Я морщусь.

- Подумать только, просыпался среди ночи, когда тебе снилась всякая хрень, и тащился ко мне, не к родителям, и спал со мной в обнимку, как будто я какой-то плюшевый Тедди!

Это из тех историй, что неизменно пересказываются за пьяным праздничным столом на любом семейном празднике, когда тётушки каждый раз умиляются до слёз, а дядюшки хохочут и подкалывают тебя потом при каждом удобном случае, и - о, достаточно, наслушались, а теперь ещё и...

- А ведь это ты, чёрт возьми, старший брат! Подумать только, мне был всего год, а я уже нянчился с тобой, Джи!

Я закатываю глаза.

- Прекрати.

- Нет, ты послушай, ты только представь: мне всего год, и я только начинаю познавать мир, а большую часть времени у меня перед глазами твоя фланелевая пижамка с медвежатами, Джи, это самая настоящая детская травма, и вот и не жалуйтесь теперь, что я вырос ненормальным, кто бы вырос нормальным, когда...

- Майкс.

Действительно, только этого ещё не хватало.

У него звенящий от возмущения, истерически взвинченный голос, и он то и дело дёргает головой, пытаясь откинуть со лба мешающую чёлку, и морщит нос, стараясь удержать неумолимо съезжающие очки. Руки он не отнимает от руля: вцепился в баранку до побелевших костяшек, как будто если он хоть на секунду ослабит хватку, машина взорвётся к чертям собачьим, или что он там себе удумал...

Я отворачиваюсь, утыкаясь бессмысленным взглядом в окно; мы ползём, как черепахи, но мелькотня постоянно меняющихся видов всё равно заставляет голову гудеть, - чёрт бы с ним, может, оно и к лучшему, хотя бы отвлекает.

- Нет, я о чем, - Майки повышает голос, - это ведь я так полдетства провёл, утыкаясь носом в этих медвежат, я был маленький и не мог сопротивляться, и вынужден был на них смотреть, и - ты знаешь, да? - это портит зрение, ты ведь слышал про шестьдесят сантиметров, минимальное расстояние, приемлемое для...

- Ты же не читал, - тупо откликаюсь я, это всё, на что я способен, хотя мне хочется сказать куда больше.

Что-нибудь вроде: эй, какого хрена ты делаешь?

Ты и сейчас как маленький, ты что, обвиняешь меня в своей близорукости?!

Ты несёшь чушь, - вот что мне хочется ему сказать.

Картинки за окном мельтешат, все эти ухоженные зелёные поля и рощицы, и какие-то пасущиеся твари, и прочие прелести, сопутствующие милой утренней поездке по просёлочной дороге - и я бросаю попытки удержать эти разноцветные пятна в фокусе, вместо этого глядя вперёд: там только чёрный асфальт и пунктир разделительной полосы. Я смотрю, как короткие жёлтые линии одна за одной скрываются под капотом, не успеешь ты и уцепиться за них взглядом - в одном монотонном ритме, раз-два-три, - и безрезультатно пытаюсь их сосчитать.

- Это портит зрение, - гнёт своё Майкс, - и поэтому я теперь в этих дурацких очках, - он снова дёргает головой, как будто пытаясь закинуть их обратно на переносицу, - слепой, как крот, и поэтому мне никогда не дадут чёртовы права, и поэтому мы можем разбиться в любую секунду, чёрт, - да сделай ты что-нибудь с ними!

Я медленно моргаю, отрываясь от созерцания исчезающей под колёсами дороги (к слову сказать, когда Майкс был маленький, ему казалось, что машина в прямом смысле пожирает дорогу и всю её пёструю разлиновку, навроде газонокосилки, и, когда мы уезжали куда-нибудь, он всегда прилипал к заднему стеклу - боялся, что дорога домой окажется съедена, и едва не смеялся от счастья, видя, как она, невредимая, выныривает сзади из-под колёс), и сначала даже не понимаю, что он имеет в виду.

- О, - доходит; я вздыхаю и, сквозь раздражение, позволяю себе над ним сжалиться - осторожно протягиваю руку, задвигаю на положенное место его очки и напоследок прищёлкиваю ногтем по дужке - он дёргается прочь, и машина ощутимо вихляет в сторону.

- Я говорил, - почти выкрикивает он, когда ему удаётся выправить руль, - я же говорил! Я же толком не умею водить, - хотя что удивительного, Джи, при таком-то учителе, правда? - и мне, чёрт возьми, четырнадцать, и что, если мы сейчас нарвёмся на полицейских?! А вот если бы ты не упился, как свинья, всё было бы в порядке, и мне не пришлось бы...

Я хотел было возмутиться: а что, он сам больше орал, что ему это не нужно, когда я пытался его научить, и ведь оказалось же нужно... А потом меня переклинивает - мой младший брат читает мне морали, а?

- Эй, это мой выпускной, на выпускном люди празднуют, Майкл!

- Не три же дня подряд! И когда вы укатили в эту грёбаную деревню, ты мог хотя бы предупредить, и это мне пришлось выгораживать тебя перед родителями, и заведите себе уже трезвенника в компании, чтобы развозил ваши задницы по домам! Если отец узнает...

Он рискнул на секунду повернуться, чтобы окинуть меня скептическим взглядом, а потом снова вперился в лобовое стекло - теперь с видом окончательно потерявшего всякую надежду.

- О, а он узнает, ты же даже притвориться не сможешь менее пьяным, чем ты есть! Он меня убьёт, если решит, что я тебя такого пустил за руль, а если я стану его разубеждать, убьёт за то, что я полез, а потом он в любом случае убьёт тебя, а потом до конца жизни, стоит мне напортачить, мне будут припоминать и говорить, что я весь в тебя, - а я, может быть, хочу портачить?!

- И всё равно, - с ослиным упорством продолжает он поверх моего невольно вырвавшегося смешка, - тебе-то что, тебе всё как с гуся вода, и ты вообще скоро укатишь в этот свой колледж, а мне оставаться здесь, со всем этим, одному!

Я смаргиваю снова, и смотрю на него глазами, наверное, квадратными - насколько я могу верить своим ощущениям (и - да, я стараюсь не думать, как это выглядит на моём опухшем, как подушка, лице), - и даже выпрямляюсь на сиденье:

- Ты что, на меня злишься? - осилил, гений! - В смысле, злишься за это?!

Он косится на меня краем глаза, вроде как на безнадёжного идиота:

- Я всего-то имел в виду, что это несправедливо, - а потом будто бы взрывается (ага, тут-то я тебя и поймал!), досадливо ударяя по рулю: - Тебя даже не будет здесь на мой день рожденья! – и хлюпает носом, действительно.

И я еле удерживаюсь, чтоб не присвистнуть в лёгком офигении, и мне хочется сказать: я-то думал, я тебя достал и всё такое, и «шестьдесят сантиметров расстояния», и нянчиться-то ты со мной не хочешь, да и не рано ли ещё нюни разводить? - но я же всё-таки старший брат.

- Ты несёшь чушь, - говорю я солидно и чуть снисходительно, не пряча, впрочем, самодовольную улыбку. - Вытри сопли и следи за дорогой, не то ты нас угробишь.

Он, конечно, закатывает глаза, но чего в этом больше – раздражения или облегчения – я не могу с уверенностью сказать.

Я протягиваю руку – сконцентрировавшись, чтобы контролировать свои смазанные жесты, - и треплю его по щеке, а потом аккуратно протискиваю кончики пальцев под оправу его очков – символический жест, просто как в детстве – но его ресницы влажные и чуть колются.

- А ещё - говорю я, поразмыслив, - по пути в «Старбакс» зарулим. Кофе, там, ещё и оттуда пройдёмся - проветрюсь, а дома скажем, на автобусе приехали.

Он улыбается мне благодарно.

- А машину ты потом заберёшь, - добавляю я, и он вскидывается было возмущённо, но я только зеваю в ответ – монотонный ритм, с которым жёлтые стрелки ныряют под капот, убаюкивает нещадно, и уже сквозь сон я смутно прикидываю, почти всерьёз, сколько асфальтового полотна смог бы сожрать отцовский фургон: мы же столько катались, осталась ли бы ещё хоть одна дорога, способная увести меня от Майки - дальше, скажем, чем сантиметров на шестьдесят?

Мы въезжаем в город, когда становится совсем светло.