III. Конец. Набросок, так всё и закончилось. Мы были парой, которая свято верила, что мы не изменимся, что мы вечно будем двумя озабоченными подростками, которые всегда будут хотеть быть в уединении в своём уголке. Он думал, что я был идеален, и любил рисовать меня, и мы оба думали, что так всегда и будет, как и у всех пар, как я тогда предполагал. Но эти детальные картины и портреты испарились, превратившись в простые наброски скучных контуров, коими они и должны были быть. Со временем мы взрослели и начинали понимать, что любовь была не так слепа, как мы думали.
Шёл октябрь, оставалось совсем немного до моего тридцать девятого дня рождения, и тогда я и начал задумываться над этим, осознавая, как, на самом деле, редко мы были вместе, как раскалывались на части. Каждый день превратился в рутину: один из нас вставал и шёл в душ, пока другой завтракал, затем мы менялись, а после по отдельности шли на работу. Когда мы возвращались домой, у нас едва ли было время, чтобы поужинать перед тем, как ему снова нужно было идти. Он преподавал в Школе Изобразительных Искусств, вёл то же самое вечернее занятие, где мы и встретились, найдя друг друга среди остальных людей.
У нас были обязанности и больше не оставалось времени побыть наедине, и я думал, что это единственная проблема и что её легко будет решить. Я думал, что смогу поговорить с ним, что мы снова сможем разжечь огонь, что появился пятнадцатью годами ранее, когда мы поженились, когда мы думали, что ничто не сможет нас сломать, потому что мы были идеальны, по крайней мере, в глазах друг друга.
— Джи? — прошептал я, едва ли не опасаясь, что мужчина на другой половине кровати услышит меня. Я надеялся, что он спал, что он не услышал меня и что всё продолжится так, как прежде, без ссор, но в то же время я хотел, чтобы он услышал меня, чтобы просто обнял меня и извинился. Я действительно не знал, за что, но это было не столь важно.
— Что? — простонал он, поворачиваясь ко мне, и я уже заранее знал, что, несомненно, это будет так сложно, как только могло быть.
— Я... мы... Думаю, нам нужно поговорить, — прошептал я едва слышно и был слегка удивлён, что он даже услышал меня. На мои глаза навернулись слёзы, а затем потекли по щекам, а губы дрожали при одной мысли, как же всё стало вот так.
— Это не может подождать до завтра? — он вздохнул; звучал он раздражённо, а я начал всхлипывать, отчего он, наконец, повернулся, и на его прекрасном лице отобразилось удивлённое выражение, когда он увидел, что я плакал. Но, тем не менее, он не отреагировал так, как должен был, не обнял меня своими крепкими руками, как мне хотелось. — Фрэнк, что случилось? — нерешительно спросил он, и по моим щекам покатилось ещё больше слёз.
— К-как т-ты в-вообще можешь такое спрашивать? Н-наши отношения и брак разваливаются, а ты спрашиваешь, что случилось! — воскликнул я, откидывая пуховое одеяло и вставая с кровати, уходя прочь из спальни. Я дошёл до гостиной, сел на край дивана, а затем снова поднялся, потому что было необходимо хоть как-то отвлечься от накопившегося отчаянья. Стоя у окна, где всё и началось, я услышал шаги в коридоре, приближающиеся к гостиной, и слёзы лишь продолжали падать из глаз, не давая щекам высохнуть.
— Фрэнк… — я не обернулся, ожидая, пока он скажет хотя бы ещё что-нибудь или, по крайней мере, подойдёт ко мне. Я отвёл взгляд, устремив его ввысь, в небо; луну было не видно за чернеющими тучами, из которых падали тяжёлые капли дождя, словно слёзы из моих глаз.
Наконец, я услышал шаги и почувствовал, как такая знакомая рука легла на мою поясницу.
— Джи, почему ты больше меня не любишь? — рука с поясницы скользнула вперёд, и он обнял меня сзади, но объятья по-прежнему не приносили ни капли комфорта.
— Конечно же, я люблю тебя, с чего мне тебя не любить? — прошептал он куда-то в мою шею, и я вздрогнул, почувствовал тепло, что излучала его грудь и руки вокруг меня, но всё же было так чуждо после столького времени быть рядом с ним.
— Я вижу это в твоих глазах, Джерард. Мы целую вечность не оставались наедине, и ты больше не рисуешь меня. Я больше не твоя муза? Я не красив? Ты даже не разрешал взглянуть мне на последние рисунки, — я попытался отстраниться, но не стал сопротивляться, когда он притянул и крепко меня обнял; его изящные пальцы перебирали мои волосы в то время, как моя голова лежала у него на плече. Он прижался губами к моему виску, и я схватился за край футболки, в которой он всегда спал. Я так давно не видел его.
— Я люблю тебя, Фрэнк. Я действительно очень сильно тебя люблю, — прошептал он, будто пытаясь, скорее, убедить в этом самого себя, а не меня. — Прости меня, я тебя люблю, — он тихо заплакал, уткнувшись в мои волосы, прижимая меня так сильно, что едва ли не было больно, и хотя я не поверил его словам, я всё равно обмяк в его руках, вдыхая запах теперь уже тёмно-русых волос.
— Нарисуй меня, Джи, нарисуй мой портрет, как ты всегда и делал, — прошептал я в его волосы, чувствуя крайнюю необходимость предстать пред ним обнажённым, как это всегда и происходило. Я хотел, чтобы он увидел меня, и мне было всё равно, насколько я изменился и постарел. Увильнув из его хватки, я внимательно посмотрел на него и начал медленно стягивать футболку через голову, а затем позволил ей упасть на пол, пока его взгляд бродил по моей обнажённой груди.
— Фрэнк, я не знаю… — он неуверенно взглянул на меня, очевидно, не желая творить.
— Если ты любишь меня, то ты это сделаешь, — прошептал я, всё ещё смотря ему прямо в глаза, когда мои руки упали на бёдра, и я начал стягивать пижамные штаны. — Нарисуй меня так, как рисовал, когда мы впервые занялись любовью. Заставь вновь почувствовать себя красивым, заставь поверить, что до сих пор считаешь меня идеальным, пожалуйста, Джерард, — он протянул руку, будто намереваясь дотронуться до меня, но затем опустил её, кивнув и направляясь за ручкой и бумагой. Когда он вышел из комнаты, я не смог удержаться и упал на колени, а моё тело начали мучить всхлипы, слёзы потекли из глаз — будто я заставлял его нарисовать себя. Он не хотел, не хотел меня, и самое ужасное, так это то, что это было настолько очевидно. Он не мог скрыть этого, а когда отказался, ещё сильнее все ухудшил.
Я бы хотел узнать, когда именно он разлюбил меня и как долго мы оставались такими мёртвыми. Я так сильно любил его, и, не считая парочки морщин, капельки лишнего веса и почти незаметных седых волос, он оставался самым прекрасным мужчиной на Земле, и он навсегда останется моим единственным. Любовью всей моей жизни. Неужели с годами я стал настолько уродливым, что он больше ничего ко мне не чувствовал? Я прекрасно знаю, что время точно так же повлияло и на меня, и что мои старые татуировки с годами выцвели, но неужели всё было так плохо? Неужели он больше не мог даже поговорить со мной? Почему я чувствовал, что не могу говорить с ним, и как долго всё продолжалось вот так? Почему…
— Почему? — простонал я, а слёзы всё ещё текли по моим щекам, пока я ждал его возвращения. По прошествии нескольких минут у меня появилось ощущение, что он не собирался рисовать меня, а просто вернулся в постель, показывая то, как он по-настоящему заботился обо мне и о нас.
Я вновь услышал приближающиеся шаги и почувствовал тёплую мягкую большую руку на плече, но этот жест больше не приносил мне того чувства, как раньше, когда я будто утопал в ней.
— Фрэнк? Мы не должны, ты ведь понимаешь. Мы просто можем вернуться в постель, — прошептал он.
— Нет, я хочу этого, — я поднялся, чувствуя на себе его взгляд, пока я снимал штаны, оставаясь перед ним обнажённым впервые за долгие годы. Пылкой страсти, что раньше виднелась в его глазах, там больше не было, и я почувствовал себя так неловко, как никогда раньше, хотя я знал, что он, как никто другой, уже видел все потаённые уголки моего тела. Он знал меня всего и внутри, и снаружи.
— Ты можешь лечь на диван, как тогда, когда ты пришёл во второй раз. Помнишь? — он попытался улыбнуться искренней и любящей улыбкой, но попытка жалко провалилась. Но я кивнул, не в состоянии забыть те волшебные моменты в начале нашей совместной жизни. Тем вечером всё было так идеально и романтично, так совершенно. — Ты выглядишь таким опечаленным, — произнёс он тихо спустя несколько минут. Воздух наполнял лишь звук карандаша, царапающего по бумаге.
— Как и ты, — слеза покатилась по моей щеке, исчезая в волосах, когда я осторожно взглянул на него, наблюдая за каждым его движением и выискивая ту страсть, что была в его глазах, отблеск огоньков, которые некогда делали меня таким счастливым, которые желали сделать меня счастливым. Он будто бы и сам умер вместе с нашими отношениями. Он опустил глаза на лист бумаги, и по комнате разнёсся расстроенный вздох, а затем он закрыл лицо руками. — В чём дело? — я услышал, как из его горла вырвался тихий всхлип, и сорвался с дивана, чтобы склониться перед ним. Аккуратно убрав руки от его лица, я посмотрел вверх на него и, наконец, встретил его взгляд. — В чём дело, Джерард?
Его рука погладила меня по щеке, а затем он взял одной рукой моё лицо; тепло от него разлилось по всему моему телу.
— Я больше не могу рисовать. Не могу… Я просто… Я люблю тебя! Но я не могу рисовать тебя… Я не могу рисовать, — воскликнул он, и я буквально почувствовал, как моё сердце раскололось. Встав с пола, я притянул его в объятья, усаживаясь к нему на колени, перекинув одну ногу на другую сторону от него. Он плакал, уткнувшись мне в шею, и солёные капли одна за другой стекали по моей обнажённой груди, пока не впитывались в ткань его футболки, а я близко прижимался к нему. — Мне так жаль, Фрэнк, так жаль, — его сильные руки крепко сжимали меня, а его левая рука, как и всегда, покоилась на пояснице в покровительственном жесте. — Всё в порядке, Джи, обещаю, всё будет хорошо, — тихо прошептал я в его волосы, а в конце концов почувствовал, как его рыдания прекратились. — Почему ты не сказал мне? Ты мог просто рассказать. К-как долго ты… уже чувствуешь это? — я прижался щекой к его мягким волосам, наслаждаясь тем, что был так близко к нему, но желая, чтобы это было немного при других обстоятельствах и чтобы я снова был тем обнажённым пареньком перед своим парнем или мужем. Я хотел бы быть его музой, его совершенством, его красотой, которую он хотел бы запечатлеть каждую минуту своей жизни.
— По меньшей мере, год. Прости, — он прижался губами к моей шее, целуя бледную кожу, на которой красовалась татуировка скорпиона. — Я боялся, что ты больше не будешь любить меня, что мы просто расстанемся… потому что это казалось таким важным. Как бы то ни было, я прошу прощения за то, что так вышло, — тихо прошептал он, ещё сильнее сжимая меня в объятьях.
— Это из-за меня? — тихо пробормотал я: мне было необходимо узнать, из-за меня ли, даже пусть и частично, мы так отдалились, хотя то, что в последнее время я не говорил с ним, было определённо моей виной. Я был трусом, не осмеливаясь поговорить с собственным мужем за все пятнадцать лет.
— Н-нет, нет, — практически выпалил он и, осознав это, продолжил: — Я так не думаю. Я люблю тебя, действительно люблю. Почему ты не веришь мне? — затем произошло нечто неожиданное, по крайней мере, для меня. Он отстранился от моей шеи, снова взял в свои тёплые руки моё лицо и впервые за долгое время поцеловал меня. Его губы осторожно двигались, будто бы он на самом деле боялся меня целовать, а я попросту был в шоке, не в состоянии даже вспомнить последний раз, когда он меня целовал. Моё тело неожиданно вернулось к жизни, и я приоткрыл губы, чтобы впустить его умоляющий язык ко мне в рот, и в памяти возродились смутные давние воспоминания потерянной страсти и утраченной любви.
Я не был обнажён перед ним, он был обнажён вместе со мной, во мне.
И тогда казалось, что наши отношения расцвели вновь, хотя и традиционные сеансы позирования были оставлены далеко позади. Мы были счастливы, ощущая себя новой парой, будто впервые влюбились друг в друга, и это было так прекрасно. Он снова обнимал меня, позволяя мне раствориться в прикосновениях его тёплых рук, одна из которых покоилась на пояснице, защищая меня от всего мира, и он целовал меня, улыбался мне и предавался любви вместе со мной. Он шептал моё имя, всегда только шёпотом говорил, что любил меня и что желал нарисовать. Он никогда не переставал делать этого, отчего я чувствовал себя любимым и красивым — так заставлял чувствовать меня только он.
Наша прекрасная безмятежность продлилась на несколько лет, хотя мы уже неосознанно отдалялись друг от друга и физически, и эмоционально уже год спустя, когда несколько новых студентов начали посещать его занятия, и у него стало слишком много работ-эскизов, которые он так презирал. Я никогда не понимал, почему он стал работать в этой области, но он сказал, что это лишь потому, что эти занятия напоминали ему обо мне, будто я постоянно был с ним на работе. Когда он сказал это, я шутливо предположил, что мог бы снова устроиться работать натурщиком, но он лишь улыбнулся и ответил, что я был слишком прекрасен для набросков, что во мне было куда больше, чем попросту контуры. Но чуть позже я обнаружил, что это были лишь пустые слова, когда я просмотрел папку со старыми рисунками, обнаружив в самом конце файл, датированный приблизительно теми днями, когда он перестал мне их показывать.
Это были не рисунки, не портреты, наполненные до краёв любовью и страстными деталями. Со временем они становились более невзрачными и печальными, а последние вообще представляли собой лишь линии. Контуры, очертания формы тела, простой набросок. Это всё, чем я был для него, и я знал об этом. Но пока он оставался со мной, постоянно говоря, что любил либо простыми словами, либо языком тела, я был счастлив. Потому что глубоко внутри себя я знал, что он больше никогда не сможет полюбить меня с карандашом в руках и листком бумаги перед ним, даже если попытался бы.
С началом учебного года он начал больше работать, приходить домой позже, чем обычно, и клясться, что ему приходилось работать в сверхурочное время. Я считал это по-настоящему странным, но ничего ему не говорил, потому что он казался счастливее, чем за все последние годы вместе взятые. Будто он действительно наслаждался работой или, может, наконец, разглядел в эскизах нечто прекрасное. Следующие несколько лет всё так и продолжалось: он приходил с работы поздно ночью, часто будил меня, когда ложился спать уже около полуночи, а затем обнимал за талию, целовал в шею и нашёптывал извинения. Каждый раз я принимал их, устроив ссоры лишь пару раз, но в этом не было смысла, потому что, в конце концов, я всегда прощал его. Я не мог жаловаться и потому, что он проводил много свободного времени со мной, едва ли не больше, чем мы вообще когда-либо проводили вместе, когда были молодыми и беззаботными. Мы просто были вместе, гуляли в парке, держась за руки, или оставались дома, занимаясь всякой ерундой, но зато друг с другом. Я был счастлив, и он выглядел счастливым, тем более казалось, мой возлюбленный, наконец, полюбил свою работу.
Работа, которая дарила ему столько выходных за то, что он так часто работал до поздней ночи, чаще всего позволяла оставаться ему дома, ничего не делая. Обычно он просто смотрел старые фильмы, когда я возвращался с работы в больнице, которой наградило меня моё обучение психологии. Но до определённого момента я всё ещё не видел наши проблемы, так что, может быть, я не так уж хорошо разбирался в этом, как гласил мой диплом. Однажды меня отпустили с работы раньше и, как бы то ни было, тогда ещё счастливый, я отправился домой, будто заведомо зная, что он будет ждать меня дома, ждать, пока обнимет меня, и мы вместе досмотрим тот фильм, который он уже начал смотреть.
Но когда я зашёл в квартиру, прошёл в гостиную, где, как и всегда, работал телевизор, его там не было. Я подумал, что, скорее всего, он просто отошёл в туалет, так что я присел, расслабляясь после короткого, но, тем не менее, тяжёлого рабочего дня, где пришлось справляться с двумя пациентами в слишком уж короткое время. Но затем мой глаз зацепился за нечто ярко-зелёное на кофейном столике, и я наклонился, чтобы взять то, что оказалось папкой с рисунками. Рисунками, похожими на мои, но рисовал он не меня, а молодого парня. В папке так же были фотографии того же парня, которого, наверно, ещё даже не пустили бы в бар, чтобы купить алкоголь. Было нечто такое невинное в этих взъерошенных белокурых волосах и голубых глазах. Я не хотел делать поспешных выводов, по крайней мере, не поговорив со своим мужем и не имея больше доказательств, но, когда я закрыл папку, то увидел «Джейкоб», написанное неровным почерком моего мужа, с сердечком прямо под именем. И моё сердце ушло в пятки.
По квартире разнёсся слабый вскрик, и я всем сердцем продолжал надеяться, что это не его и что всё это дело рук шлюховатой дочки соседей, но каким-то образом я знал, что она не имела к этому никакого отношения. Встав с дивана, я оставил на нём папку и направился по коридору, как и в первый раз, а затем дошёл до ванной. Не доходя до туалета, я видел, что её дверь была открыта, что говорило о том, что там никого не было, и по моим щекам потекли слёзы, когда я услышал учащающиеся стоны и возгласы из нашей спальни. Я положил руку на ручку двери, будучи стоя в сомнениях самую длинную минуту своей жизни, не желая открывать её. Не хотел видеть это, потому что тогда всё подтвердится. Я бы куда лучше забыл обо всём этом, притворился бы, что я ничего не видел и не слышал, но я знал, что не смог бы долго прожить с ним после этого.
Меня затошнило, когда я открыл дверь и увидел то, что происходило в нашей спальне, и я думал, что я выблюю весь свой обед, но я окончательно застыл на месте. Казалось, моё сердце остановилось, будучи слишком сломленным, чтобы продолжать биться, и я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Мои глаза закололо от неприятной картины, и по лицу полились слёзы, а челюсть просто отвисла в шоке, пытаясь вдохнуть, но задыхаясь, потому что мои лёгкие не могли функционировать. Незнакомая одежда была аккуратно сложена стопочкой в углу, а одежда моего мужа была раскидана по всей кровати, что служило прекрасным знаком того, что этот парень был обнажён перед ним ещё до того, как мой возлюбленный присоединился к нему, моя любовь, мой единственный, до того, как мой мужчина побывал в нём. Все конечности смешались: их руки и ноги переплетались, обхватывая тела друг друга, пока кожа вжималась в кожу, они обменивались друг другом, слюной, потом и другими флюидами, пока стоны имён и всхлипы наполняли воздух.
— Мм, Джи, детка, сильнее.
— Джейк, блять, Джейк, ты… Ох, ты такой чертовски узкий.
Меня никто из них не заметил: оба мужчины были слишком увлечены удовольствием, чтобы смотреть по сторонам, каждый лишь заботился о том, с кем был так близок. О том, вместе с кем он был обнажён, с кем ему было так хорошо, что было даже сложно описать словами. Им было на всё наплевать, только не друг на друга.
— Я люблю тебя, Джерард! Да, тут, прямо тут, Джи!
Они жадно сталкивались губами всего лишь на несколько минут, пока я наблюдал за развернувшимся действием прямо на той нашей кровати, наблюдал, как мой муж предаётся любви с этим мальчишкой так, как редко случалось у нас даже в самые лучшие дни. Каждый поцелуй, каждое поглаживание и каждый всхлип — они значили так много.
— Джейк, ты так красив. — Поцелуй. — Ты просто не представляешь, как сильно я хочу нарисовать тебя прямо сейчас. — Поцелуй. — Ангел мой, ты совершенен. — Поцелуй, поцелуй, поцелуй. — Я так люблю тебя.
— Как сильно, Джи?
Я наблюдал за тем, как человек, который вот уже почти двадцать лет являлся моим мужем, занимался любовью с другим мужчиной — тем, кто был младше, прекраснее и идеальнее, — но я всё равно не мог заставить своё тело сдвинуться с места. Я не мог захлопнуть дверь, выбежать из квартиры и захлопнуть ещё одну дверь перед тем, как вломиться в лифт, чтобы доехать до первого этажа. Я стоял на месте, наблюдая и слушая, как у меня по крупинке крали мою жизнь.
— Я люблю тебя больше всех на свете.
Громкий стон сорвался с губ молодого блондина, когда мой муж начал вбиваться в него, добавляя всё больше силы с каждым толчком. Я видел, как их движения превратились в исступлённые толчки, а мои конечности всё ещё будто бы пристыли к полу, и я слышал их стоны, всхлипы и крики, которые означали приближающуюся кульминацию. По моим щекам продолжали катиться слёзы, и я, наконец, смог закрыть дверь, когда они стали беспрерывно обмениваться тремя заветными словами, посылая больной укол в мой адрес, потому что у меня этого больше никогда не будет и никогда, на самом деле, не было.
Они замерли, тяжело дыша, и вздымались лишь их грудные клетки, а на их лицах нарисовались удовлетворённые улыбки. Они ещё не знали, что разрушили жизнь и сломали человека. Они всё ещё находились в мире любви и беззаботности, где разрешалось лишь совершенство, а разбитых сердец не существовало. И это был не мой мир.
— Джерард?
Я наблюдал, как он уткнулся носом в его шею, совершенно не глядя в моём направлении, но голубые глаза мальчишки с ужасом смотрели прямо на меня.
— Мм, что, Джейкоб? — он удовлетворённо вздохнул, совершенно не в курсе обо всём, обо мне.
— Детка, это был не я, — парень всё ещё глядел на меня, выискивая ответ на вопрос, что делать, очевидно не желая вставать меж двух огней. Как бы то ни было, темноволосый мужчина, лежавший в его объятьях, повернулся и сел, устремляя свой взгляд на меня; его прежде счастливые и радостные глаза стали холодными и обеспокоенными, когда он встретил мой сломленный взор.
— Фрэнк… — от шока его лицо побелело, его рот беззвучно открывался и закрывался, напоминая мне рыбу, выброшенную на берег. — Я…я… — наконец, я смог контролировать своё тело, поэтому развернулся и вышел из комнаты, направился по коридору; я услышал, как он побежал за мной, а затем почувствовал его руки, заключившие меня в объятья, когда я дошёл до гостиной. — Я правда могу объяснить, я могу объяснить. Пожалуйста, не уходи, — моё тело сотрясалось от тяжёлых всхлипов, подо мной подгибались колени, но он помог, прижав меня к своей груди. Он усадил меня на диван и удержал, когда я попытался встать.
— Уйди от меня, отпусти. Блять, я не хочу тебя видеть, — воскликнул я, вжимаясь в его обнажённую грудь, не в состоянии отстраниться.
— Фрэнк, пожалуйста, послушай меня, — умолял он, насильно прижимая меня к себе. — Я люблю тебя, Фрэнк, пожалуйста, не уходи.
— Не смей, блять, этого говорить! — я отстранил его от себя, заставая тем самым его врасплох, и встал в паре метров от него. — Я наелся твоим ёбаным враньём! Я слышал тебя, я, блять, видел, как ты говорил, что… эта шлюха, ты любишь его! Что любишь его сильнее меня! — выкрикнул я и узрел печаль в его глазах, которая шла рука об руку с гневом, когда он поднялся и встал прямо напротив меня, едва ли в дюйме от меня, одетого, в то время как сам он был полностью голым. Голым, полностью обнажённым передо мной.
— Он не шлюха! Он моя жизнь, моя муза. Он нужен мне, мне нужно его рисовать! Ты не видишь этого? Я ещё не был счастливее, чем после того, как познакомился с ним на уроках, — в уголках его ореховых, переполненных эмоциями глаз начали собираться слёзы, но я не мог посочувствовать ему.
— Рисование — это не синоним к траху, Джерард. Так же, как и к любви, — он поднял руку, будто намереваясь дотронуться до моего лица, но остановился, опуская её на прежнее место. — Я ухожу. Если ты так чертовски счастлив с этим мальчишкой, то, полагаю, тебе стоит жениться на нём вместо меня, — мой голос был пропитан ядом, когда я снял обручальное и свадебные кольца с пальца, а затем наклонился и всунул их ему в руку.
— Фрэнк, пожалуйста, не делай этого, ты нужен мне, — застонал он, и из его глаз покатились безмолвные слёзы.
— Прости. Я люблю тебя, но я больше не могу позволить тебе изменять мне, — когда я заметил недоумённое выражение его глаз, то продолжил: — Ты всегда ставил искусство выше меня, оно всегда было важнейшей и неотъемлемой частью твоей жизни. И то, что ты устал рисовать меня, лишь доказывает это. Ты никогда не предавался любви со мной, ты всегда любил искусство. Кажется, этот паренёк — твой новый художественный проект, раз уж ты так его любишь, — я сморгнул парочку навернувшихся слёз. — Его портреты в десять раз превосходят мои. В сравнении с ним я всегда был скучным наброском, разве не так? — он ничего не ответил, но мы оба знали, что это была чистая правда. Я никогда не переставал работать натурщиком ради его личных нужд.
— Просто сделай мне одолжение — не выкидывай этого мальчишку, словно использованную игрушку. Не ломай его так, как сломал меня, — я опустил глаза в пол, и он отошёл, позволяя мне пройти мимо. Я прошёл обратно до туалета, увидев белокурого паренька, что сидел за кухонным столом с непонимающим выражением на симпатичном лице, когда я прошёл мимо. Я надеялся, что он будет счастлив что его возлюбленный будет полностью его, пока доставал из шкафа свой чемодан, начиная засовывать в него одежду и всё, что попадалось на пути. Сложив гитару в чехол, я вышел из квартиры, сжимая в руках то, что было важнее всего для меня — папку со всеми портретами и рисунками меня, сотворёнными руками Джерарда, включая и последние работы — те эскизы, на которых были лишь контуры моего тела. Потому что так всё и закончилось — наброском.
Это прекрасно. Вы как будто вдохнули жизнь в наш умирающий нфс. Не шаблонный сюжет (хоть и много уже было у нас натурщиков и художников), написано прекрасным языком (если бы повтором можно было бы усилить сказанное, я бы сказала трижды, четырежды, ибо мой внутренний филолог разве что не плачет от восторга). Я как будто перенеслась на 3 года назад и заново все это почувствовала. Большое спасибо за работу
Я давненько читаю ваши переводы, мой друг. И зная, что вы человек довольно взрослый и занятой, прежде всего скажу, что очень уважаю ваш труд и то, как много вы трудитесь, как часто радуете своих читателей переводами. А главное - их неизменным качеством.
Знаете, я странный читатель. И могу с уверенностью сказать, что перевод очень и очень хорош, гладок, я бы поставила 5 из 5, так красочно и живо.
А вот история... Я читала её на фб, но почему-то отзыв запросился тут. Все ставили там высокие оценки - и за сюжет, и за персонажей... Лично для меня всё это еле дотягивает до тройки. И я сейчас даже обосную своё имхо (не претендующее вообще ни на что, просто хочется высказать отчего-то)
С одной стороны, очень прочувствовалась эта "набросковость". Второпях накинутые грифелем на белую шероховатость линии, намеченные фоны, чувства, характеры. При этом совершенно никакой конкретики и глубины. Всё разсыто и обобщено. Если в первой части я ещё ждала от Ф и Д чего-то, то потом поняла - неа, это начало и есть конец. Может, в этом и есть гениальность этой работы? Прото она не вызвала во мне эмоций и чувств, чтообы после прочтения осталось что-то больше гадливости.
Я не спорю, искусство любое живуче и на всякое найдётся свой почитатель. Это лишь мнение. И как я не поверила их идиллическим чувствам, как не почувствовала разрыва в 5 лет, который "набросан" во 2 главе, так я и не почувствовала ничего, кроме отвращения после лжи и измены Д. Впрочем, это стало ясно уже к началу 3й главы. Что будет что-то нелицеприятное и явно со стороны Дже - ведь именно он инициатор и "соблазнитель".
Вобщем я не Станиславский и просто скажу - если бы это был набросок на бумаге, я бы просто прошла мимо. Но мне было интересно что всем так нравится. иногда полезно "быть в курсе тренда" для самообразования. Немного разочаровалась, короче... Но это мелочи. История была прочитана, закрыта, ей дано кодовое название "дерьмо случается". Она ничему не научила и не вызвала ценных эмоций. Я бы поставила ей натянутый трояк и только из-за вашего качественного перевода.
Вот такое имхо и простите ради Бога если что не так, в моих целях нет никого обидеть.
За сим откланиваюс
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
