Вот уже два месяца, как я вырвался на свободу из этой гребаной палаты, куда меня направили на принудительное лечение. Трех отвратительных приторных порций метадона в день (а чего я еще ожидал?), которые мне выдавались, едва хватало на один раз, чтобы хоть как-то унять слабость и прогнать апатию. Дни тянулись медленно и тоскливо, никто не был бы в силах такое вытерпеть.
Вместо всего этого я решил начать новую жизнь, и, как всегда бывает в таких случаях, у меня ни черта не выходит. Может, потому что наша Мать-настоятельница продолжает толкать мне товар по старой дружбе, и я не в силах отказаться хотя бы потому, что мне нужно брать где-то деньги. Никуда устраиваться, понятное дело, я не собирался и не собираюсь. Гребаный Уэй прекрасно чувствует мое разочарование, даже если сам этого не осознает. Разумеется, он, как и я, крепко сидит на героине. Он – единственный, кто возвращает меня к жизни и к кому я неравнодушен. Никогда не могу устоять перед соблазном съездить по его смазливому лицу.
Вообще-то Джи был вполне нормальным раньше, пару лет назад, учился в колледже и был любимым ребенком в семье. Потом встретился со мной. С тех пор он быстро покатился по наклонной и стал нравиться мне еще больше. Когда Уэй трезв, то совершенно невыносим со своими бесконечными философствованиями и теориями собственного сочинения. Но, когда он обдолбан, все становится гораздо хуже. То, как он себя ведет, конечно, может показаться смешным, но это нихера не смешно. Этот ублюдок становится совершенно неуправляемым и непредсказуемым. Джонни, наша Мать-настоятельница, все это может подтвердить. Он помнит, как этот псих Уэй погнался за ним однажды с ножом в руке и чуть не прирезал. Он бы сделал это, если бы его не остановили. После этого Джонни лишил его дозы на долгое время, но, добрая душа, все-таки простил.
Сегодня Уэй растолкал меня в пять утра, я был просто в ярости. Этот сумасшедший снова что-то задумал. Он восторженно кричал мне в ухо и дико вращал глазами. Поняв, что сопротивление бесполезно и ничего тут не поделаешь, я оделся.
Мы тихо вышли из нашей съемной квартиры на окраине и спешно миновали серые сонные улицы. Было пустынно и холодно, я все еще злился на Уэя. Мы оба молчали, мы вообще почти никогда не говорили.
Через некоторое время мы уже шли по равнине, которая простиралась во все стороны, усеянной пучками грязно-желтой отвратительной травы и кочками. Вдали, в сизой дымке виднелись невысокие холмистые горы. Тогда-то Уэй и сказал, что произошло. Нас накрыли. Такого раньше не происходило, и по спине у меня побежал противный холодок. Я почувствовал что-то отдаленно напоминающее благодарность по отношению к Уэю, но умолчал.
Мы продолжали путь. У меня было время все обдумать. Незаметно мы подошли к железнодорожному пути. Тут недалеко есть станция, и это единственная связь этого города с внешним миром. Это не город, а настоящая дыра: даже нормальных дорог не проложили.
Вдали раздался гудок и вывел меня из оцепенения. Во мне поднималась волна досады. Досады, отчаяния, ощущения бесполезности происходящего, волна гнева. Мне стало отвратительно, я едва держался на ногах. Поезд приближался, и я осознавал, что если не сделаю хоть что-нибудь, то просто разорвусь на части. Когда до поезда оставалось метров двадцать, я, повинуясь неведомому порыву, схватил Уэя за воротник и с силой толкнул на рельсы. Я не отдавал себе отчета в своих действиях. Но он не собирался уйти просто так. Хоть в его глазах и мелькнула паника, но он удивительно быстро сообразил и обхватил меня так, что мы оба кубарем покатились на шпалы, больно ударяясь головами. Мы лежали вдвоем между рельс, когда над нами начали проноситься вагоны. Волна обрушилась. Я весь онемел: ничего не видел, не слышал, не чувствовал. Кругом сплошная темнота. И среди всего этого я начинаю слышать дыхание Джерарда, ровное и глубокое, я начинаю чувствовать его, будто это дышу я сам, вдыхаю чистый и влажный воздух после дождя, после волны. Я слышу мерный стук его сердца.
Поезд пронесся, не остановившись, и мы все так же лежали. Глаза Уэя распахнулись, пульс и дыхание участились. Ему точно вкололи дозу. В такие секунды он особенно хорош, мне всегда хочется его трахнуть.
Не помню, сколько мы еще так пролежали, когда он неожиданно рассмеялся, легко и непринужденно, как он никогда не смеется. Мне стало так хорошо, я подумал, что мы еще всем им покажем.
