Глава 12.
Я болел ровно два дня. Температура держала меня привязанным к мятой, отвратительно жаркой кровати. Я не мог встать, голова сразу же кружилась до тошноты, до кровавой ряби в глазах. Определить, что же у меня болит, не получалось. Голова словно взрывалась каждый раз, как только я открывал глаза.

Майкс был рядом со мной. Прикладывал смоченную в холодной воде марлю мне на лоб и запястья, мерил губами температуру, касаясь моей кожи над носом. Я видел его глаза, чувствовал руки, источающие заботу.
- Алиса… - выдыхал я, не в силах произнести что-либо другое. Моя рука вздергивалась по направлению к прикрытому тканью профилю Кристин. Оставалось закончить совсем немногое.
- Во всем я виноват, - сокрушался Майки, сидевший на краю моей кровати, клавший мне руку на живот, смотревший на меня со всем возможным вниманием. Я чувствовал, как его страшная тайна выжигает мне мозг, я мог только кивать, глядя на него. Алиса приходила ко мне в одурманенные температурой сны. На ее запястье было сердце, перетянутое белой лентой. «Навсегда». Оно было нарисовано обычными шариковыми ручками, въелось в кожу, расплывалось по нежной детской руке капиллярными кляксами. Я бы не смог к нему прикоснуться – рисунок обжег бы мне ладонь. К стоящей неподвижно Алисе сзади подходил Фрэнк. Он клал безобразно разукрашенные руки на хрупкие детские плечи; взгляды двух пар глаз устремлялись на меня – и я рвался прочь от них, ощущая боль, пронзающую ребра. Я кричал и просыпался, наталкиваясь на руки Майкса, которые прижимали меня к кровати, успокаивали гладкими прикосновениями.

- Ура, - только и смог сказать Майкс, когда я выполз на кухню утром третьего дня.
- Мне можно кофе? – я с надеждой заглянул в оказавшуюся пустой чашку.
- Как чувствуешь себя? – брат тут же засуетился, нажимая кнопочку на электрическом чайнике, доставая из холодильника ветчину, нарезая хлеб.
- Нормально, - поморщился я. Голова еще болела, во рту оставался привкус температуры.
- Прости, я не хотел тебя так шокировать, - Майки виновато посмотрел на меня, кидая в чашку одну за другой две ложечки кофе.
- Майкс, ты сам сделал свой выбор, просто я не ожидал от тебя ничего подобного, - устало проговорил я, утыкаясь лбом в руки, сложенные на столе. Как же это мерзко. В моем воображении живо встала картина, словно нарисованная маслом, изображающая Майкса и Алису. Все болезни от нервов. Температура и слабость раскаленным потоком вырвались из трещины моей психики. Кажется, что-то перестроилось в моем сознании. Меня словно прокрутили через мясорубку. Ровными и точными ударами выбили звенья из туго натянутой цепи. Я не знал, есть ли в этом мире что-то, что может быть без червоточины, без изъяна. Моя богиня, моя Кристин не была идеалом. С самого начала я знал это и не удивлялся, когда нимб над ее головой внезапно спадал на густые тяжелые волосы, оказываясь фальшивым. Скорее, моя Кристин являлась олицетворением чарующего порока; я же возводил ее в ранг божественного. Майки я доверял полностью. И его внезапно обнажившаяся чернота шокировала меня. Как будто лопнула бархатная кожица переспелого плода, обнажая язвы и гной, показывая личинки, копошащиеся в истекающей соком мякоти. Даже в страшном сне я не мог предположить, что избранницей моего брата станет девочка, ребенок, совершенно невинное дитя. «Я же врач, я знаю, как не причинить ей вреда», - сказал Майкс мне вечером того дня, когда я наткнулся на Алису, перевернувшую мой хрупкий мирок, станцевавшую на осколках моей психики, воздевавшую израненные руки к небу. Теперь, смотря в глаза Майкса, я моментально представлял Алису, извивающуюся на его члене, больше напоминавшем, впрочем, раскаленный стержень (и как это он не проткнул ее насквозь?). Это вызывало у меня тошноту и неприязнь к младшему брату. Я был растерзан, растоптан, сбит с ног внезапно открывшейся правдой. Маленькое тельце в паучьих лапах. Те же паучьи лапы, ласкающие меня. Как это могло произойти? Где же обвалилась реальность, являя миру огромную пропасть между нежным, пахнущим молоком Майки и доктором-педофилом, точно знающим, как не оставить на ребенке следов, изобличающих его грехи?  А, может, мне только казалось? И овсяный запах Майкса – только отпечаток от кожи Алисы? Мой брат вырос. Из куколки не выпорхнула прекрасная бабочка. Вместе нее на брезгливо свернувшийся зеленый лист сирени выпал большой черный паук, боящийся солнца, протирающий мохнатыми лапками сверкающие в тени листвы глаза. Алиса, девочка, как же ты попала в его паутину?

- Джер, твоя реакция, мягко говоря, необоснованна, - произнес Майкс после долгой паузы (я уже успел отхлебнуть кофе, запивая съеденный наполовину бутерброд). Я едва не поперхнулся. – Я люблю Алису, она позволяет мне любить себя. Что в этом дурного?
- Как это что? – мои глаза, должно быть, расширись до самых неприличных размеров. – Ей же лет четырнадцать, не больше! Как можно любить такого ребенка? Не сомневаюсь, что ты был ее первым. Ты – урод, Майки.
- Прекрати, прошу, - брат чуть наклонился ко мне, внезапно вцепляясь режущими пальцами мне в колено. В его глазах плескалось бушующее море. – Не тебе меня учить и не тебе исправлять меня. Какая разница, Джи, кого я люблю? Тебе же всегда было на это наплевать, - Майкс говорил очень быстро, глотая отдельные буквы. – Ты бросаешься ко мне только в минуты крайней необходимости, тебе незачем обращать внимание на мою жизнь!
- Но это аморально…
- Забудь! Забудь все, что видел! – брат вскочил со стула и остановился прямо передо мной. – Если тебе не нравится эта реальность – не верь ей, только и всего! Сделай вид, что не столкнулся с ней в ванной. Какой я идиот, - Майкс схватил себя за волосы, - зачем я пытался оправдаться? Ты вроде мой брат, старший брат, я стараюсь заботиться о тебе, а что получаю взамен? Твои истерики и полное равнодушие? Пока я способен тебе помогать, Джи, тебя не должна волновать другая сторона моей жизни! Да, я был ее первым. Поверь, я не такая сволочь, как ты, чтобы бросить ее через два дня. Или через три дня, как ты своих фанаток в лучшие твои дни.
- Майкс, они все были совершеннолетние! – я сделал ударение именно на этом слове.
- Да, конечно! – Майки рассмеялся. - Умный Джер спрашивал у всех документы, удостоверяющие личность, а заодно и возраст. Не смеши меня, братец, тебя не интересовало даже то, залетит несчастная или нет.
- Заткнись! Все это нисколько, ни на йоту не оправдывает твое уродство! – я кричал Майксу в лицо, искренне ненавидя этого человека. Родители воспитывали нас одинаково, почему же он вырос вот таким вот? Бедный ребенок, после операции, с неснятыми еще швами… «Она была сонной, и такой красивой, понимаешь? Алиса же сама пришла ко мне тогда. Сказала, что болит живот. Как же я испугался за нее, Джи! Ты даже представить не можешь. Я гладил ее напряженный животик, а она следила за моей рукой, не отрывая взгляда. К тому времени, когда пора было снимать швы, мы уже были любовниками. Она даже не могла полностью принять меня в себя, но мне было достаточно одного ее запаха, одного ее вида, такого манящего. Я люблю ее, Джи», - говорил мне Майки тогда, два дня назад, словно исповедуясь, не замечая, как лихорадка медленно забирает меня в свои объятья, пропахшие парацетамолом и руками моего брата.
- Прими меня таким, какой я есть! Хотя бы раз в жизни!
- Нет, нет, Майки, ты не понимаешь, не понимаешь ничего! – я давил на совесть Майкса, отчетливо понимая, что вот сейчас он может убить меня. Это настолько отчетливо отражалось в его глазах, что всякие инстинкты моего самосохранения отключались, заставляя бросаться в омут ненависти с головой. – Зачем она тебе, Майкс? Брось, уйди, тебе уже двадцать семь, ты практически годишься ей в отцы! Пусть, пусть даже она совратила тебя, но ведь виноватой-то она не будет! Майки, очнись! – я схватил склонившегося надо мной брата за плечи и потряс. На секунду мне показалось, что он будто бы проснулся, так резко расширились его зрачки. Но это было лишь на секунду. В следующее мгновение словно взрыв пронесся в моей голове. Кулак Майкса врезался мне в скулу с такой силой, что я чуть не слетел со стула, неловко схватившись за стол, с которого полетели чашки. Звон какой-то из них только усугубил ситуацию – Майки, который был хоть и худ, но достаточно силен, схватил меня за ворот футболки, утягивая на пол. Я пытался отстраниться от него, но в моей голове лопались большие черные с фиолетовым шары, мешавшие мне видеть хоть что-либо, мешавшие приготовить мышцы к сопротивлению. Майкс уселся на меня сверху, чуть выше моих бедер, джинсами поелозив по моему животу, обнаженному задравшейся футболкой.
- Я, Майки Уэй, сгорю в аду, верно? – спросил он у меня, ухмыляясь и придавливая мои запястья к полу. – А ты, Джерард Уэй, святой. И быть тебе в раю.
- Майкс… - проскулил я, почти проваливаясь куда-то, - слезь.
- Что? Может, это еще и заводит тебя? А? – он подергал бедрами, притираясь ко мне настолько плотно, что мне показалось, будто он сотрет мою кожу в порошок. – Знакомьтесь, мой братец-извращенец. Как будто это я целовал тебя тогда, на чердаке! Я понял, что ты хочешь меня еще в машине, когда увидел твой рисунок! На нем я был таким, будто бы меня только что оттрахал родной брат. Это нормально, Джи? Это не извращение? Я даже не сомневаюсь, что ты хочешь меня прямо сейчас.
- Прекрати нести бред! – крикнул я, отчаянно извиваясь, пытаясь вырваться из сильных рук.
- Это не бред, братик, нет, - Майки пошло улыбнулся, засовывая себе в рот собственный палец. Он чуть простонал, облизывая его со всех сторон, втягивая в себя так, что на щеках образовались ямочки. – Признайся, тебе же хочется, чтобы на месте пальца был твой член, да? – язык обвел вокруг третьей фаланги, проходясь около ногтя. - Хочется, чтобы я обхватил его вот так, - губы Майкса сжались в тугое колечко, в которое он тут же погрузил палец, - закусил головку практически до боли, до фейерверка под твоими веками? Хочется, я не сомневаюсь, - заявил брат, проводя кончиком пальца, мокрым от слюны, между моих ключиц. Он на секунду приблизился к моему лицу, прихватил мою нижнюю губу зубами и оттянул, покусывая. Отстраняясь, он пересел чуть ниже, освобождая мои ладони. Я был будто наполнен свинцовым сиропом. Из последних сил я дернулся вверх, пытаясь стряхнуть Майкса с себя.
- Ты боишься меня так, что даже почти не возбужден? Я исправлю это! – вырывая свой взгляд из моих зрачков, брат положил руку на мой член, скрытый под джинсами. Его ладонь была обжигающе тяжела. Кровь ринулась вниз, горло мигом пересохло, я тяжело сглотнул, чувствуя, как пальцы Майкса путешествуют по головке, сминая ее сквозь ткань.
- Майки, хватит, умоляю! – я едва разлепил губы в перерыве между взрывами шаров. Я еще не был возбужден, но уже чувствовал, как кровь толчками наполняет низ моего живота. Еще несколько минут, и на моих джинсах проступит влажное пятно смазки, а мне будет до тошноты тесно. Я сам попрошусь в руки Майки. Захочу быть кричащей, стонущей, зовущей Алисой.

Может быть, мой вид, мои пылающие щеки и совершенно безумные глаза отрезвили Майкса, сейчас я уже не могу этого сказать.
- Майки, я прошу тебя… - вытягиваю я из себя. С хрипением, до дрожи в коленках.
Он на мгновение замирает, смотрит на меня, моргает беспомощно, плотно смыкая ресницы. Рука останавливается, укладывается на моих джинсах, и я наконец-то могу облегченно выдохнуть. Голова ноет, я еле дышу, усилиями всех групп мышц заставляя грудную клетку подниматься. Но все равно остается такое ощущение, будто легкие не расправляются. Чертов Майкс. Чертовы пальцы на моих брюках.
- Ты был прав когда-то, Джерард, - говорит Майки, сжимая ладони на животе моей футболки, комкая беззащитную ткань. – Лучше бы мне было не рождаться.
Брат встал с меня. Его шатало из стороны в сторону, словно он был очень сильно пьян. Его левое плечо дергалось, когда он пошел в ванную, то и дело, опираясь на стены.

Я выдохнул и сел на жестком полу, прижимая ладони к лицу. Что вот только что произошло? Меня попытался совратить собственный брат?

Я привалился к кухонной стене, нелепо оклеенной какими-то бессмысленными обоями в мельтешащий цветок. Кажется, время растягивалось и переливалось вокруг меня. Сейчас я как никогда понимал, что никогда не смогу рассматривать Майкса, как сексуальный объект. Он был слишком моим. Он пугал меня, он был чужеродным, мучающим, мучающимся, но моим. Я бы не отдал его никому. Мне хотелось воздвигнуть вокруг него стену, защитить его от всего, что сделало его таким. Перед глазами был словно белый лист. Я бы мог нарисовать на нем моего Майки, запутавшегося в сирени, тянущего руки ко мне, к моей груди. Я четко видел, как прутики сирени прорастали сквозь него, вначале щекоча, а потом продавливая дырочку пупка, проходясь по внутренностям, выползая между ребер, распускаясь диким, бешеным по интенсивности лиловым цветом. Алиса была Сиренью, я не мог выдернуть Майкса из ее медленно убивающих объятий. Теперь в этом ребенке мне виделось что-то демоническое. Наверное, я должен был чувствовать ненависть к насмешливому Майки, только что надругавшемуся надо мной. Может быть. Но во мне будто пробили дыру. Я видел со стороны себя, неудавшегося старшего брата. Кто должен был направить Майки на верный путь? Я. Я это сделал? Нет. Протест маленького ребенка - вот что я видел сейчас. Это было просто демонстрацией, кажется.

Плеск воды в ванной прекратился, сменившись глухими ударами, заставляя меня вздрогнуть и убрать волосы со лба. Что-то подсказывало мне, что все не так хорошо. Как будто вернулось прошлое, как будто вернулся маленький Майки, который вскрыл себе вены сразу после окончания школы. Причины тогда не было. Был острый папин нож и нежелание жить. Наверное, мой брат умер бы тогда, если бы соседка не попросила у мамы стиральный порошок. Умный Майки выбрал самое неподходящее время для самоубийства – он не был один в доме. Мама не испугалась тогда, мама заперла сына в комнате и провозгласила, что он вызвал у нее приступ мигрени. Она бы с радостью поставила его на горох, если бы только не читала журналы про гуманное отношение к детям и правильное по чьей-то версии воспитание. «Кому нужны мужчины со шрамами на запястьях? Не смешите меня, ради всего святого!» – нервно смеялась мама в коридоре, прижимая руки к груди и повышая голос. – «Майкуша, детка, я подарю тебе свой браслет, слышишь?» Она страдала, на самом деле. Но было понятно, что если бы она показала сыну свои истинные эмоции, он бы сломался окончательно. Она не читала ему нотаций, не водила его к психоаналитику. Мама просто заперла его в комнате и выпила таблетку от мигрени. Через два дня сидения на хлебе и воде желание жить в Майксе возродилось. Он даже взял в руки гитару и всю ночь мурлыкал странные куплеты, от исполнения которых мне хотелось выть в подушку. Он не получил ни капли сочувствия и сопереживания от меня. Тогда мне казалось, что это было правильно. Хотя его глаза, когда он заглядывал ко мне в комнату, блестели какой-то надеждой. К чертям.

Я поднялся на ноги, с облегчением понимая, что чувствую себя не так уж плохо. Я практически подбежал к беловыкрашенной двери в ванную, врезаясь в нее, отчаянно дергая ручку.
- Майкс! Майки, ты в порядке? – спросил я, приникнув губами к щели, сквозь которую пробивался слабый безразличный свет. Удары стихли; на мгновение, меняя ритм, становясь чаще, сильнее. – Майкс! Открой мне! – я навалился на дверь плечом, теребя ручку пальцами. Идиотская задвижка. Кто вообще ее придумал? Зачем? Скрывать красоту обнаженного тела бессмысленно, неправильно, еще черт знает как…
Ноль реакции. Что он может сделать с собой? Майки, режущий вены. Он не будет резать их вдоль, нет. Он порежет их поперек, и я сумею его спасти, перетянув искалеченные запястья чем угодно, хоть занавеской душа, которую в порыве разорву на длинные полосы, даже не задумавшись. Но нужно знать моего Майкса, моего братишку. Вены не будут просто перерезаны один или два раза, так, чтобы остались красивые браслетные шрамы, нет. Он будет сидеть на краю ванны, смотреть в одну точку и нарезать бьющиеся в агонии венки на предплечье тонкими ломтиками, источающими кровь и плазму. И никакой занавески не хватит. И мне захочется отдать ему полотно моей кожи, лишь бы прикрыть бесконечные неровные борозды. О нет. Никогда. Никогда!
Я всхлипываю, толкаясь в дверь изо всех сил. Она поддается, шпингалет остается болтаться на ней, будоража вырванными из древесины гвоздями.

Останавливаюсь на пороге, пытаясь осознать, что же происходит. Майкс сидит около ванны, прислонившись к ней спиной. Он смотрит в одну точку. Она словно висит перед ним в воздухе. Его взгляд отрешен и абсолютно пуст. Руки на коленях. Я уже с порога вижу, что на правой сбиты костяшки. Мне становится жаль его, я опускаюсь на пол рядом с ним. Пусть неправильный, извращенный, но Майки – мой брат. Родной. Теплый. Любимый.
- Все будет хорошо, - шепчу я заветную формулу, обнимая его за плечи и пытаясь притянуть к себе на колени. Какой же он еще глупый.
- Джер, не надо меня трогать. Не надо пытаться успокоить меня. Я не маленький мальчик, в конце концов, - раздраженно сказал Майки, отстраняясь от меня и запрокидывая голову, нервно сглатывая. 
- Майкс, я люблю тебя, братишка, - признался я, запуская пальцы в волосы. – Иди ко мне, - я раскрыл объятия для него, готовый принять его таким, какой он есть. Пусть. Главное, он со мной, рядом.
- Джи, давай оставим эту тему, - бесцветным голосом попросил брат, рассматривая руку, на которой мелкими капельками покрывались свежие ссадины. – Я сам во всем виноват. Прости.
Я  взял его руку, бережно обхватив за запястье. Вокруг выступающих суставов уже расцветали синяки.
- Зачем, Майки? – риторически спросил я, преодолевая желание прижаться щекой к содранной коже, залечить ее своим теплом, отдать частичку себя.
- Джер… - Майки вдруг посмотрел на меня. Почему я такой плохой старший брат? Столько боли в глазах я еще не видел. В этот момент я был готов броситься на поиски Алисы, привести ее сюда, сделать все, что угодно, только бы угасла эта волна обжигающей боли, волна обвинения и вины, выплеснувшаяся из расширенных зрачков. Делай со мной все, что хочешь, Майкс… Только не смотри так на меня, прошу, умоляю.
- Поцелуй меня. Как тогда, на чердаке, - каждое слово будто режет меня, солью проходится по незажившим, незарубцевавшимся ранам, вспарывая их, наполняя доселе неизведанной болью. Я целую. Привлекаю Майки за плечи к себе, впиваясь, насилуя его нежные губы. Все возбуждение, бывшее во мне, выливается в этот поцелуй. Язык проезжает по его губам, я не нежен, я даже жесток. Гори в аду, чертов Майкл Уэй! Чертов младший брат, рожденный только для того, чтобы возложить на меня цепи вины, украшенные шипами. Я любил его. Я хотел прижать его к себе и защитить от всего. Но он был сам себе главным врагом. Здесь я был бессилен. Что я мог? Только кусать податливые губы, втягивать в себя любопытный язык, впиваться пальцами в затылок, прижимаясь, проникая глубже, стараясь добраться до самого сердца. Вот зачем, зачем я целую его, моего младшего брата, который изгибается под моими руками, выдыхает шумно от моих укусов? Прощения мне не будет. Заставляя Майки лечь на пол, устраиваясь сверху, я даю себе слово, что больше никогда не повторю этого. Много лет копились во мне все его случайные прикосновения и объятия. Получай по заслугам, дразнящий, соблазняющий Майкс!
- Все, хватит, - Майки отталкивает меня, вытирая губы. Я ловлю его руку, языком провожу по ссадинам. Он шипит, втягивает со свистом в себя воздух. Я целую царапины, слизываю подсохшую уже кровь. Я сижу рядом с ним, лежащим на полу, тяжело дышащим. Да что с нами такое? Что мы творим?

- Завтра приедет Кристин, - как ни в чем не бывало говорит брат, заглаживая волосы назад, отнимая у меня ладонь, вставая на ноги. – Помнишь?
- Помню.
Я смотрю на него снизу вверх. Нет, этого со мной просто не может быть. С кем угодно, но не со мной.
- Джи, давай договоримся, - Майки опускается на корточки, заглядывая не в глаза, - все это неправильно и противно до той самой крайней степени, которую часто называют гранью. Мы столкнулись около нее, так не должно быть, ты же понимаешь, надеюсь. Все, что происходит – это просто наваждение. Я так сойду с ума, Джи. После твоего трехдневного пребывания в плену у непонятно кого ты изменился. Я больше не могу с тобой справляться, Джерард. Давай установим границу, прошу! Давай не будем трогать друг друга лишний раз? Мне будет тяжело, - Майкс выдохнул, - я привык ощущать твое тепло, но так будет лучше для нас обоих, понимаешь?
- Да, я понимаю, Майки. Так будет лучше для нас.
Я поднимаюсь, отряхиваю джинсы от налипших где-то ниточек. Завтра ко мне приедет моя русалка, и я буду с ней. Буду чувствовать себя нормальным.

Майкс настигает меня у двери в ванную, обнимает сзади, наваливаясь всем телом.
- Джерард… В последний раз, - его руки обвивают мои плечи, перекрещивая ладони на груди. Губы касаются шеи через волосы. Он прижимает меня сильнее, словно пытаясь запомнить, какой я на ощупь. Словно пытаясь впитать все, что еще не знает обо мне. Я кладу ладонь на его руки и поворачиваю голову, пытаясь отыскать глаза Майкса. Но его губы раньше находят мою щеку. Мы стоим вот так, прижавшись друг к другу, минуты три. Мы прощаемся.

Я смотрю на полотно, смотрю на свою Кристин. Дорисовать осталось немного, всего лишь добавить оживляющих бликов и прикрыть вопящий яркостью закат ветвями деревьев. Кисть скользит, накладывая слой за слоем, она чуть дрожит в моих пальцах. Что бы сказала мама, знай она обо всем? Что такое произошло между нами? Причина во мне, очевидно. Это я ненормальный. Сейчас, после всего того, что случилось утром, я и вовсе готов был оправдать Майкса и Алису. Если бы таких, как Алиса, было бы несколько, мой брат и вправду мог бы называться педофилом. Но он любит ее, а Алисе их отношения не приносят никакого вреда. Он – первый мужчина, который учит любить, быть женщиной. Конечно, то, что ей примерно 14 лет – дикость, но Майки осторожен именно поэтому. В конце концов, пусть будет главным то, что они счастливы. Со вздохом я макаю кисть в краску и прорисовываю изогнутые ветви. Когда я рисую, думать о проблемах не хочется, и я зачем-то думаю о том, что слышал, будто в некоторых странах можно заниматься сексом с несовершеннолетним, если дать расписку о том, что свадьба состоится по достижении им определенного возраста. Воображение сразу рисует зал суда и кричащую малолетнюю нимфетку: «Я хотела любви, а не замуж! Пусть съест свою расписку!», и я тихонько смеюсь, будто общаясь с Кристин, будто рассказывая это ей. Меня немного тошнит, а в голове будто дымка. Кажется, это от адреналина. Сквозь минуты вялотекущего времени, сквозь новые мазки гуаши, сквозь стену я слышу, как Майки ходит по квартире, как  разговаривает с кем-то по телефону, как ставит чайник.

- Джерард, у меня сегодня дежурство, я приеду рано утром, - сообщает брат, заглядывая ко мне в комнату и по привычке морща нос от резкого запаха краски. – Ключи я тебе оставляю.
- Удачного дежурства, - улыбаюсь я Майксу. Он напоминает взъерошенного воробья сейчас. Если бы ты знал, братишка, как я хочу, чтобы всей этой грязи никогда и не происходило между нами!
Дверь закрывается. Спустя минуту хлопает входная дверь. Я зачем-то иду на кухню, достаю из шкафа бутылку виски. Спустя половину бутылки я еще не пьян, но уже не думаю о том, насколько я грешен. Алкоголь как будто очищает. Прожевывая кусочек лимона, я ставлю бутылку обратно, пошатываясь (голова кружится, я вижу две картинки одновременно), бреду на свою кровать, даже не раздеваясь. Сил хватает только на то, чтобы через пятнадцать минут затекающего сна стащить с себя джинсы.