких вот на место ставить.
- Отлично. Пошла вон, - машет рукой Фрэнк, и девушка стрелой убегает. – Оргазм мозга, - констатирует Третий, улыбаясь до ушей. Потом морщится. Улыбка заставляет повязку ерзать.
- Ее снимут? Глаз в порядке? – спрашиваю я, сверля взглядом марлевое уродство на лице Фрэнка.
- Откуда я знаю. Моргать я не могу. Такое впечатление, что там теперь просто дырка. Твою мать, попал, так попал. Если из моих ушей потекут мозги, собери их в баночку и передай потомкам. Можешь замариновать, - бормочет Фрэнк, явно нервничая. У него нездорово очертились скулы.
Я тянусь через весь стол, чтобы дотронуться до лба Третьего.
- Горишь.
- Наплевать. Пройдет, - Фрэнк стряхивает мою руку.
В этом весь Фрэнк.

Громко пиликает телефон. Третий лезет за ним в карман, чертыхаясь.
- Сообщение от твоего Второго, между прочим. Вы бы с ним неплохо смотрелись. Масочник и женщина, которая красит глаза хуже, чем я. Хороша парочка. Лин, а ты ведь боксеры носишь?
- Семейники в цветок, - ухмыляюсь я.
- Ах ты ж секси-шмекси! Вот слушай, что он написал: «Третий, собирай команду. В 13 у офиса. Есть задание». Ну что, команда, за Девятым и вперед?
- Пойдем вчетвером?
- Да. Потому что Пятому замены не будет. Он вернется, - серьезно сказал Фрэнк, вставая и выливая на скатерть полный стакан минералки.