Когда я пишу о себе в третьем лице, это всегда дает мне возможность представить, что все поступки, когда-либо совершаемые мною, мною вовсе и не были совершены, а все мысли, поступкам сопутствующие – подвластны некоему Ему, а не мне. Не я страдал, не я любил, не я обожествлял, не я был беспредельно счастлив, запутан, испуган и одновременно храбр, не я – тот наивно-испорченный, почти мальчик, входящий вслед за тобой в беззвучно-простой, темный лабиринт гостиничного номера. Ждущий прохладного взгляда, или же, несколько, обижающе – великодушного, ловящий каждое твое усталое, еле высказанное слово, ищущий взгляда полуприкрытых глаз. Это он был с тобой рядом все те дни, его - ты, бывало, не замечал, мимолетно осматриваясь в поисках кого-то другого. Это он – был тем, кого ты не прогонял от себя, но и к себе не звал.

Он вошел, бесшумно прикрыв за тобой дверь, почти не встревожив  воздушным потоком тяжелое полотно шторы, откинутое с окна так, каким оно оставалось днем, перед самым твоим уходом. Он словно бы точно знал – прежде, чем выйти, ты всматривался сквозь стекло в гостиничный двор, нетерпеливо окидывая периметр взглядом в поисках толпящихся поклонников, что возможно могли каким-то несусветным образом прознать о твоем нахождении здесь – в одном из сотен отелей очередного города.

Ты действительно устал. Ты выглядел измотавшимся в многомесячном туре. Под глазами залегли серые тени, и их, по обыкновению, лукавый блеск сменился выражением  глубокой опустошенности. Ты устал от людей, твой облик выдавал собой полностью твою готовность  к мгновенному раздражению. Вспыхивая, ты можешь быть жестоким.

Бросив шляпу на прикроватную тумбу, ты прислонился к стене, будто бы не в силах сесть, прикрыв тяжелые веки. Твой спутник, проскользнув слева направо мимо   расширенных в не включенном свете зрачков, отбросил оконную штору в самый конец карниза, обнажив голые рамы, едва белеющие в ночи. Он некоторое время глядел на фонтан, расположившийся так уместно посреди двора гостиницы, что своим неровным свечением, перекрываемым разнообразно водными струями, проникал в распахнутые бесстыдно в ночь окна. Почти неразличимый и такой завораживающий, полусвет серо-фиолетовыми, неоднородными потоками, словно настоящим водопадом сбегал по стеклу куда – то за металлопластиковую оболочку.  Твой спутник обернулся в тишину комнаты. На противоположной от окна стене плясал все тот же прозрачно – сиреневый водопад, продеваясь сквозь тяжелую плоть воздуха, в номере – где лишь тень человека, остановившегося посреди игры воды и иллюминации, замерла среди воображаемых потоков.

Открыв глаза, наблюдаешь, как он, двигаясь в ночном играющем освещении, пересекает замкнутое пространство номера, и, не подходя ближе, замирает в паре шагов, привычным движением поправляя на тонкой переносице несуществующие очки. Едва заметная вымученная прохладная улыбка трогает уголки твоих губ, пока он, обойдя спинку широкой кровати и обогнув стеклянный журнальный стол, пододвигает тебе кресло.

Откидывая растрепавшиеся волосы на кресельную спинку, ты опускаешься на мягкое сиденье, безразлично положив ладонь на подлокотник.

Ты любуешься им в беззвучно бурлящей темноте, им – чей запах, так напоминающий тебе запах лесов Нью-Джерси, где ты бывал лишь единожды, проездом, сейчас волнует твое сознание где-то глубоко, тревожа незабытые еще сладкие переживания.

Он, такой молодой и юно - беззастенчивый, одним только своим присутствием возвращал тебя в твои ушедшие безвозвратно двадцать с лишним лет. Он был для тебя тем, кто делил с тобой постель, когда ты хотел этого, тем, кого ты иногда с нетерпением ждал, тем, по которому изредка скучал, которого желал, которым хотел обладать, но никогда - тем, кого бы ты любил.

И теперь, когда, глядя на него, ты думаешь о чем, или о ком, угодно - о новом сет-листе, о сыне, о бывшей любовнице, о пирожных в парижской булочной – но только не о нем - он опускается перед тобой на колени. Твои глаза на мгновение чуть расширяются в приятном недоумении, когда он неторопливым, порывистым движением расстегивает ширинку твоих черных брюк, но веки тут же сужаются снова. Ты кладешь изящную ладонь на его непослушные волосы, проводя расслабленными пальцами вниз, скользя ленивым движением по его шее, задержавшись на округлом вырезе футболки и вновь вернувшись к горячей ушной раковине.

Твои мысли о чем угодно, но не о его теплых ладонях, сжимающих твою набухшую плоть, не о его губах, приникших к ней плотным кольцом, не о его жарком дыхании, опаляющем нежную кожу в такт твоего ускоряющегося дыхания. Серо-фиолетовый водопад, подобно настоящему, подхватывает тебя в свою стихию, когда, содрогнувшись, ты кончаешь в дрожащую руку, сомкнутую в кулак.

Когда я пишу о себе в третьем лице, это не я смываю с ладони липкую бледную жидкость, сначала вдохнув глубоко ее дерзкий запах. Не я  - тот, кого ты обнимаешь по возвращению чуть дольше обычного, на кого ты смотришь все таким же отсутствующим, но ставшим чуть менее усталым взглядом, кому ты говоришь, что очень вымотался сегодня и собираешься лечь пораньше, не по моей спине ты проводишь ухоженными безразличными пальцами на прощанье. И это - не я всасываюсь в сигарету, выйдя на улицу.

Но в тот момент, когда, захлопывая дверь такси, и видя твою тень, замершую у окна в плывущих по стеклу неровных бликах – словно бы настоящую, тот человек, о котором я пишу, застывший на заднем сидении такси, ловит себя на мысли, что он будет возвращаться к тебе снова и снова, чтобы разбавить своим безответным чувством твою холодную усталость.

Могу поклясться, он так и поступит.