Я на полставки, я кандидат небесных наук. Жми до заправки, уже натянут радуги лук. Стреляй по стеклам, по битым перьям – глотая смех, До хрипа в легких клокочет вера и рвется вверх.
Он стоял наверху, не зная, что ему делать дальше, пока ступени сзади не оповестили тихим шорохом – больше он не в одиночестве.
- И что ты опять замер истуканом каменным из пустынных молелен? – негромко поинтересовалась сухонькая Берта за его спиной. – Спускайся давай.
Она развернулась и совсем не по-старчески сбежала с лестницы, едва касаясь ступеней своими мягкими домашними туфлями.
Тяжело… Почему так тяжело понимать, что люди имеют ввиду, когда говорят? Почему так часто сказанное не совпадает у них с тем, чего они желают на самом деле?
Он вздохнул и позволил своим плечам и спине расслабиться. Этот невысокий дёрганый человек с растрёпанными тёмными волосами действовал на него странно. Раньше он не чувствовал ничего особого от слов других, повстречавшихся на пути. Даже от жестоких и неприятных. Большим было недоумение и непонимание. Но не боль. Самые обидные слова в его адрес не доставляли боли осязаемой, которая остро ворочалась где-то внутри живота. Но боль, которую этот мужчина выплёскивал со своими словами, была столь настоящей и имела вес, что он некоторое время просто приходил в себя, укладывая её внутри. Не оставлять же подобную гадость висеть в воздухе мёртвой голодной петлёй.
Возможно, это из-за крови он так реагирует на него? Его кровь… потрясающая. Терпкая, сладко-солёная и искрит, переливаясь в венах. Она нужна ему до сих пор. Он не может позволить выгнать себя сейчас, это всё слишком усложнит. Ещё есть время. Есть. Он не может ошибаться в предчувствиях.
Только вот зачем ему время? Для чего? Вспомнить бы, понять…
Вздохнув, он развернулся и спустился вниз, к Берте, которая ждала его, сидя за кухонным столом. На другом конце столешницы дымилась чаша с чем-то ароматным, а сама старушка занималась чем-то странным. В её зубах была зажата какая-то длинная деревянная трубка. Очень длинная, с небольшим шариком на кончике. Этот шар оказался полым, и Берта самозабвенно пыталась протолкнуть туда пук сухих травок.
- Франц не любит, когда я дымлю дома. Ругается, точно башмачник с Северной улицы. Тот, как выпьет, заливается петухом, любо-дорого послушать. Знаешь, даже для меня многое в новинку из того, что он…
Он опять ничего не понимал. Точнее, понимал прекрасно, что женщина напротив говорила, но никак не мог уловить суть, не мог зацепиться за слова. Те перекатывались в воздухе множеством разнообразных бусин, сталкивались боками с глухим стуком и мешали сосредоточиться.
- Ну-у, - протянула Берта. – Снова замер. Тебе самому не надоедает? Садись давай. Пей. Это не просто колер, я в него бальзама своего добавила. Сейчас мигом отойдёшь, чудо в перьях.
«Чудо в перьях?» – подумал он и вздрогнул, зачем-то проведя по волосам. А затем всё же сел.
- Что это? – решился спросить он, указывая на трубку в зубах старушки.
- Никогда трубок курительных не видел? – кривовато усмехнулась Берта, не выпуская мундштука из хватки желтоватых зубов. Она поднесла огонь на длинной лучине к шарику на конце, и тот быстро вспыхнул, окутываясь оранжевым пламенем. Впрочем, то скоро погасло, а по кухне потянулся горьковатый дымок. – Сейчас бабушка Берта научит тебя плохому, подожди немного, раскурю посильнее.
Она затягивалась дымом и блаженно, неторопливо выдыхала его наверх красивыми сизыми кольцами. Те послушно уплывали к потолку, наслаиваясь одно на другое, чтобы чуть позже растянуться лёгким белёсым облаком над головами.
- На-ка, попробуй. Не волнуйся, это просто травка. Для успокоения, - она протянула трубку мундштуком к мужчине и тот, повинуясь неотрывному подбадривающему взгляду тёмных глаз, послушно затянулся.
Дыхание встало, словно едкий этот дым распёр горло и вызвал паралич мышц. А затем он закашлялся. Сильно, сгибаясь пополам, надеясь освободиться от удушающего присутствия.
Берта негромко и беззлобно рассмеялась.
- Зелёный… - сказала она вдруг. – Сколько тебе, Джерард? Двадцать семь, тридцать? Немного больше? – она смотрела, как мужчина судорожно откашливается, но не переживала. Напротив, медленно и с огромным удовольствием предавалась раскуриванию трубки. – А мне много, много больше. Устала я, Джерард. И не стара ещё по горским меркам, но пустыня эта… доканывает меня. Пар вездесущий, ядовитый. Всё им пропитывается. Всё становится опасным. Не уехала бы из Предгорий – ещё бы лет пятьдесят прожила без скрипа, но не тут. Не в Вотерхайме. Запей, не гляди на меня голодным червём. Пуганая я давно и прочно, да и совести не осталось никакой. Франц так говорит, да и пусть.
Он, кое-как освободившись от остатков дыма, щедро хлебнул предложенного настоя. И чуть не подпрыгнул от удивления – колер, довольно терпкий и даже чуть горьковатый, теперь казался сладким и отчего-то дурманящим. Но глоток сделан, и ядрёная жидкость уже понеслась вниз по пищеводу, вниз, туда, где недавно улёгся ком выплеснутой на него Францем боли.
- Знаешь, Джерард, наблюдать за тобой одно удовольствие. Не волнуйся, это не отрава. Просто бальзам из трав на спирту. Родственнички с Предгорий балуют каждый год, присылают поездом. Там, знаешь ли, ещё растут травы. Не так, как раньше, конечно, но всё же…
Голова становилась тяжёлой и приятно, мягко гудящей. Потрясающее ощущение, которого раньше он не испытывал никогда. Кровь, бегущая внутри его тела – и его, и Франца, - ощущалась так ярко и чётко, словно разноцветная карта развязок железнодорожных путей, что видел он несколько месяцев тому назад на заброшенной станции посреди пустыни. Он чувствовал ток её, и направление движения, и воздух казался странно-бодрящим, а цвета вокруг, обычно приглушённые, словно стряхнули слой десятилетней серой пыли. Он глотнул снова. Берта лишь улыбнулась.
- Распробовал? Это хорошо, мальчик, хорошо. Тебе надо учиться расслабляться иногда. И не волнуйся насчёт Франца. Тот часто хочет казаться грубым и суровым, гадости говорит... Он отойдёт. Выпьет, проспится и отойдёт. А может, и не вспомнит о своих словах. Он очень несчастный мальчик. Обиженный людьми сильно. Много чего самого плохого выпало ему перенести. Оттого и нервный, оттого и не доверяет. Дадим ему время, он привыкнет, и может вы даже подружитесь. Устала я с ним, Джерард. А один он совсем одичает. Нельзя ему одному.
Он пил – короткими небольшими глотками, - и кивал. Кивал, утопая в тёмных, почти угольных глазах Берты, и снова пил. Было тепло, чудное ощущение. Тепло и покойно. Словно никуда не надо идти. И ничего не надо искать. Словно всё хорошо сейчас и здесь, в этой комнатушке на несколько шагов. А потом неожиданно показалось дно чашки. Мир закачался, поплыл. Его неловко как-то подняли со стула, и он оперся о костлявое, сухонькое плечо. Старушка оказалась очень сильна и устойчиво стояла на ногах.
- А теперь пойдём-ка спать, Джерард. Утро вечера мудренее, так ещё моя бабка говорила. А ей можно верить, послушай старую Берту.
Он засыпал на ходу, но это было приятно, было правильно. И блаженная, баюкающая темнота приняла его, словно взбитая мягчайшая перина.
****
Франц не был особым завсегдатаем подобных заведений. Шумно, грязно, множество голосов, в том числе и пьяных, и ищущих приключений на свои буйные головы. Женщины, не столько одетые, сколько прикрывшие обветшалыми тряпками свои прелести. Чересчур накрашенные, громко, призывно хохочущие, они вешались на подвыпивших посетителей. И если кого-то это могло приманить, паромеханика лишь отпугивало и заставляло воротить нос.
Франц поёжился, сидя в самом тёмном углу кабака «У тётушки Бриджиты» за колченогим столиком на двоих. Слава Всевышнему, к нему никто не думал подсаживаться – слишком далеко от общего веселья.
Мужчина, вздрогнув, пережил очередной взрыв разухабистого смеха от стойки и снова уперся глазами в мутно-жёлтую гладь стакана перед ним. Было сложно понять, был ли мутным стакан, или это свойство жидкости, в него налитой. «Песчаная буря», - вещала засаленная бумажка со списком предлагаемых в заведении вариантов "напиться". «Самогон на пустынной колючке плюс колер в соотношении три к одному, да вода по совести наливальщика», - переводил для себя паромеханик. Закрыв глаза и задержав дыхание, сделал очередной глоток. Жидкость расплавленным огнём покатилась вниз, сжигая глотку, пищевод и оседая искрами на стенках желудка. Вкус преотвратный, но действовала «Песчаная буря» именно так, как было ему надо – выбивала дыхание, опустошала голову и теплом укладывалась внизу живота.
Франц не заметил, как ополовинил стакан. По его ощущениям, пойло плескалось на уровне глаз. По самым приблизительным прикидкам, в стакан можно было вылить четыре средних мензурки из его лаборатории. А это было ох как не мало…
- Красавчик скучает сегодня в одиночестве? – голос с лёгкой хрипотцой привлёк его поехавшее внимание. И он увидел женщину. Видимо, подсела к нему совсем недавно. И как только углядела в темноте угла? Груди едва помещались в сомнительной прочности декольте, а корсет, сдавливающий бока, только способствовал их ненадёжному положению. Франц едва отвёл взгляд от белой, чуть лоснящейся потом кожи, чтобы поглядеть на лицо.
- Нравлюсь? – женщина, завлекательно улыбаясь, подалась вперёд, укладывая груди на столик. Пыхнуло кислым: потом, давно немытым телом и несвежим дыханием. Длинный, с ощутимой горбинкой нос царствовал на её лице. Криво съехавшая чёрная мушка на скуле, размазавшиеся вокруг глаз тени... Франц почувствовал явное и непреодолимое желание выйти на свежий воздух, на улицу, куда-нибудь, только подальше от навязанного общества.
- Я… сегодня не при деньгах, - как можно увереннее сказал паромеханик, стараясь не дышать. Язык премерзко заплетался.
- Такого красавчика можно обслужить и в долг, - обворожительно хохотнула жрица любви, напирая сбоку.
- Могу и не вернуть, - зачем-то вякнул Франц, незаметно отсаживаясь дальше и дальше до тех пор, пока не уперся в стену.
- Ничего, за такие глазки можно и простить, - кислое дыхание прошлось прямо у уха, после чего его лизнули. Франца передёрнуло. Схватив стакан и выпивая его залпом, не морщась даже, он подорвался с каменной скамьи и, бормоча нервные извинения, стал проталкиваться к выходу сквозь тесноту и разнообразие хаотично движущихся тел.
- Осторожнее!
- Куда прёшь?
- Что, напился, так всё можно?
Его изрядно попихали локтями в ответ. Но Франц, даже совершенно опьянев, не растерял целеустремлённости и верткости.
Оказавшись на улице, отошёл до ближайшего переулка. Прислонился к уже остывающей каменной стене. Темно… И даже тихо. В ясном, утыканном иголочками звёзд небе прямо перед ним висела, чуть покачиваясь, полная луна ядовито-оранжевого оттенка. Та словно улыбалась, глядя на беспомощного человечка, припавшего к камню так далеко внизу. Ей не было дела ни до него, ни до кого-то ещё в этом мире. Но её забавлял полный неразберихи взгляд, направленный ввысь.
Почему он сорвался из дому? Что произошло? Кажется, он нагрубил кому-то… А потом… «Песчаная буря» мягко, нежно почти колыхалась внутри черепа, плавно омывая его стенки. Муть и туман.
Франц зарычал и сдавил пальцами виски. А потом обмяк, неторопливо съезжая спиной по камню какого-то дома.
«Я ведь этого и хотел? Напиться и забыться. А значит, вышло. Следовательно, нет причин для злости.»
Ар-р-щх…
«А ведь есть места и поприличнее этого дрянного кабака. Чище там, уютнее. И выпивка вкуснее и безопаснее. И девушки там скромнее и симпатичнее… Только вам туда, герр Франц, дорога закрыта, ибо в подобные места только с тугим кошелём хаживают.»
Ар-р-р-р-щх…
«А потому надо блажь всякую из головы буйной выкидывать и скорее заканчивать с партией оружия для господина градоправителя. И не лезть в его дела, не рассуждать. Подумаешь, чикает людишек лихих на опыты, какое тебе, Франц, до этого собачье дело?»
Ар-р-р-р… А-р-р-р-р-щх…
«И тогда оденешься поприличнее. Берте опять же новое платье справишь. В цирюльню сходишь. А там уж можно и в кабак… И к девочкам. Или к мальчикам? Кто вам больше по душе, герр Франц?»
Он заметил его поздно. Поздно, потому что тот уже стоял, покачиваясь, на другом конце проулка. Несколько прыжков, мгновение. И непреодолимое расстояние для медленного человека.
Единственное, на что хватило инстинктов его тела – это сильнее прижаться спиной к каменной кладке, подтягивая под себя ноги. Под подошвой зашуршало, и перекошенная, словно перекроенная наспех тупым ножом морда резко дёрнулась в его сторону. Медля – куда ему торопиться? – выродок пошёл к нему.
- Отец Небесный, Единый и Нераздельный, - выдохнул Франц, нащупывая под рубашкой деревянный крестик – единственное его наследство от родной семьи. Настоящий, совершенно живой выродок в городе, за каменными непреодолимыми стенами, такими безопасными… Да он может целый квартал положить, пока сообщат…
- Ар-р-р-щх, - донеслось со стороны выродка, а по спине Франца заструился липкий ледяной пот. Он видел их мельком в Главной Лаборатории. Умирающими от его ртутных снарядов, вопящих и корчащихся от мук. Но ночью, в городе… Он уже считал себя покойником, старина паромеханик Франц.
Было в выродке что-то странное. Обычно их тела отличались гибкостью и способностью к неимоверной, сокрушающей силе. Высоким дальним прыжкам. Когтями выродок на раз вскрывал грудину, чтобы выесть сердце, а после – и печень. Изначально твари пытались добраться до горла, а затем разделывали человека несколькими уверенными взмахами, точно пустынного червя.
Этот же казался заблудившимся и каким-то поломанным. Он двигался к цели, прихрамывая и по дуге, странно выворачивал морду на одну сторону. Из-за темноты было не разобрать, что же с этим выродком не в порядке. Франца бил озноб, и в то же время тот чувствовал себя парализованным. Мужчина видел собственными глазами, на что способен один подобный выродок. Страх лишал разума, и без того замутнённого алкоголем, и возможности двигаться. Он лишь сильнее вжимался в стену, до тех пор, пока выродок не доковылял до лунного пятна, показываясь во всей красе в нескольких шагах от мужчины.
- Ар-р-р… Ар-р-р-щх, - жалобно, обвинительно простонала тварь, кося левой стороной морды, и Франца, приглядевшегося к его облику, вывернуло наизнанку прямо себе под ноги.
Это было лицо. Узнаваемое, вполне себе человеческое лицо. Словно его переломали долотом, смяли, а затем довольно нерадиво попытались вернуть на место. Нижняя челюсть перекошена и не закрывается, на ней ниткой висела слюна, покачиваясь от движений. Другая часть лица почти закрепилась в оскале выродка. Этот переход от человеческого к выродскому был настолько жутким, что, поймав почти разумный взгляд левого глаза, паромеханик снова вырвал. Перекроенное, искаверканное неведомым безумцем, существо сделало ещё шаг.
- Н-не подходи, - прошипел Франц, вытягивая руку вперёд. Он резко, словно организм, лишившийся алкоголя, вернул способность думать, вспомнил об оружии. В пальцах тускло блеснул бок гуна.
Выродок двигался, приволакивая левую – ещё человеческую – ногу. Несуразный, жалкий, не завершивший трансформации. Из серого человеческого глаза текло.
«Слёзы?»
- Ар-р-р-щх… - простонало существо, приближаясь ещё на шаг.
Франц разглядел свисающую инородными лоскутами гладкую кожу, оголённые связки мышц. Сквозь них тут и там прорывались острые ости чужих костей. Перекошенная грудина, частично покрытая пучками чёрной шерсти. Правая, уже выродковая, рука была много длиннее и внушительнее, доставая до самого колена, неестественно вывернутого назад. Мужчина почувствовал, что внутренности снова поднимаются вверх, ближе к глотке.
Издалека, словно на самом краю сознания, послышался приближающийся топот и разноголосые окрики.
«Сбежал из Лаборатории?»
- Ар-р-р-щх! – взвыло существо, шаркая, почти достигая дула вытянутого в дрожащей руке гуна.
«И правда слёзы… И остатки разума…»
- Больно? – зачем-то спросил Франц. Ещё не выродок, но уже не человек дотянулся до камня рядом с головой мужчины, выдирая когтями каменную крошку. Мутная нить слюны раскачивалась на весу, а зияющее дырами не сросшееся правильно тело истекало воняющей тухлой, чужеродной плотью лимфой. Этот человек отторгал настойчиво вливаемую ему кровь выродков и не менялся так, как предполагали учёные Лаборатории, испытывая выворачивающую наизнанку боль и страдания.
Но самое жуткое было в том, что разум его не угас. Он помнил себя ещё человеком. И понимал, что сделали с ним в подземных лабиринтах Лаборатории…
Франц лишь усилием воли сдержал очередной комок дурноты, подступающий к горлу.
- Он здесь! – раздалось от поворота. – Герр, берегитесь!
- Осторожнее!
Франц нажал на курок. Механизмы сработали, глухо щёлкнув. Вещество, разогнанное до приличной скорости, впилось в искалеченную плоть, проникая вглубь тела. Ртуть разрушала кровь выродков, рвала нервные связи, погружала сознание в паралич.
- А-р-р-щх… - благодарно выдохнуло существо, оседая и закатывая оба глаза: и выродковый – маленький, красный и высоко посаженный, и ещё человеческий…
- Покойся с миром, - прошептал Франц. Его рука всё ещё была вытянута, а тело бил нервный озноб. Если бы он не убил… Не упокоил это существо… Они бы забрали его, чтобы мучить дальше. Чтобы выяснить, почему всё пошло не так. Ведь то, что оно испытывает при этом, не волнует никого.
«Не переходя некоторых границ, герр Фрранц, мы не добьёмся никаких продвижений в области науки. Вы же сами учёный, вы же понимаете?»
- Вы в порядке, герр? Он вас не задел?
Вокруг него суетилась несколько человек из специального отряда охраны Лаборатории. Эти напрямую подчинялись градоправителю и не имели к городскому патрулю никакого отношения.
Ещё несколько небрежно перевернули недовыродка. «Сдох, - донеслось до Франца пренебрежительное, но при том сказанное с сожалением. - Не успели. Пан Матеуш придёт в ярость».
Его вели куда-то, что-то говорили. Но перед глазами паромеханика до сих пор стояло перекошенное, переломанное и застывшее в этой жуткой маске неправильности полу-лицо, полу-морда существа, которое страдало. Мужчина смаргивал и прикрывал глаза, но никак не мог отделаться от видения. Сердце колотилось намного быстрее, чем должно, и тело ощущалось деревянным.
- Герр механик, - с ним остался один мужчина, крепкий, в сером форменном костюме с нашивками Лаборатории. Выше его на пару голов, широкоплечий и уверенный в своих силах. – Вы показали себя очень смелым человеком. Нелюдь сбежал по нашей вине, и мы ещё получим серьёзную взбучку от начальства. Возможно, даже с работы попрут, - нехотя произнёс охранник. – Но если вы… хорошо, что это вы, вы ведь знаете лично герра Анхольца… Если вы не станете предавать огласке… - он замолчал, а Франц, не в силах ещё и говорить, только кивнул. – Премного вам благодарны, герр Франц. Вы спасаете мою семью от голода. И не только мою. Благодарю вас, - и, легко козырнув, мужчина в форме развернулся на пятках и исчез за поворотом.
«Нелюдь? Нелюди вокруг… Все нелюди, озабоченные только вопросом, что бы сожрать…»
Франц горько выдохнул, вспоминая свои собственные недавние мысли. Его до сих пор знобило и мутило. И снова хотелось выпить. Залиться до самых бровей, чтобы забыть тот полный сознания и разъедающей боли взгляд на переломанном полу-лице… Он оглянулся, и понял, что стоит около своей башни. Видимо, узнали и довели до самого дома… Уже хлеб.
Зайдя в тёмное нутро постройки, не глядя скинул с себя верхний пиджак и перчатки. В маске не было необходимости – ночью, без солнца, всегда дышалось легче. Только почувствовав спиной такую надёжную дверь, мужчина вздохнул чуть свободнее.
Мерещилось, что тошнотворный запах выродковой лимфы въелся в ткань и под кожу, и теперь вся башня провоняет им, не даст уснуть, не позволит забыть… Франц буквально вломился в умывальную, на ходу сдирая с себя остатки одежды. Повернул скрипнувший вентиль, и в жестяной поддон застучала вода. Ещё прохладная, но мужчину это не волновало.
Он долго, неимоверно долго стоял под струями, царапая кожу коротко подстриженными ногтями, раскорябывая её докрасна. Запах чудился, но со временем становился всё тише, пока, как Францу показалось, не ушёл совсем.
Исходящий слезами глаз всё равно висел перед его внутренним взором.
Обернув мягкое, ветхое полотенце вокруг бёдер, Франц мокрыми босыми ногами пошлёпал на кухню. Дом спал, но мужчине не нужно было Бертино разрешение, чтобы отпить её настойки. Он знал, где та стояла, и, не церемонясь, махнул несколько глотков прямо из керамического горлышка.
Обжигающая кишки и туманящая разум жидкость потекла внутрь, по пищеводу и ниже. В голову медленно, но верно возвращался неповоротливый туман, укутывая ненужные мысли. Убрав склянку на место, паромеханик тяжело зашагал по лестнице наверх – к себе.
****
Франц был уверен, что успел заснуть. А во сне ведь всё возможно? Даже самое странное…
Сбоку от него, спящего, мужчина ясно чувствовал тяжесть и тепло чужого тела. Было хорошо, пьяно и спокойно – так приятно понимать это даже сквозь сон.
Его нюхали. Будоражаще, то и дело касаясь шеи и скул кончиком носа. А потом по коже вдруг провели горячую, шершаво-влажную дорожку… Отчего-то знакомый и пугающий жест.
Франц вздрогнул и проснулся, резко распахивая веки.
Джерард. Устроившись сбоку от него, по-хозяйски расставив руки по сторонам от его плеч, он нависал сверху. Его глаза, в чём-то безумные, вглядывались внутрь, так глубоко, что сам Франц не догадывался об этих глубинах. Зрачки, расширенные до предела, перекрывали радужку целиком. И слишком длинные, острые клыки дразнились из-под верхней губы…
Мужчина почти закричал.
- Тиш-ше, - ласково прошипел Джерард, склоняясь ниже, и глотку послушно сковало спазмом. – Не нужно… кричать.
Вокруг тела мужчины колыхалась, сгущалась темнота. Клубилась, точно вылепливала смутно знакомые очертания, стягивая всё новые и новые нити теней. Франц, застыв под взглядом чёрных глаз, удивлённо припоминал – ведь подобное уже было…
Только вот когда?
Джерард облизнулся, и мужчину под ним передёрнуло. Язык, тёмный до черноты и не по-человечески острый, медленно прошёлся по нижней губе, после чего чудовище неторопливо склонилось к шее.
Франц дёрнулся, понимая, что не может толком сдвинуться с места.
- Не нужно… бояться, - прошелестело у уха. – Совсем… не больно.
Больно и правда не было. Франц прикрыл веки, чувствуя, как острые клыки без сопротивления входят в шею до упора, как в ранках собираются первые капли крови. Его крови. Он чувствовал это, не испытывая никаких иных ощущений, кроме понимания – так надо. Так правильно.
Откуда вообще эти странные мысли?
Джерард глотал. Он не торопился, словно намеревался распробовать и запомнить каждый глоток. Франц только сильнее сжал пальцы на распятых по бокам от тела руках, комкая ими простынь. Странная тягучая волна зародилась на месте укуса, а затем, качнувшись, поплыла по телу – вниз, омывая все органы, взбудоражив пах, чтобы улечься на кончиках пальцев. Сердце застучало быстрее, и на висках проступила испарина.
Отчего-то стало приятно. Невыразимо, невозможно приятно.
А ещё странно-возбуждающе.
Франц задышал чаще, чувствуя тёплые сухие губы на своей шее и размеренные глотки. Что вообще происходит в его доме? В его жизни? Что с ним не в порядке?
Чудовище оторвалось, словно нехотя, и губы его были перемазаны в тёмной, непонятного в сумерках комнаты цвета, крови.
- Сегодня не вкусно, - с грустью сказало оно. – Не пей больше, пожалуйста. Всё… отрава. Яд.
Джерард опустил голову ниже, почти касаясь носом носа Франца.
- Не больно? – с печалью и совершенной искренностью спросил он.
Франц только обозначил отрицательное мотание головой. Его грудь вздымалась от этой странной тяжести и близости чужого тела .
- Не пей яда больше… - прошелестел Джерард. – Твоя кровь лучшая… Вкусная. Яд… портит её.
Франц кивнул, силясь сказать, но не получалось выдавить ни слова.
- Не кричать? – уточнил демон и, прочитав ответ по глазам, едва заметно кивнул.
- Я хочу помнить, - только и попросил механик, тяжело дыша. Он так давно не чувствовал себя столь странно и смущающе, что не мог сориентироваться, как же ему себя вести.
- Ты будешь помнить, - прошептал Джерард, соглашаясь, и его дыхание коснулось кожи мужчины.
Не понимая, что делает, поддаваясь туману в голове и странному, но чересчур навязчивому желанию, Франц чуть подался вперёд и вверх, слизывая, пробуя на вкус свою же солоноватую кровь с подбородка чудовища, с его губ, впрочем, очень мягких, и…
Он сам не ощутил момента, когда этот порыв перерос в нечто большее. В нечто слишком сладкое. Запретное. Руки впились в чужую спину, прижимая плотнее, дыхание сбилось, а сознание стало уплывать.
Темнота заботливо укутала их мягким, почти ощутимо тёплым объятием сумрачных крыл, скрывая от всего мира.
Навиа, я в восторге! У меня наконец-то дошли руки почитать, и я прочитала все, что уже написано просто на одном дыхании! Уже влюбилась в эту историю. Вы мне лишний раз напомнили,как же я люблю стимпанк, и всё это под прекрасный альбом Мельницы! Вы просто волшебница! Моим восторгам нет предела. Жду с нетерпением продолжения! \о/
