Доктор с рыхлым, землистым лицом вел меня по
пугающе длинному коридору. Я столько раз бывал здесь, но жалею, что помню.
Жалею, что знаю обо всем.
Медсестры, проносящиеся мимо, как гоночные
болиды, смотрят на меня со смесью жалости и раздражения. Но сегодня я не буду
дергать их, вообще никого.
Ведь праздник, как никак.
Уверен, этому доктору плевать на меня, но я
даже рад. Это его работа, он не должен принимать все близко к сердцу, ведь
переживай он за всех, не смог бы сосредоточиться, а так я хоть уверен, что он
сделал все, что мог. Он такой же человек, только не боится смерти других людей,
это для него то же, что для офисного клерка наблюдать за тем, как принтер
выплевывает листы бумаги, испещренные текстом. Ему тоже хочется вернуться
домой, к жене, детям или любимой кошке, но ему не повезло, и он дежурит в
сочельник. Мне его жаль, ведь он, наверное, хороший человек, просто профессия
такая… А может, он действительно такая жестокая бездушная скотина, какой
кажется.
Я нервно тяну рукава свитера пальцами,
прижимая к влажным ладоням. Меня будто ведут на казнь, вот только неизвестно,
состоится она сегодня, или мне какой-то «весельчак» там, на небесах, даст еще
один шанс. Потому что так много хочется еще сказать.
Доктор пропускает меня в палату и проходит
следом, прикрывая дверь. Спрашивает:
- Вы хотите поговорить? – когда он открывает
рот, кажется, что его похожее на посеревшее песочное печенье лицо вот-вот
начнет рассыпаться на кусочки, и первым отвалится второй подбородок. Я лишь
кивнул, усаживаясь на свое излюбленное и ненавистное одновременно место – стул
у самого изголовья кровати.
Мужчина нажимает на какие-то кнопки на
громоздком приборе, и показатели небольшого экрана меняются, число миллиграммов
обезболивающего, струящегося по беспристрастно прозрачным трубкам, уменьшается.
Я пытаюсь проглотить досадный ком в горле, но он лишь подскакивает выше.
- Вы же знаете, что делать? – спрашивает он,
листая карту, задумчиво морща и без того складчатый лоб. Я только кивнул, и
врач направился к выходу. На пороге он кинул через плечо «С наступающим» и тихо
прикрыл дверь.
Я уставился на облака за слегка запотевшим
стеклом окна. Они имели какой-то
абсолютно ненатуральный оттенок – будто вздувшиеся бугры мокрой золы, которая
из-за света, льющегося из каждого окна города, приобрела коричневато-бурый
оттенок. Отталкивающий, грязный цвет, но мне необходимо было сосредоточиться на
чем-то вне этой комнаты. Глупо, малодушно, даже подло, но мне нужно время,
чтобы собраться с мыслями.
Не знаю, сколько я так просидел. Здесь нет
часов, есть возможность лишь определять время суток по бетонно-стеклянным
пейзажам за окном. Наверное, в таком месте часы вообще не идут. Ведь как можно
продолжать свое движение, когда прямо перед тобой один за другим останавливают
свой бег другие? Людей нельзя так просто починить, как часы – вставить
батарейку или завести снова. Таков он, хрупкий человеческий механизм.
Боковым зрением улавливаю мимолетное движение
– человек, лежавший на койке, открыл глаза, но веки так и стремились сомкнуться
снова.
«Он у меня сильный», - бесконтрольно возникла
мысль где-то в сознании, и левый уголок губ еле заметно приподнялся.
Я все еще сидел лицом к окну, лишь косился на
него, рассматривая. Меня повергло в ужас то, что я увидел – полупрозрачная, как
у самой невесомой медузы океана, кожа; веки и мешки под глазами
воспаленно-багрового цвета; жесткие жилы на шее и руках натянуты, точно канаты.
Но главное – кровоподтеки на голове, словно язвы, которые выжигали его мозг
изнутри и просачивались наружу. Войдя в комнату, я этого всего не замечал,
будто был слеп, но теперь прозрел, всего лишь покосившись в его сторону. В
уголке глаза всегда можно увидеть истину.
- Привет, - шуршащим, словно иссохшие листья
голосом произнес человек, совсем еще молодой парень, наконец сумевший
сфокусировать на мне взгляд бесцветных глаз.
- Привет, - я повернулся к нему, и страшное
видение «живого трупа» исчезло. Хотя, все выглядело не менее печально –
посеревшая кожа, все тело иссохло за считанные недели, а глаза, его прекрасные,
теплые, золотисто-карие глаза потеряли цвет. «Радужки лишились пигмента,
поэтому почти слились с белками глаз», - бесстрастно говорил мне однажды врач.
- Кто ты? – эти слова в мгновение ока выжгли
все внутри меня, и я, не в силах сдержаться, зажмурился.
- Я Фрэнк, - с идиотской истерической улыбкой
на лице проговорил я, беря парня за руку. Он тоже улыбнулся, совсем немного,
насколько хватило его сил. – А ты Майки. Ну, точнее, Майкл.
- Майки мне нравится больше, - пробормотал
он, приподнимая голову от подушки. Я диковато усмехнулся. – Расскажи еще
что-нибудь, - он снова опустился на мягкую поверхность, не в силах удерживать
голову более менее высоко.
И я рассказал ему все. Кажется, в тысяча
первый раз я говорил о том, что он Майкл Джеймс Уэй, а для друзей просто Майки;
что он работал на фабрике игрушек, но не любил это дело, так как уже не мог
видеть волшебство в плюшевых зверьках на полках магазинов. О том, что он очень
любит кофе и однажды даже попал в больницу, выпив слишком много и отравившись.
Рассказал я ему и о том, что мы встречались уже три года, на что он только лишь
задумчиво склонил голову и начал бегать по мне взглядом мутно-белых глаз, будто
изучая.
Но больше всего меня самого пугало то, как я
говорил – с жаром, блеском в широко распахнутых глазах и напором пропагандиста,
словно сумасшедший, пытающийся доказать врачам свое психическое здоровье.
Наверное, я действительно пытался доказать это самому себе.
-
То есть, мы встречаемся? – медленно
переспросил он, похрипывая. – Выходит, я гей? – мне было трудно выдержать
взгляд его бесцветных глаз, поэтому я снова уставился в окно и тихо, но с
каким-то вызовом сказал:
- Выходит, что да.
Не могу точно сказать, почему он не
отреагировал – слишком мало сил на эмоции или ему просто все равно?
Стараясь больше не смотреть на него, даже
через всевидящие уголки глаз, и набрав в прокуренные до последней клетки легкие
побольше воздуха, я выпалил на одном дыхании:
- Майки, клетки твоего головного и спинного
мозга перестают функционировать. Из-за все повышающейся температуры это
происходит еще быстрее. Процесс необратим. Ты умираешь, - эти несколько
предложений вытянули из меня весь воздух, а вместе с ним, кажется, и жизнь.
Даже не знаю, что кололо больше – шерстяные нити свитера или чувство вины, ведь
я так труслив, что не могу посмотреть Майки в глаза, не могу взять его за руку,
обнять так же крепко, как раньше. Но не спешите осуждать меня, я и сам в состоянии
это сделать. Просто подумайте, что смогли бы вы на моем месте. Представьте, что
самому дорогому на этом чертовом свете человеку нужно сообщить о его совсем
скорой смерти.
Я точно знал, что его память превратилась
почти в ничто, но теперь, казалось, восприятие окружающего в целом нарушено, и
он в недоумении смотрит на меня, пытаясь понять, о чем я вообще говорю. И так,
наверное, даже лучше.
- Сегодня Рождество? – не то констатировал
факт, не то задал вопрос он. Остается только догадываться, как он узнал.
- Да, - немного улыбнувшись, ответил я, а про
себя добавил «вроде». Кому хочется следить за временем, когда оно приближает
тебя к самому ужасному?
- О, смотри, омела! – с непонятным мне
воодушевлением пробормотал Майк, сухо сглатывая и часто-часто моргая. Я
проследил за его взглядом, устремленным куда-то вверх, и увидел… Пустоту.
Дыхание перехватило, а на глазах выступили жгучие слезы. Его белоснежные, лишь
с черными пустотами узких зрачков глаза светились так ярко, насколько это было
возможно. Прекрасная и одновременно мучительная галлюцинация, подобно пролитой
на фотопленку кислоте разъедала мою застывшую жизнь, стирая все хорошее,
оставляя лишь зияющие черные ожоги.
- Фрэнк, - шумно выдохнув, произнес он. – Ты…
ты можешь поцеловать меня? – его речь была рваной и резкой, будто он задыхался
от долгого плача, без слез и криков, но с не меньшей болью.
Я вздрогнул и зажмурился, из-за чего по щеке
скатилась первая горячая слезинка, и кожу тут же защипало.
- Ведь, так же делают в кино, да? – тяжелый
вдох. – Целуются под омелой?
Я распахнул глаза и приоткрыл в бессилии рот.
Майк смотрел на меня с какой-то патологической преданностью, как душевно
больной. Я, словно в опиумном дурмане, приблизился и коснулся колко шершавых
губ своими. Но я целовал уже не своего Майки. Он не был больше вечно
задумчивым, серьезным, немного циничным и разочаровавшимся в собственных мечтах
Майклом Джеймсом Уэем. Я, затаив дыхание, целовал Майки, который, умирая, видел
перед собой новогоднее чудо – веточку омелы, зависшую где-то в воздухе над
нашими головами. Не тот Майкл, которого я любил, но новый, снова поверивший в
сказку, пусть уже было слишком поздно.
И как бы там ни было, я любил его нового, и
полюбил бы еще сотню новых, будь они счастливы даже в своем безумстве.
Я отстранился и тяжело вздохнул, захлебываясь
слезами. Я уже даже не пытался сдерживаться, потому что не было ни сил, ни
желания. А Майки, почти сливавшийся с серовато-белой подушкой… улыбался.
Искренне и широко, насколько хватало сил. И мне было так хорошо и радостно
рядом с ним, но так больно, ведь он стал счастливым слишком поздно. Хотя,
возможно ли обрести счастье слишком поздно?
- Спасибо… - эти слова еле различимо
колыхнули его губы, а глаза закрылись, но прежде, чем я начал паниковать, я
догадался посмотреть на прибор – кривая пульса все еще ритмично колебалась
вверх-вниз, отчего я почувствовал почти физическое облегчение. Он жив. Мой
новый, счастливый Майки жив, он просто уснул, обессилев. Пусть ненадолго, но
его счастье продлено.
Неужели новогоднее чудо? Да, всего лишь
невидимая веточка.
10. Я уже раз десять читал этот фанфик и забывал поставить оценку. Работа меня очень зацепила, атмосферно. Историй про смертельные болезни много, но не всегда автору удается раскрыть отношение к происходящему со стороны обоих персонажей. Здесь я это увидел. Даже если какие-то погрешности в фанфике и есть, они не портят общего впечатления. Отлично.
10 Сильно. Описания живые. Заставляет чувствовать, позволяет поверить. извините за немногословность, я просто не знаю как описать ощущения, но они удивительные.
Автор, скажите, долго ли еще моя грудная клетка будет разрываться? Когда прекратится эта тупая боль в сердце? Чересчур эмоционально для меня, я не привыкла к таким сильным фанфикам. А 10 для этого произведения слишком мало. Спасибо за это, за эту самую боль.
