Глава 14.

- Майкс?! – повторил я, приподнимаясь на кровати и безуспешно пытаясь прикрыться. Судорожно пытаясь прикрыться. Спешно пытаясь прикрыться. Потому что Майки смотрел на меня. Смотрел и улыбался, черт побери. Несомненно, это уже переходило все грани разумного и дозволенного. Спокойный Макс, сидящий на краю кровати, вытирающий руку влажной салфеткой, покачивающий тапком, сползшим на самый носок ступни.
Сказать, что я был в шоке – значит, ничего не сказать. Получается, я кончил на руку собственного брата? Это его пальцы ласкали меня утром? Нет-нет, этого просто не может быть.
- Держи салфетку, - Майки протянул мне влажный белый комочек.
Я как будто был оглушен. Потому что открывал беззвучно рот и вытирал следы ночного кошмара с моего живота. До красных полос. Чтобы ничего не осталось на коже.

- Майки, - наконец я смог подчинить себе непослушный обмякший язык, - что произошло вообще? Зачем ты… ты трогал меня?
- Прости. Когда я зашел, ты стонал и извивался на кровати. Казалось, что ты просто лопнешь, - Майкс выразительно приподнял бровь, взглядом указывая на низ моего живота.
Я простонал что-то очень невнятное даже для меня и бессильно упал спиной на подушку. Я совершил ошибку, большую ошибку. Выбрал не то. Лучше бы я жил один, сходя с ума от ночных кошмаров, в которых меня насиловал бы Фрэнк, чем вот так. Из двух зол я остановился на большем. Как я могу объяснить действия Майкса? Да никак, никак ровно до тех пор, пока Майки сидит на краю моей кровати, улыбаясь, смотря мне в глаза, вытирая салфеткой руку.
- Веди себя естественно, - говорит он, растягивая губы от уха до уха. Я не понимаю окончательно ничего. Наверное, я глупо выгляжу, когда сижу вот так, в испачканных трусах, и беззвучно хлопаю ртом. Как рыбка. Золотая рыбка.
- Помнишь, что сегодня ты должен встретить Кристин? – спрашивает он, будто салфетка вовсе не в моей сперме, а в молочном соусе, которым мама так любит поливать сладковатые спагетти.
- Помню, - я тянусь за телефоном к тумбочке. Кристин должна была прислать мне смс с номером рейса и временем вылета. Я еще должен был купить по дороге цветы. Ее любимые. Ярко-алые. – Майки, что происходит? Ты можешь объяснить адекватно?
- К нам сегодня привезли девочку. Маленькую. Всего двенадцать лет. Ее сбила машина, - улыбка на лице Майкса стерлась, как будто осыпалась с губ. – Вот я посмотрел на нее. В ее глаза. А они у нее были такие… как у Алисы. Понимаешь? – Майки посмотрел на меня совершенно безумным взглядом. – И я внезапно понял. До меня дошло. Что из-за тебя, несчастного старшего брата, который не в состоянии устроить себя в жизни… О, одно архиважное жизненное правило не выполняется, Джерард. Спаси себя сам, помнишь? Или как там, - Майки пощелкал пальцами, - спасение утопающих – дело рук самих утопающих? Так звучит? Неважно, - рука брата совершила в воздухе неопределенный круг. – В общем, суть в том, что из-за тебя, не приспособленного к жизни ребенка, я могу потерять мою маленькую Алису. Как потерял сегодня ночью эту девочку. По идее, я должен сейчас достать веревку и задушить тебя. Но мне не хочется. Я слишком тебя люблю, вот, - в глазах Майки стояли слезы, он смотрел на меня беспомощно, по-детски.
- Мне кажется в последнее время, что ты болен, - осторожно говорю я, потому что другого объяснения происходящему придумать просто не в состоянии.
- Я здоров. Абсолютно здоров, - улыбается брат, вставая с моей кровати и доставая из кармана мобильник. – Просто… Все меняется. Иначе не объяснишь, - Майки пожал плечами и вышел из комнаты, оставляя меня наедине с мыслями.

Я все еще могу думать, что я нормален? Хотя, по сравнению с моим младшим братом, я еще вполне адекватен. Милый кинестетик Майки. Что происходит с тобой, таким доверчивым и понятным прежде?
«Рейс номер 2534, приземлится в 12.45. Надеюсь, ты с оркестром», - гласило сообщение от моей ненаглядной, которое еще с позднего вечера ожидало меня, завлекающее мигая на экране невзрачным символом где-то в левом верхнем углу. Я глянул на часы. Половина двенадцатого. Черт! Я же опаздываю!
Мысли о скорой встрече с Кристин задвинули на второй план размышления о Майки. Я натягивал джинсы, не попадая ногой в штанину, искал взглядом чистую футболку и одновременно с этим прикидывал, сколько стоят в нашем цветочном магазине ярко-алые орхидеи, если такие вообще встречаются в природе.
Когда я, уже причесавшийся и полностью одетый, разыскивал по всей прихожей ключи, Майкс сидел на кухне и с равнодушным видом прихлебывал дымящийся чай. Может, он и прав насчет меня, конечно. В принципе, я действительно не смог устроить свою жизнь. Но я честно пытался. И у меня бы получилось, если бы не Фрэнк. Все из-за него. Как будто нарушился фундамент хрупкого строения под скромным названием «Моя жизнь».

Идея позвонить маме и посоветоваться с ней насчет странного поведения Майкса пришла ко мне уже около лифта. Правда, я не знал, как рассказать ей о том, что случилось за прошедшую неделю. «Мам, я узнал, что наш любимый Майки – педофил. Вдобавок он еще домогается меня, пока я сплю. Что мне делать?» Я уверен больше чем на сто процентов, что мама рассмеется в трубку, подумав, что я окончательно сошел с ума. Если подумать, я сам виноват в том, что происходит с Майксом.


Весенним днем, ярким весенним днем я ощутил себя перед холстом совершенно одиноким. Шел третий день моего заточения. Простуда терзала мою носоглотку, кровать надоедала притворной тканевой мягкостью и зудящими от температуры объятиями. «Посиди и подумай о своем поведении. Постарайся не выходить из комнаты, хорошо?», - вздохнула мама, прикрывая за собой дверь. Лучше бы она ударила меня. Или пожаловалась отцу. Но нет. Я просто должен был подумать. Немного погрызть себя изнутри. Я подрался с соседом по парте. И один из ударов этого крепыша свалил меня в весеннюю лужу. Я не должен был быть таким вспыльчивым.
Я сидел перед холстом и пытался сказать все, что думаю о себе. На серой ткани под моей кистью кто-то давно прострелил себе голову. И стена с потеками засохшей краски-крови была успокаивающе белой. Я через раз сглатывал слюну, дописывал широкими мазками парня, лежащего с пистолетом в руке, когда в мою дверь постучали. Мать была на работе. Стучать мог только Майки. Белая деревянная дверь приоткрылась, впуская его в мою обитель страдающего одиночества.
- Я принес тебе чай с вареньем. Потому что то, как ты чихаешь, слышно в моей комнате, - тихо сказал Майкс, неслышно приближаясь и протягивая мне кружку, украшенную героями комиксов.
- Поставь на стол, - махнул я рукой. Брат оставил кружку именно там, где я сказал, и вновь подошел к холсту, с интересом смотря на расцветающую картину, проявляющуюся ленивыми мазками.
Майки был в джинсах, так удачно сидящих на его плавно выделяющихся бедрах, и в рубашке, которую не успел еще застегнуть. Она свободно спадала с его плеч, бросая полутени на обнаженную грудь и живот, вырисовывая мягкие, совсем детские контуры. Он стоял, оставив руки свисать вдоль туловища, немного изогнувшись куда-то вбок, отчего грудная клетка как будто была изломана с одной стороны, что придавало ему изящную болезненность.
- Стой так, - приказал я брату, заворожено глядя на его непричесанные еще волосы, на очки, скрывающие холодные, в общем-то, глаза, на острую линию подбородка.
- Что… - начал он, но я не дал ему договорить. Не вставая, я дотянулся до воротника его рубашки и потянул его в сторону, обнажая идеальные контуры плеча. Рубашка сползла медленно, будто цепляясь за невидимые пушинки его кожи, которые неощутимо приподнялись от холодного ветра, который проникал в мое не до конца закрытое окно. Я будто обнажал скульптуру неизвестного мастера, простоявшую под бесцветным покрывалом долгие десятки лет. Майки сглотнул и посмотрел мне в глаза. Не задумываясь, я обмакнул кисть в нежно-фиолетовый цвет. Который так подошел бы к пятнышку света на его щеке, к оттенку этого пятнышка, то есть – к самой его сути, к самой его душе.
Ворс кисти прикоснулся к голенькой ключице, - и Майки задышал, часто, судорожно, зажмуривая дрожащие ресницами глаза. Я провел первую линию, очерчивая высеченные контуры. Он был словно из мрамора сейчас. Трепетный, нежный, застывший. Я боялся спугнуть его – и мой кисть была нежна. Кожа обволакивалась краской, краснела в смущающих ласках разбавленной маслом гуаши.
- Зачем? – спросил Майки одними глазами.
- Ты идеален, - ответил я, глядя на него так, будто он был единственной моделью, носителем золотого извращенного сечения.
Кистью по коже я аккуратно спустился в ямку между ключицами. Там так уютно для кисточки. Точка получилась синеватой.
Я зашипел от раздражения.
- Повернись спиной, быстро! – заорал я, грубо сжимая пальцы на плече Майки.
- Джи, что ты….
- Заткнись…
Я содрал рубашку грубо, отбросил ее в угол комнаты, вместе с ней скомкав всю решительность Майкса.
Кисть разгулялась по бархатной, ощетинившейся пушком спинке, оставляя широкие, вольготно расстелившиеся мазки, постепенно складывающиеся в то, что я так хотел выпустить наружу. Превращал кожу брата в подобие того, что сидело во мне, грызло меня изнутри.
Майки перестал даже дрожать, только ниже опустил голову, подставляясь под кисть, задерживая ее на себе. К черту.
Кисточка отправилась вслед за рубашкой.
- Прости меня, маленький, прости. Пожалуйста, прошу… - шептал я, обнимая Майки сзади, сходясь руками на его груди, сцепляя пальцы в замок, трогая кожу, обжигаясь о кисточно-красочные линии. Невысохший слой на спине пачкал мою футболку. К чертям.
- Ты идеальный, - исступленно я касался губами нежного кусочка кожи за ухом, прижимая брата к себе, заворачивая его в себя, как в одеяло.


И вот теперь, после моих прикосновений к нему, после всех его прикосновений ко мне, все взорвалось, вырвалось наружу. Поцелуй на чердаке… Его спровоцировал я, только я. Глупо винить во всем Майки. Он с детства знал, что мое тело – одна из форм его собственности. Что меня можно трогать, касаться меня губами. А что, если вся его кинестетичность – только ко мне? Может, он любил меня все эти годы? Любил, трогал и молчал? А я не мог его оттолкнуть, потому что просто не понимал. Я стопроцентный идиот.

Лифт открыл двери, выпуская меня на первом этаже. Я вызвал такси. Бессмысленно остановился под козырьком подъезда, смотря в сияющее небо.
Скоро, совсем скоро я окажусь рядом с моей русалкой. Я увезу ее в свою квартиру, на другой конец города. Туда, где в углах прячется паутина, а по утрам от запаха краски невозможно дышать. Туда, где после завтрака Кристин потягивалась перед зеркалом в ванной, распуская волосы по плечам и демонстрируя мне короткие шорты, которые сама обрезала из моих старых джинсов, ушив их почти в два раза.

Подъехала серебристая иномарка.
- В цветочный магазин, пожалуйста, - сказал я таксисту, усаживаясь в машину. Я должен найти любимые цветы Кристин. А от Майки мы скроемся, затаимся в прокрашенной глубине моего тесного пристанища.

Из маленького магазинчика я вышел под улыбающиеся взгляды продавщицы и засматривающихся на цветы девушек. В моей руке набухшими кровью грешников лепестками цвели ярко-алые розы. Я попросил не упаковывать их. Зачем портить цветы бессмысленными обвертками из противно шуршащей бумаги? Пусть неровность стеблей, свобода скрученных лепестков, разбегающееся упрямство тугих листьев говорят сами за себя. Дар прекрасной леди от рыцаря. Охапка цветов к ногам принцессы. Небрежно брошенная – и тут же освященная нежным взглядом той, кому они предназначались. Кристин, все блага мира – для тебя и только для тебя.

- Любимую встречаете? – поинтересовался таксист, получивший от меня указание ехать в аэропорт.
- Да. Она еще должна меня простить.
- Простит. Розы прекрасны, вы сияете. Простит, - спокойно сказал таксист, седоватый уже мужчина, на руке которого поблескивал ободок обручального кольца.
Он сделал чуть громче радио, вливаясь в отягощенный пробками поток уличного движения.
«Ожидается, что самолет приземлится по расписанию», - сообщила девушка в эфире, сразу перешедшая на прогноз погоды.
- Опять беда какая-то с самолетами, - поморщился таксист. – Моя жена ездила отдыхать с дочерью на море, так там рейс задержали на двое суток. Она спала на сумках, - мужчина улыбнулся, - что при ее габаритах отнюдь не являлось удобным. Я предпочитаю пышечек. Они вкуснее готовят. Моя – самая пухленькая из всех. Так вот. Пока она спала там, моя дочь вместе с какими-то иностранными подростками, которые совсем не говорили по-английски, сколотили джаз-бэнд. И играли в аэропорту, представляете? Собрали около тысячи долларов за три часа.
- А на чем играет ваша дочь?
- Она не играет. Она поет. Тяжело ее слушать, но голос дан от бога, несомненно. Если бы не обстоятельства, она поступила бы на вокал, - таксист перестал улыбаться и сосредоточеннее посмотрел в лобовое стекло.
- Так пусть поступает. Я на художника тоже не учился, собрался вот. В тридцать лет, - сообщил я тоном заговорщика. Идея идти на художника пришла ко мне в голову моментально, только вот сейчас. Учиться там для меня было бы развлечением, но я точно узнал бы что-то новое. Отец - художник, мама – пианистка. Вслед за кем пойдут дети, темноволосые головы возраста шести лет, которые будут носиться по дому, сшибая мольберты и врезаясь в фортепиано? Ум передается от матери, я читал об этом когда-то. Все будут пианистами? Все оставят меня наедине с кисточками? Нет уж. В музыке они будут искать себе вдохновение, чтобы потом перенести его на бумагу. Я позабочусь об этом.
- У моей дочери серьезное заболевание, - спокойно сказал мужчина, уже заезжая на парковку аэропорта, - она не говорит нормальных слов. Но понимает все языки мира и лепечет что-то свое. Ей почти двадцать два, но она по развитию еще ребенок лет десяти. С вас сорок долларов ровно.
- Подождите. Мой брат – врач. Дайте мне свой телефон, я постараюсь помочь вам. Он найдет нужного специалиста…
- Спасибо, но не стоит, - таксист улыбнулся уголками рта. – Она счастлива в своем мире. А вы будете счастливы в своем. Идите, встречайте, дарите цветы и знайте – если она летит в ваши объятья – она вас простила. Таковы женщины.
Мне внезапно стало легче.

В здании аэропорта было многолюдно, но я все-таки нашел местечко на одном из  железных стульев около самого окна. Розы устроились на коленях. Если верить расписанию, самолет Кристин должен был приземлиться через двенадцать минут. Интересно, что делает сейчас Майкс? Что он чувствует, о чем думает? Я представил, как его утешает Алиса – детские руки на загорелой шее Майки. Неужели и она любит? Или это все красный кабриолет и черный кожаный ремень, украшенный пряжкой в виде летучей мыши?
Я достал блокнот и ручку. В присутствии бумаги мне всегда думалось легче. На бумаге вырисовывались контуры русоволосой детской головы, которую нежно прижимала к себе русалка, заправившая за ухо невинно-белую ромашку. Алиса и Кристин. Пример того, как один и тот же разврат может быть грязным и чарующим. Сочетание было просто прекрасным. Достойны перенесения на больший формат, чем половинка альбомного листика.
Пиликание мобильника в кармане поставило под угрозу изящность пряди волос Алисы, которая должна была спадать на веснушчатый нос.
«Я нашел тебе работу. Встречай принцессу и создавай уже семью. Отпускаю». Ха, меня отпускает собственный младший брат! Мило-то как. Признаться, я злился на него. Привязанность ко мне у него была все-таки сильнее, чем моя к нему. Не я же звонил ему каждый месяц, даже когда мы, казалось, были в глухой ссоре, окружавшей каждого изолирующей мембраной непонимания. Работа? Прекрасно. Это же великолепный повод не видеть его. Как же я противоречив, в самом деле.
Я протер уставшие глаза ладонями. И дорисовал Алисе веснушки на немного вздернутом носу. Кристин обнимала ее за плечи. Девочка стояла у камня на берегу моря. Блики на ее волосах я постарался передать уже в карандаше – и волосы получились оттого чуть пушистее, чем тогда, когда я видел ее на кухне, обнимающей Майки. Русалка обнимала Алису, приподнимаясь на камне, упираясь упругим хвостом, перекладывая часть своего веса на плечи ребенка. Глаза Кристин смеялись, лучились, губы тянулись к шее Алисы, угрожая изнежить кожу ребенка нежно-алым поцелуем.

«Рейс задерживается», - внезапно бросилась мне в глаза надпись на табло напротив моего такого ожидаемого рейса 2534. Беспокойство накрыло меня липкой зябкой волной, поэтому волосы Кристин, нежные, пушистые, вьющиеся прямо у лица, вышли немного резковатыми и отчетливо выделили бумажную бледность кожи.
Я скрыл свой страх этой вот задерживающейся неизвестности в рисунке, быстро набрасывая небрежными штрихами обстановку вокруг уединившейся русалки и ее ребенка. Они были около болотной трясины, чернота которой отражалась в переливах чешуи рыбьего хвоста, задевающего предплечье Алисы, отчего та, казалось, будто нарочно сморщила чуть вздернутый нос.
- Простите, - обратился я к проходящей мимо меня девушке в форме сотрудницы аэропорта, - отчего рейс 2534 задержан?
- Вероятно, проблемы с погодой, - пожала она плечами. – Вам в любом случае сообщат о его посадке.

Отлично, что ж. Мне в любом случае остается ждать. Я удобнее устроился в жестком кресле и перевернул страницу блокнота.

Я очень хорошо представлял себе нашу встречу. После такого длительного расставания, после ссор, после моего предательства. Я так и буду сидеть здесь, с розами, с блокнотом, застывший в смиренном ожидании. Толпа расступится – и я увижу русалку, с ее летящей походкой, с ее чемоданом, на котором изображена вечно молодая Мэрилин Монро. Русалку в кедах или русалку в туфлях? На ней непременно будут большие, на пол-лица, солнечные очки, а губы будут подчеркнуты неприметным с первого взгляда блеском. Я точно знал, то поднимусь к ней навстречу, виновато улыбаясь, держа розы двумя руками, царапаясь об острые шипы.
- Привет, - скажет мне Кристин. И ее голос прозвучит как дверной звонок. С ноты до на ноту ми.
- Привет, - откликнусь я, протягивая ей букет, пряча блокнот в карман.
Но Кристин не возьмет розы, нет. Это было бы выше всей ее магии, всего ее очарования. Она выпустит из руки ручку ее небольшого, искусственно состаренного чемодана (он с глухим стуком приземлится на пол около ее ноги) и обнимет меня, подавшись вперед, встав на носочки. Букет роз окажется между нами; на мгновение я испугаюсь, что шипы заденут Кристин, но ее улыбка, ее руки, хрупкими пальцами пианистки пробегающие по моей спине, решат все за меня.
- Спасибо за цветы, - Кристин зароется носом в благоухающие лепестки, вдыхая всей грудью их аромат.
Я не догадаюсь что-то сказать ей в ответ. И мы будем стоять здесь, в аэропорту, обняв розы (свидетелей нашего счастья) своими телами.

Но толпа пока не расступилась, а Кристин не приблизилась ко мне фирменной модельной походкой, которая всегда демонстрировала округлость ее изящных бедер.

«…потерпел крушение над Атлантическим океаном. Ведутся поиски без вести пропавших», - возвестил мужчина в черном костюме, с бэйджиком на груди, вышедший из черной служебной двери.
Я почувствовал, как, цепляясь за позвонки, по позвоночнику вверх ползет дрожь. Вместе с тошнотой, вместе с мушками в глазах.
- Все пассажиры вместе с пилотами погибли, не нашли тела только пяти человек. Но мы их ищем, - мужчина развернулся, готовясь уходить. Что с самолетом? Он же не тот самый «рейс 2534», правда?
«В 11.15 рейс номер 2534 потерпел крушение над Атлантическим океаном. Подробности выясняются. Сохраняйте спокойствие», - механический голос диспетчера, Зевсовой стрелой прошивший аэропорт. Я увидел, как пожилая женщина, сидевшая через два стула от меня, схватилась за сердце. Я глубоко вдохнул. Кажется, даже слишком глубоко, потому что внезапно почувствовал, как болезненно расширены легкие.