Этим вечером у нас нет выступлений, что значит - никаких лишних денег, никаких дерьмовых мотелей. Знаете, напрашивается вопрос, если мы без средств и ночуем в фургоне, так какого чёрта Майк медленно шаркает в сторону скопления огней, откуда доноситься сжеванная музыка. Может, я и оставил бы его в покое, не маленький уже, если бы не уговор. Он обещал. Я пытаюсь бежать за ним, безуспешно, впрочем. Просто стараюсь переставлять ноги как можно скорее, это непросто. Я не могу оставить брата, ведь мы оба знаем, что он будет делать. В каждой мерзкой помойке, где мы останавливаемся, придурок находит худшее место. Он уже на крыльце дома, в котором, очевидно, проходит вечеринка; тянется к звонку, а я ору: «Не смей, Майкл!» Но уже поздно, он звонит в дверь, идиот. Мы оба знаем, что будет дальше. Я подхожу к нему, ничего не говорю, не хочется, надоело. Остаётся только сделать всё по-быстрому. Мне нравится голубоватый свет фонаря, должно быть, мои волосы красиво смотрятся сейчас. Дверь открывает странный мужик с дрэдами, у него глупое пьяное лицо, стараюсь не смотреть на него, тот отходит от прохода, приглашая. Ну почему нас ни разу не спросили кто мы, не велели проваливать? Мы знаем, как будут развиваться события. Внутри обыденно, так как и должно – грязно, шумно и воняет. Меня всегда пугали и восхищали скопища людей. С одной стороны это действительно страшно и угнетающе, но я могу разглядеть прекрасное в массе извивающихся тел. У вон той девушки потрясающий овал лица, а этот парень обладатель идеального носа. Но я не вижу картины в целом, всё раздробленно и разбросано, красота не хочет складываться воедино, всё вокруг - словно треснувшее зеркало. И я не вижу ничего. Сейчас мне хочется пересчитать людей, собравшихся здесь, это успокоило бы. Но у меня нет времени и я позволю оставить себя в тревожном смятении. Мне нравится маленький чёрный диван, проглядывающийся сквозь толпу, в дальней части комнаты. - Начнём? - Да, Майки. Иди ищи, а я подожду в том углу, видишь, где пусто. И он исчезает в этом месиве. Он вернётся с товаром, когда найдёт, если найдёт, и всё станет менее путано. Я просто не могу оставлять круг незамкнутым, мне нужно довести линию до конца, пусть и кривую. Когда он приходит, всё так смазано. Знаете, как это бывает – автоматизированные движения, заученные и безликие. Мы не делаем из этого представления, никто не устраивает драмы. Мы повторяем это каждый раз, и, я уверен, так будет продолжаться вечно. Мы двое и наши маленькие слабости. Быть как старший брат не всегда хорошо, ведь так? Трясущейся рукой беру бокал. Этот грёбаный ром уже совсем неуместен в моей ситуации, но всполохи разноцветных прожекторов подначивают. Музыка настолько громкая, что мой разум не воспринимает её, у меня тихо. Тихо и мутно, мне нравится. Это уже стало одной из привычек. Чужой дом, странная вечеринка и я, словно вырванный из другого времени, в дальнем углу с бутылкой прозапас, наблюдаю. Только в этом состоянии я могу действительно наслаждаться красотой людей, их лица подсвечены глухими неестественными цветами, очерчены плывущими тенями, каждый совершенен. Только этими вечерами я заполняю свою промёрзшую и изголодавшуюся душу красками. Только тогда приходит вдохновение. И я, в некоторой степени, благодарен брату. Во внутреннем кармане тёмно-синего пиджака блокнот, скрывающий все мои секреты. Безумные танцы линий, переплетения тонких штрихов, комки размазанных чернил, бессвязные пляски тонов. Всё движется, извивается, но, сколько бы я ни старался, каждый раз, каждый чёртов раз, в, казалось бы, бессмысленном наборе чёрточек и контуров, в изгибах складок или на внутренней стороне плаща, я вижу этот навязчивый образ - одно и то же лицо. На скуле брата так красиво светится серебристый блик. Вдруг, сам и не знаю почему, говорю: «Знаешь, Майки, всё в этом мире принадлежит мне» Ты, прислонившись к бортику дивана, кажется, и не слушаешь. А я продолжаю: «Могу взять кого угодно, каждого, и нарисовать. В любом виде, как только захочу. И они – мои». Ты, может, и не слушаешь, а я вздыхаю: «Ты постоянно, вечно рядом, в моей грёбаной голове, где-то в подсознании. Мне не нужен этот балласт. Но ты всегда мой» Его голова свесилась на грудь. Опять тащить это тело до фургона. И я ненавижу это. *
Наутро снова в пути. В тот день по радио крутили сплошное дерьмо. Душно и тесно, скучно. Монотонное покачивание отнюдь не успокаивало, я нервничал и не мог сидеть на месте, издёргался. Я очень надеялся, что сегодня придет человек пятьдесят, хотя, это уже много. До очередного города оставалась пара часов езды. За окном извивалась серовато-зелёная стена, ни намёка на живописность. Чувствовалась и подавленность Майки. Мы знаем, что до вечера он успеет надраться, а я – ширнуться. Ненавижу это. Ненавижу знать наперёд, но так всегда. Всё, что заставляет двигаться дальше – музыка, только она бывает непредсказуема и изменчива. Звуковые волны - колебания воздуха, даже они более живые, чем я. Порой кажется, я помню все дни наперёд. Разница только в месте и реакции окружающих. Иногда я задумываюсь, может я устал от Майки? Определённость наших взаимоотношений сводит с ума. Мы утеряли все зацепки, делающие нас особенными, мы сейчас даже меньше, чем друзья, и держится всё лишь на страхе крушения. Я не хочу этого. Я ненавижу его опустошённость и безразличие.
- Эй, это моя любимая песня, сделай погромче. На самом деле, я просто боюсь, что Рэй заснёт за рулём.
В очередной выгребной яме, населённой зомби, мы должны отыграть всего один концерт. Обшарпанный клуб, пугающе старый реквизит, гримёрка выглядит, словно там держали пленных во время войны. Но это ведь ничего, я могу разглядывать узоры потрескавшейся штукатурки, лёжа на, кажется, обоссаном кресле. Вон-то пятно похоже на профиль Майки. Дырка в полу напоминает тайник. Поднимешь половицу, и там шкатулка, знаете, с тем, что тебе может пригодится. В детстве у нас была такая, думаю, это ещё бабушкина, там лежали старые потускневшие побрякушки, фотографии и какие-то бумажки со странными закорючками. Мы рассматривали это всё много раз, но всегда было интересно. Я любил надевать на Майки бусы, втыкать облезлые цветные перья в его жидкие волосы, цеплял это всё как получится, и нам было весело. Я разглядываю блестящие завитки паутины, выискивая знакомые контуры. А мой младший брат уже достаёт флягу, я говорю: «Успокойся, там же будет совсем мало народу, всё пройдёт отлично» Но от его взгляда, брошенного вскользь, дёргается желудок. Майкл может быть таким разным. Он делает вид, что злится. А я не верю, что он не может играть без алкоголя.
Я иду по коридору к сцене, из-за приоткрытой двери слышу обрывки разговора, что-то о живописи, и это удивляет. Прокуренный голос уверяет, что пасторальные мотивы ещё не исчерпали себя. Когда я выхожу, ребята уже наготове. Зал почти полный, в смысле, там не пусто. Мы играем рвано, с надрывом, я уже насквозь мокрый, а Майки отстранён, но сосредоточен. И мне не нравиться это. Я должен что-нибудь сделать. Следуя минутному порыву, подхожу как можно ближе и хватаю за волосы, дёргаю, а он вскрикивает, сдавленно, негромко. Это ни на что не годится. Зачем ты пьёшь тогда, если не в состоянии высвободиться даже сейчас? Я хочу твою ярость. И я уже не в состоянии отказаться от навязчивого желания, зудящего где-то слева над ухом. Надеясь на более интересную реакцию, я облизываю его щёку, раскрасневшуюся и чуть солёную. Я хочу ураган. А он выдаёт лишь оцепенелый пустой взгляд. Мне хочется приложить его о колонку.
После концерта Майкл ничего мне не говорит. Я не знаю, как мы отыграли, но, кажется, нам аплодировали, чуть-чуть. Я возвращаюсь в пыльную гримёрку, мне нравится витающий здесь запах старости. Кажется, вон-то изъеденное молью тряпьё в углу когда-то было чьими-то сценическими костюмами. Нравится и облупившаяся краска, вздувшаяся волдырями и сползающая слой за слоем. Здесь хорошо, спокойно. Я могу думать тут, лёжа среди разрухи. Пока не прибегает он, какой-то взмыленный и несчастный. Выглядит так, будто ему девять лет. - Иди сюда, – зову. И Майки присаживается на край моего кресла, полинялого и вонючего. - Я устал, Джерард, - Мне всегда нравилось трогать его невзначай, задевать пальцами шею, касаться коленями. - У меня нет сил больше. Ненавижу его бесчувственного. - Джерард. Давай со мной? - Что это? - Ну знаешь, расслабиться, отключиться. Забавная штука. - Ты уверен, что без этого не обойтись? Мне кажется, ты итак превратился в кляксу, – Говорю для проформы. Я уже приготовился принимать. Сегодня мы, к счастью, не в толпе незнакомцев. Сюда никто не придёт. А парни, я не знаю, может пошли в бар, не знаю. Мне плевать. Я был рождён для побега. Майки такой красивый. Он скатился на пол, лежит на спине, водит поднятыми в воздух костлявыми руками под ему одному известную мелодию. А лицо такое одухотворенное. Я бы нарисовал его, но уже по своему желанию, а не случайно. Глупо, наверное, говорить, что из окна падает восхитительный свет.
Чуть позже я, кажется, задремал. Мне снились путаные подземелья, мы так боялись заблудится там. На поверхности мы с Майки выращивали длинных, склизких угрей в солёном озере посреди пустыни оранжевого песка. У нас была целая ферма, а ещё электрические скаты и гигантские жёлто-синие бабочки, кружившие повсюду. Однажды мы нашли раздолбаный Кадиллак и бесконечную дорогу, мы ехали по ней, не сворачивая, но возвращались к пещерам. Это было странно, неправдоподобно и, быть может, пугающе, но завораживающе. Мы всегда возвращаемся назад. В один из редких спусков в лабиринт, мы долго плутали по пропахшим сыростью и поросшим плесенью коридорам, но в конце концов, выйдя, мы очутились в этой смой комнате. Я поднял голову, очнувшись; оглядел свою чудесную фреску, что на потолке, с лицом Майки. Он сам рядом, смотрит куда-то в даль. Не знаю почему, я пытался вспомнить запах свежего воздуха. *
Следующее выступление проваливается, посетители клуба даже смотреть на нас не хотят, гонят со сцены. И теперь Майкл, пугающий в своей апатичности, скрючился на заднем сидении. Я так и вижу, как его разъедает изнутри. Ему страшно, уж я-то знаю. Я ненавижу его несчастного. Я хочу быть единственным, кто расстраивает его. *
Очередная помойка. Мы с Майки бредём по графитовому бульвару, холодный ветер подметает путь, чтобы мы не запачкались. Свинцовое небо, дымчатая футболка Майкла, стальной блеск банок из-под пива. У нас куча свободного времени, одежда не по погоде и никаких тем для разговоров. При этом свете его волосы пепельные. Я думаю: «Чем мы стали?» Ведь мне, в какой-то степени нравится всё это. Что бы я ни говорил, этот замаскированный под линейность хаос, он потрясающий. Мы носимся туда-сюда, вдохновенные, независимые. По сути, у меня ничего нет, только брат. А ещё, пожалуй, некоторые возможности. Запросто можно потеряться, имея столько вероятностей, все эти горы желаний и пути их реализации. Сегодня я хочу что-нибудь безумное. В таких городах всегда можно найти жуткие местечки, где царствует всё худшее, что есть в человеке. Я хочу в самую пучину. - Давай, Майк, я полагаюсь на твоё чутьё. Мы возле клуба. Клянусь, будь я тем верзилой, я бы никогда нас не впустил. Я похож на бездомного. Когда мы внутри, не хочу оглядываться по сторонам, смотрю только на худую, сутулую спину, мелькающую уже далеко впереди. Всегда удивлялся, откуда он берёт деньги, на ум приходит лишь то, что он отсасывает дилерам. В баре пусто, я заказываю виски. А потом приходит мой, такой красивый, брат. И мы идём в сортир. - Что ты притащил, это что, экстази? – Я неблагосклонен к этому дерьму, никогда не знаешь, что за билет вытянешь. Что я буду делать, если мне захочется трахнуть Майка? На самом деле мне плевать. Глотаю, а таблетка мерзко застревает в горле. Вернувшись в зал, я боюсь. И это ужасное ощущение сразу после приёма. Я – ноль. Никакой. Нейтральный, обобщённый, бесперспективный. Толпа народа заставляет чувствовать себя ничтожным и маленьким. Я боюсь совсем исчезнуть. В толще воды, двигаюсь с трудом, дышать всё тяжелее, а вокруг гримасы отвращения. Но это ненадолго, я знаю, и поэтому стараюсь не обращать внимания. Шум в ушах ничего не значит. Я потерял Майкла из виду. Но сейчас важно только одно – я хочу пить. И я снова в начале пути, удаляю проблему, протягивая руку за бликующей стопкой. Даже сгустки извивающейся плоти не могут заслонить Майки, когда я оборачиваюсь в поисках его, обшаривая взглядом каждого, но смотря сквозь. Я вижу его, вижу в чьих-то объятиях. В моей голове всё кислотное. Ты животное. Я не могу бежать, я ныряю, плыву в солёном озере, отталкиваясь от склизких камней, путаясь в водорослях рук. Оттащить хилое тело просто, тот торчёк и не понял, что произошло. Я держу кисти брата в своих. Руки Майки, его руки. Белые, костлявые грабли. Исцарапанные, исколотые, драные. Синевой змеятся торчащие вены, едва покрытые, кажется, прозрачной кожей. Слишком красиво, неуместно враждебно. Мы должны пойти танцевать. *
Сегодня ты говоришь, у тебя есть подарок. Говоришь, этой ночью мы попробуем отличную штуку. А я бы так хотел просто поспать, давно не видел кровати, пусть и гостиничной. Но кто сказал, что я могу отказаться? Сейчас я лежу в номере, сквозняк пробирается повсюду, тишина сверлит голову. А в глазах как песок, неприятно моргать. И пространство, кажется, сужается, а если закрыть глаза – двигается. Узкая жёсткая койка, обои в цветочек. Кажется, когда-то голубой, а ныне серый от грязи, ковёр с длинным, свалявшимся ворсом. Ты не стучишь, заходя. Почему я до сих пор рад тебя видеть? - Сегодня ты поднимешься на новый уровень. Свёрла в моих ушах останавливаются. - Я принёс героин. Возобновляют работу в утроенном режиме. *
Я не могу представить твоё лицо без кругов под глазами, это кажется неестественным. Мы отыграли только что. Я устал, а диван такой неудобный. Твой острый локоть упирается в моё ребро. Я думаю, было бы здорово сейчас купить гору еды и просто посидеть вдвоём в каком-нибудь тихом углу. Ты всегда говорил, что пользоваться одним шприцом до одури сексуально, говорил, это как трахаться. Извини, у тебя не получится заставить меня. Я думаю, есть сотни вещей лучше; что эротично то, как ты ешь. Но я не видел этого уже довольно давно, не помню, когда в последний раз.
Я всегда говорил, что надо воплощать мечты, доверять желаниям. Теперь я не говорю вообще ничего. Я думаю: «Я достаточно храбр, чтобы поддаться. Я достаточно смел, чтобы не отказываться» Я пускаю всё на самотёк, думая: «Я не боюсь будущего, я контролирую происходящее, позволяя этому продолжаться» В твоих очках отражается холодный свет лампы. Я рисую портрет. И на нём твоя кожа нормального цвета. *
Я проснулся от звона. Что-то вроде колокольчиков на калитке нашего старого дома. Ветер треплет занавески. Ты спишь на полу. Из окна я вижу голые деревья и замёрзшие лужи. Мне снились сырые туннели и облезающая штукатурка. Я должен убраться, пока ты не проснулся. Шорох слева. - Доброе утро, Джи. Мне снился рыжий песок и пыльное тряпьё. - Принесёшь кофе? Я выхожу из номера, не хочу заказывать, зайду в кафе за углом, нужно проветриться. *
До сих пор удивляюсь, как ты смог провернуть всё это. Я ведь и не заметил, что стал ведомым. Если раньше я отмерял прошедшее время по отыгранным концертам, то теперь утрами. Обычно всё начинается с пробуждения от холода, разглядывания твоих ног (а если ты спишь рядом - рук), вспоминания снов. Сегодня это плесень стен, желтизна твоих волос, вобравших рефлексы от земли пустыни, голубые занавески. Спина затекла, ненавижу спать в фургоне. Я выбираюсь наружу, задевая ботинком Рэя. Холодный воздух освежает голову, сейчас мои мысли упорядочены и стабильны. Я решил - сегодня никаких вылазок. Этим же вечером, сидя в каком-то сквере, с грязными коленями и в прожженной сбоку толстовке, ты такой красивый. Словно говоришь: «Давай, давай, сделай всё неправильно» Странно, но я всегда знал, чего ты хочешь, не смотря на немногословность. Но я всегда пытался отвертеться. Самое ужасное, когда остаётся чувство вины где-то в глубине, думаешь о последствиях. Это не даёт наслаждаться происходящим в полной мере. И поэтому, отрубаясь, повалив голову на твои колени, я думаю, что пара часов работы на ферме восстановит равновесие моей совести.
Не знаю как долго я отсутствовал, но, открыв глаза, я увидел то же место и твою физиономию, недовольную. Бубнишь, машешь руками, что-то о моей безответственности, о том, что волновался. Говоришь, нельзя так надолго уходить туда. Я знаю, нам нужно позаботится о новом выводке скатов, да. Но я всегда хотел разводить дельфинов. Пока я размышляю об этом, окружающий мир становится всё расплывчатей, пытаюсь проморгаться. И снова вижу сквер.
Мы уходим, ты ведёшь. Куда-то в сторону окраин, здесь всё тише. Когда, дойдя до мотеля не внушающего доверия, ты протягиваешь ключ от номера, тело покрывают быстрые мурашки, мне становится холодно и, пожалуй, немного страшно. Что ты задумал, ублюдок?
Мне кажется, что на сегодня достаточно, но я уже внутри. Комната отталкивает: паркет грязно-рыжего оттенка, засаленные стены, пожалуй, бежевые; голубые занавески - отвратительное сочетание. Почти как те бабочки. Думаю, сейчас ты устроишь представление. И я не ошибаюсь, ибо когда я поворачиваюсь к двери, ты уже страдальчески заломил ручонки, дополняя картину скорбно изогнувшимися бровями и ртом. Ненавижу. Я представляю: мой кулак такой уверенный и верный, прямо на твоей скуле, такой тяжёлый и быстрый на подбородке. Но нет. Только кисть на предплечье в мерзком утешающем поглаживании. Я знаю, ты хочешь убедить меня в своих мучениях, пытаешься притвориться безвольным и зависимым. Но тебе просто нравится. Через всё это. Просто это не то, что я могу понять. Если ты отдался всем этим безрассудным, темным желаниям, зачем притворяться, играть какую- то роль? Почему ты хочешь оставить все в таком беспорядке? Просто тебе нравится. Да? Знаешь, я разрываюсь между реальностью и твоей игрой. Сейчас я, пожалуй, поддамся. И через пару минут я снова в небытие. *
Это всё слишком сложно для меня, и я по-прежнему не понимаю, что ты делаешь. Зачем ты разыгрываешь водевиль, специально придумал эти ночи - вертеть мною? Я не знаю, где нахожусь. Кажется, я вижу слияние горизонтали с вертикалью. Точно, на полу. Лежу, молчу. Ты просто хотел быть главным. А я хотел стать лучше, убрать из наших жизней третьего лишнего, рисовать твои портреты. Думаешь, ты взял верх, управляешь мной. Ты снова лжешь сам себе, имбецил - самоубийца. Почему ты хочешь оставить все В таком беспорядке? Почему я должен наблюдать за этим? Мы оба строили планы и не замечали реальность. Я должен стать лучше. - Мы можем пойти в дюны. Мне надоели рыбы, они холодные. Снова лжешь мне в лицо, имбецил - самоубийца. Если ты спустишь курок, докажет ли этим твоя трагедия искренность? Почему я должен наблюдать за этим? Просто мы не меняемся. И я говорю: «Пойдём»
чувствую себя наркоманом. значит, написано просто великолепно. но я не хочу говорить этих штампованных фраз, потому что все это ничто по сравнению с тем, что я хотела бы выразить. странно, страшно, все словно через какую-то пелену просматривается, и голос, который звучит в моих ушах, когда я читаю это, сиплый, прокуренный, бессвязный... а майки такая, бллин, сука.
Я безумно рада, что вы почувствовали то, что я пыталась передать. Ваши слова, конечно, неимоверно приятны, но дело даже не в этом, я просто рада, что вы правильно поняли, ощутили что-то. Это очень для меня важно. И спасибо большое за отзывы
Действительно, называется "почувствуй себя наркоманом", после прочтения нахожусь в некой прострации. Отрешенность в фике, даже какая-то безысходность, безумно притягивает. Все такое запущенное, обшарпанное, отталкивающие, но в то же время, все элементы описаны грациозно, что безвольно чувствуешь ко всему этому притяжение. Да и когда прочитала этот фанф, на ум пришло одно - "бесконечность". Если честно, даже не знаю как описать мое впечатление. Один из лучших фиков, что читала за последнее время.
Kami, я так рада, что Вам понравилось, ибо я очень, очень волновалась С: Alesana, спасибо Вам большое, последнее предложение мэйк май харт бёрн :3 а вообще, вот это слово: "бесконечность", очень здорово что именно оно пришло Вам в голову, иногда я думала об этом во время написания
черт, да это просто прекрасно!*___________________*
первое время после прочтения вообще ничего сказать не мог, тем более отписаться - сидел в полнейшей прострации, да и сейчас еще мысли никак не систематизируются, ибо в голове полнейший наркотический хаос, но это просто восхитительно!!!*______*
