Прошел месяц с того дня, как я хотел убить  Стинка. В тот вечер я отключился не потому, что кто-то ударил меня по голове или еще что-либо, а лишь от того, что ненависть  настолько сильно заполонила меня, что всё человеческое, что во мне было, куда-то испарилось, вылетело из меня, как пчела из пустого, уже ненужного цветка. Как будто тот самый демон, который засунул мою совесть и скудные чувства к Фрэнку в глубокую задницу, и вовсе выбросил из меня всё это, всё светлое, что присуще любому человеку. По этому поводу я успел побывать на приеме психотерапевта. Меня объявили неуравновешенным.

  Прошел месяц. Целый месяц в одиночной камере. Отличное место, чтобы подумать о жизни, о том, кто ты есть, о своих глупых необдуманных поступках. Еще не один раз прокрутить в голове всю свою жизнь, понять, что ты делал не так, как оно того стоило, кто врал, кто нет. Придумать себе новую жизнь, как всё было бы, поступи ты по-иному. И отличное место, чтобы окончательно слететь с катушек.

  Каждую ночь, каждую гребаную ночь мне снился тот день, когда мы с Фрэнком увиделись в первый раз после той детской разлуки. Этот период жизни мучительно проносился в голове, будто бы специально ускоряясь, чтобы приблизить самое главное – тот случай в столовой.

  Каждый момент проведенный рядом с ним со скрипом наплывал один на другой, заставляя меня биться в судорогах, лишь бы проснуться. А когда мне почти удавалось это сделать, всё это проносилось еще быстрее, приближая самое тяжелое воспоминание, разрывающее меня в клочья заживо, как будто какая-нибудь адская тварь. Приближало будто мимолетно, но наружу еще отчетливее всплывала моя ложь, мой глупый характер, мое бессилие и немощность, которые отбирали у меня даже возможность адекватно мыслить и принимать твердые решения. Я жил будто в полусне. Будто под кайфом: я не ощущал себя в полной мере, тело было каким-то ватным, будто чужим. Казалось, что я просто «в гостях» в этом теле, потому что иногда оно делало то, чего я совсем не хотел.

  Детство, наша встреча, та ночь на крыше, тот сонный бред, когда я его поцеловал, потом когда я вернулся из больницы и сделал это снова еще и наобещал всяких бредовых розовых фразочек, ну и столовая. Впредь – это слово увечило меня, мой мозг, а в следствие этого я вгонял себя в могилу. Могу и кого-нибудь еще, если он повторит его при мне хотя бы пару раз.

  Почему я? Почему это всё произошло именно со мной? Почему я сейчас должен сидеть в этом месте и ковырять грязными обломанными остатками от ногтей эту вонючую стену? Почему я должен разглядывать свои кровоточащие руки со вздувшимися синими венами, с черными синяками от не раз прибитыми молотком пальцами. Почему, иной раз проходя мимо стеклянных дверей, я на миг останавливался посмотреть на свое нечеткое отражение и ужасался своего вида – угрюмый, серьезный человек, с абсолютно пустым взглядом. От моей милой румяной мордашки остались только черты да и те, слишком уж огрубевшие. Во взгляде каждого здесь, ровно как и в моем читалось только ожидание – ожидание свободы. Почему я должен кататься по полу от одиночества и желания с кем-нибудь поговорить, вылить всё, что сконцентрировалось во мне зеленым пузырящимся гноем, который кипит и кипит, и скоро, наверное, взорвется наружу моей шизофренией. Зачем я должен ходить из угла в угол, уже зная, что эта дырка в стене ровно пять на пять шагов, тут и кровать-то еле помещается. Ну как, кровать – ее каркас. Даже без матраца. Здесь, видимо, считали, что простынь необычайно мягкая. Для чего в этой комнате окно именно с четырьмя прутьями решетки. Почему, люди, проходящие мимо, надзиратели, могли весело о чем-то болтать, куря под моим окном, и запускать эту ужасную вонь в мое маленькое пространство обитания. Только запах сигарет Фрэнка мог растекаться по моей крови вместе с кислородом. Только вместе с его дыханием я мог впитывать в себя это воплощение смерти в  виде дыма. Почему я должен сидеть тут дуреть и лишать себя ума, понимая, что вся жизнь Айеро рушилась как домино лишь под моим влиянием, только из-за меня.

  Но ведь он обворовал человека, я тут не причем, скажете вы. Возможно, только если бы у него была другая жизнь, если бы он не был так одинок. Если бы у него была гурьба друзей, с которыми он бы играл на своей гитаре каждый вечер какие-нибудь веселые жизнерадостные песни. Если бы у него была девушка, которая могла бы в любой момент его поддержать, подарить тепло и ласку. Если бы он был бы кому-нибудь нужен, кроме собственного отца…

  А одинок он почему? Правильно, потому что у него отняли единственного друга, а именно меня. Так значит, нам совсем не нужно было знакомиться? Но ведь это неизбежно – наши родители друзья, значит, что мне совсем не нужно было рождаться на этот грязный свет. Мог бы я вернуться в прошлое, и, как в известных фильмах, сделать всё то, чтобы не появляться в этом мире, вплоть до того, чтобы задушить себя маминой пуповиной, или выскользнуть из рук врача и упасть на холодный плиточный пол, разбив и без того мягкие детские кости, получить ушибы да так, чтоб все только начавшие жизнь органы в полную кашу. Всё чтобы меня тут не было. Я всегда знал, что бесполезен этому миру. Я  всегда жил и ждал, что вот-вот, на следующий день непременно должно случиться что-то интересное, что повернет мою жизнь совсем в другом направлении, что не будет больше вокруг того, что я видел каждую секунду  - лжи, продажности, алчности, тупости и совершенного отсутствия всякого самодостоинства у людей. Что я не буду больше это осознавать и понимать, что мир катится в полную задницу, что люди только и могут ныть, как их жизнь ничтожна, а сами, настолько ленивы, что не могут осознать того, что жизнь зависит от них самих. И что?

  И я схожу с ума, и, видимо уже сошел. Потому что сам того еще не понимая, я мечтаю покончить с этим пустым существованием.

  Я влюбил в себя лучшего друга, причем всё это произошло без моего ведома, внушил ему какую-то там надежду, что-то пообещал, и сейчас даже не знаю, что с ним. ВООБЩЕ.  Я в этой камере уже долгое время и до сих пор мне никто не сказал как он там, что вообще случилось, как он себя чувствует, жив ли вообще? Я даже отрабатываю с другой группой дальше и дольше, чем все остальные.

  И так каждый день. Я уже выучил наизусть все свои мысли, но не понимал этого, потому что с каждым днем всё это мне казалось таким новым, и еще более тяжелым.

  А время шло. Я тут уже год  и так и не осознал ничего, кроме того, что я делаю только пакости, и что я необъяснимо глуп и бессилен, что пускаю жизнь на самотек.

  То, что там родители пытались платить чтобы ко мне хорошо относились, уже не действовало. Я не мог даже кричать во сне – ко мне прибегали и будили ногами, приказывая заткнуть «свою вонючую пасть». А как тут не кричать?

  Та череда жизни всегда заканчивалась одним и тем же: сто-ло-вой. Я вновь и вновь испытывал тот ужас, когда Фрэнки начал синеть, когда схватился за шею, постепенно сползая со стула, когда мое тело медленно, но верно наливалось паникой, сильными и быстрыми потоками подступавшей  к горлу, закладывавшей уши и напускавшей пелену на глаза. Когда я, трясущимися руками разрывал футболку, чтобы дать ему больший доступ воздуха. Когда я, кривыми мокрыми пальцами хватал Фрэнка за его ладони, будто мог отдать свое здоровье, свою жизнь через это прикосновение и всё остановить. Когда я прижимался губами к нему. В надежде пробить ту пробку, что душит и убивает его. Тот ужас, когда я смотрел в его бездонные глаза и видел страх и любовь одновременно. Видел некую просьбу, вроде он просил оставить его, а иногда этот голос прямо таки проносился вокруг меня, что я начинал рыдать во сне. Но, почему-то там  никто не прибегал на помощь. Все так и сидели и ржали с моего поцелуя, с моего искреннего стремления помочь, вытащить друга из цепкой паутины смерти, из водоворота, неустанно и целенаправленно тянувшего туда нас обоих. И Фрэнк умирал. Вы не сможете понять каково мне было в такие моменты. Каждый. День. Он. Умирал. Каждый. День. Я терял. Его. Каждый день я просыпался с одышкой, утешал себя, что есть еще надежда, что он жив, но какой-то противный внутренний голос твердил мне, что я бесследно его потерял. А иногда я был в телах тех окружающих нас бессердечных животных, но я ничего не мог сделать. Я не мог подойти, взять его на руки и отнести в пункт, не мог. Я просто истерично наблюдал за всем этим со стороны, мечась из угла в угол этой клетки с органами. Я видел свое поистине дьявольское лицо, видел ту перекошенную гримасу, полную злости и глубокого шока, чувства утраты и потери смысла в жизни. А потом в последний раз передо мной проносились его глаза. Я видел, как они теряли свой безупречный ореховый цвет. Видел, как их покидают все эмоции, все желания и чувства. Я видел, как в последний раз они ярко вспыхивают, прощаясь со мной, говоря, что любят, и гаснут.

  Просто представьте себя на моем месте. А теперь не говорите, что я сошел с ума просто так.

  Итак. Сегодня я решил окончательно покончить с этими мучениями. Лучше уж я воткну себе гвоздь в горло, чем каждый день буду умирать вместе с Айеро, а потом понимать, что жизнь еще продолжается и что эта неизвестность убивает меня, эти сны и мысли давят на голову как камень весом в тонну. Топор и то меньше задерживается  на шее, да и всё происходит мгновенно, без прелюдий, даже с маленьким приятным холодком лезвия, покалывающим беззащитную тонкую кожу. Проще задохнуться от недостатка воздуха под водой, ощущать, как легкие наполняются холодной жидкостью, видеть последние пузырьки жизни, которая выходит из твоих губ, понимать, что прямо сейчас ты умрешь, что жизнь испарится из тебя вместе с последним теплом твоего хрупкого беззащитного перед этой стихией тела и ты не почувствуешь больше всего того, что грызло тебя, казалось, целую вечность, не пропуская ни одной клеточки, чем задохнуться, уткнувшись носом в подушку при очередном слишком сильном всхлипе. Или умереть от старости под гнетом  всего осознания всей своей жизни, перед видом своих ошибок, которые скачут перед глазами, дразня как бесы, тычут пальцем, нет, тычут носом тебя же в свои же неловкие и роковые шаги, принесшие целый хаос ненужных и мучительных событий. Лучше бросить это прямо сейчас – на секунды почувствовать свободу, независимость и даже некую силу. Посмеяться над тем, сколь слабы эти игры разума и совести перед тобой самим, что можно легко их сломить, просто распрощавшись с ними раз и навсегда. Конечно, вы скажете, что можно найти новый смысл жизни, стиснуть зубы, до боли в челюстях, вырваться из этих сетей и забыть обо всем, ведь у меня впереди еще вся жизнь, но я знаю, что когда я приеду домой, я встречу отца Фрэнка и не смогу совладать с собой. Я всё вспомню и впаду в такое же состояние, поэтому нужно сделать это сейчас.

  Через три минуты придет надзиратель. Нацепит на меня наручники. Ну да, я же теперь псих в камере-одиночке, я теперь полноценный зэк. И совсем неважно, что я еще несовершеннолетний, в этих местах всем плевать на это.

  А вот и шаги. Я, надменно ухмыляясь протягиваю руки. Холодный металл обвивает тонкие исхудавшие, разбитые кисти и тяжело падает, оттягивая руки вниз. Меня легко общупывают, зная, что у меня всё равно ничего нет, и ведут по коридору на выход в ад. Из каждого проема в стене выводят таких же как и я (по их логике - есть здесь такие, кому смертной казни будет мало для расплаты), и словно стадо, мы плетемся работать на зажравшихся начальников.

  Хлопок.

  Протяжный крик ужаса. Из-за угла выбегает горящий человек, крича непонятным голосом, будто он сбежал из адской пасти, хотя о чем я, так и есть черт возьми. Это что, пожар?

  Замедленная здесь у всех реакция. А вот и сигнализация. Мной бы овладела паника, если бы я не хотел умирать. Все почему-то мечутся, не знают, что им делать, кричат друг на друга. Запоздало соображают, что нужно бежать к выходу.

  Еще один хлопок. Рядом со мной, немного впереди, разрывает стену. Горячие камни разлетаются во все стороны, попадая в людей и заканчивая с ними навсегда. Вот кому-то он прилетел прямо в голову, вырубив мгновенно, он даже ничего не успел понять. Славный парень был. А вот кому-то попало в живот, оставляя обширный ожог. Такое ощущение, что там бурлил вулкан. А вот вырвалось пламя в двух шагах от меня, прямо на еще одного парня. Оно полностью окутало его, как будто одеяло, взяло в свои объятия и тихонько душит, не желая отпускать.  Ну почему в меня ничего не попадает?! Неудачник.

  А сигнализация всё ревет противным звуком, нагоняя на окружающих уже до смеха паническое поведение. Кто-то схватил меня за плечо и попытался потащить  к выходу, но я упрямо отмахнулся и начал шагать к той стене, где дымила новая дыра.

  Котельная. Теперь всё ясно, взорвался газ. Он быстро проникал в легкие, опьяняя и сваливая с ног. Да. Мне только это и нужно. Где-то слева рванул еще один котел.

Меня отбросило и засыпало мелкими камешками и пылью, что-то воткнулось мне в ногу. И сейчас я впервые начал жалеть о своей ТАКОЙ смерти. Ведь у меня просто скованы руки. Если на меня будет катить волна огня я не смогу развести их и принять его всем телом, как будто стоя на горе отдаваться воздуху.

  И знаете что? Мне наконец стало страшно. Я понял, что Фрэнк тоже где-то в этом здании, живой или мертвый, неважно, но он здесь. Тут появилась и паника, и заторможенность,  я просто стоял как вкопанный и смотрел на разрывающийся котел рядом со мной, понимая, что уже почти всё. Я растерянно искал взглядом ту дыру, откуда пролез, но там уже всё было в огне. А газ и дым тем временем уже почти усыпили меня. Что-то во мне вдруг переклинило, и я сорвался с места как раз за две секунды до взрыва. Немного полетав, собрав лицом и телом все камни я кое как встал и побежал в сторону мед-пункта.  Знаете, когда в вашей ноге торчит железка, а вы ищете дорогого вам человека, вы забываете о ней. Тем хуже. Не пробежав и сотни метром я свалился на пол, окончательно теряя силы, рыдая, что не могу даже ползти, потому что в наручниках и стал просто ждать, пока ядовитый дым до конца отравит мой никчемный организм.

  Какой же красивый огонь – такой грациозный, легкий, немного хрупкий, но какая у него чудовищная сила, пожирать мир вокруг нас, оставляя только черный пепел. Неважно – дверь это, горшок с цветком, или человек. Он не боится, не сомневается, он идет прямо к своей цели – уничтожить всё, а затем погибнуть самому, танцуя на пепелище сраженных врагов. На миг я почувствовал гордость, что проиграю такому могущественному противнику, идущему по трупам. Я наблюдал за мелькавшими мимо горящими людьми. Мне даже показался на доли секунды Стинк. Что ж, наконец, он поплатился. Дальше всё в дымке – кто-то схватил меня и куда-то понес. Перед глазами мелькали то черные, то оранжевые пятна, и наконец непрекращающийся белый. Я что, попал в рай? А жаль.

  Резкий запах вернул меня в реальность, доказывая, что я всё еще в месте худшем, чем ад. Здание передо мной частично пылает. Изредка взрываются котлы. Кто вообще придумал ставить котлы отопления в пустыне?! Из дверей выносят изуродованных обугленных людей, стонущих, кричащих, а то и совсем мертвых. Теперь уже никому нет дела, зэк ты или нет… Теперь...

  Стойте...

  - Где Фрэнк. – попытался промямлить я.

  - Мистер, лежите и дышите воздухом, - грубо прижал меня к носилкам пожарный.

  Это накрыло меня окончательно, и я сорвался, оттолкнул его и ринулся к рушащемуся зданию, попутно разглядывая немногих уцелевших, ища взглядом только одного человека.

  - Фрэнк!

  Я совсем не замечал той дурацкой железки, тех людей, что пытались меня держать. Меня снова накрыла волна отчаяния. Даже если Фрэнк был здесь – живой, то я его уже потерял. На этот раз окончательно. Все – кто остались внутри уже или задохнулись или сгорели. Мне было тяжелее, чем тогда в столовой, ведь тогда был еще шанс. Это чувство безысходности не то, что рвало меня изнутри, оно взрывалось как эти котлы, и если бы это было материально, то я разлетелся бы давно маленькими каплями крови, не оставив и мокрого места после себя.

  Я понял. Сейчас я наконец-то понял, что я его любил. Что всё, что я себе придумал про жалость, про ложь – просто пустые отговорки. Я просто не позволял себе понять этого, немного боялся таких отношений, но теперь уже поздно думать обо всем этом. Ты сам всё разрушил, Уэй. Только ты. Да, я окончательно сошел с ума.

***

  - По приговору суда, с вас, Мистер Уэй, снимаются все наказания ввиду того, что суд обнаружил все незаконные проделки вашего истца. Вы отбыли надлежащий вам срок и можете быть свободны. Оставшиеся два года просто сожжены в буквальном смысле.

  Новая жизнь. Я свободен. Лемм получил по заслугам. Я должен быть счастлив, только почему же мне насрать? Это лишь удвоенная пытка, жить, понимая, что близкий тебе человек теперь уже точно мертв.