Они вдвоем – Фрэнк и Джерард – были самым естественным явлением. Даже отчаянный противник однополых отношений вряд ли смог бы привести хоть один веский довод против них. В этой паре не было быстропроходящей страсти, они не походили на отважных постельных экспериментаторов. Они просто любили друг друга. Именно – просто. Быт для них не был рутиной, это была их жизнь: засыпать и просыпаться вместе, завтракать и ужинать, гулять перед сном, наверняка тайком целоваться в темных закоулках…

Они вдвоем – Фрэнк и Джерард – были невероятно красивы. Странно, но я даже не могу представить их по отдельности. Да и кто сможет? Жили вместе, в гости – вместе, их, наверное, даже уважали и любили тоже – вместе… Особенно неразлучны они стали в последний год. Или лучше сказать «в последнее время»?.. Не так режет слух безысходностью. Однажды зимой Джерард очень замерз, и Фрэнк под дружный наш хохот пытался отогреть его руки. Хотя бы руки… Позже, весной, был день рождения Джерарда, и Фрэнк, нацепив на голову роскошный бант, нарек себя главным его подарком. Было лето, и эти двое затерялись где-то за городом, в дурмане трав, сумасбродного голубого неба, в хороводах зноя и ливней, в телах и душах друг друга… Осенью, на дне рождения Фрэнка, главным подарком был Джерард. Потом снова зима: две темные макушки на фоне заснеженного города, раскрасневшиеся улыбающиеся лица… Все в полную силу, все до дна.

Я знала их достаточно долго, но ни разу не видела, как они целуются. Никогда, вплоть до того дня, когда…

Был какой-то праздник, и разодетая толпа высыпала на улицы города. Шел парад, как всегда красочный, зрелищный и, конечно, Фрэнк потянул Джерарда в нарядное действие. Я шла неподалеку и прекрасно их видела. Сначала они просто шагали рядом, потом, осмелев, взялись за руки, придвинулись ближе… На главной площади парад остановился, и они, наконец, обнялись и приникли друг к другу, так тесно, нежно… Лучший способ затеряться в толпе – проникнуть в самое её сердце. И это было так невообразимо правильно – целующиеся двое, не как влюбленные, а как любимые. Любящие. И вокруг все смешалось: люди, барабанщики в мундирах, куклы-великаны, клоуны… Клоуны. Странные и забавные, в бесформенных несуразных балахонах… И разве кто задумался, глядя на них, что может скрывать эта смешная одежда? Что под ней – сталь холодных сердец, сталь оружия. Прогремел первый выстрел и посеял панику. Заметались, закричали… Следом за ним – второй. Объятия Джерарда и Фрэнка разорвала напуганная толпа, один еле успел схватить за руку другого, чтобы не потеряться. Они не пытались бежать, может, никак не могли понять, что же случилось. Третий выстрел, четвертый, пятый, шестой, десятый. Больше, громче, быстрее… Площадь почти опустела, и двое, наконец, рванулись друг к другу, как будто весь ужас происходящего закончился бы, как только возобновился бы так нагло прерванный поцелуй. В тот момент, когда их объятия сомкнулись, грохнул последний выстрел.

Он вздрогнул и обмяк на руках другого. Вдвоем медленно, секунда за секундой, кадр за кадром, они опустились на асфальт: напряженный силуэт с телом любимого на руках. С его кровью на ладонях. С его, вдруг ставшим таким ненужным и бессмысленным, именем на губах…

Я думала, что мне будут сниться эти глаза. Сухие и пустые, без капли боли… Наверное, когда твой мир погибает, тебе уже не больно. Вместе с любовью затихает сердце, а с ним – и всякая боль. Просто болеть уже нечему… Но мне ничего не снится. Зато он... Каждую ночь он видит, как смерть высасывает краски из приоткрытых губ, как расползается кровавое пятно на новой светлой рубашке… И просыпается с криком, в надежде, что все это – просто сон. Об этом он говорит только со своим братом, а тот рассказывает своей жене. Мне.

Не знаю, почему я решила рассказать эту историю. Наверное, потому, что никто больше не знает, каково это – убить чей-то мир одним случайным выстрелом. Каково это – чувствовать, как не спеша и пафосно выпадает пистолет из руки…
Я теперь так боюсь клоунов…