http://notforsale.do.am/blog/khranitel_golubja_1_92_54/2011-09-12-2744

Chapter Three

Security

Джерард говорил всю дорогу до своего дома. Его язык  только мелькал и щелкал во рту, когда он говорил слова из других языков, легко, будто в этом не было ничего особенного. У него было это странное обаяние французского языка, и иногда он даже говорил с акцентом, добавляя одно-два французских слова. Его любимым, казалось, было ‘sacré bleu’ - то самое слово, которое он кричал нам, выплескивая на нас краску. Когда мы, наконец, достигли стальной серой двери, - то самое место, откуда он появился в прошлый раз, - там  нас встречал цветной тротуар, Джерард хрипло  смеялся, позволяя обрывкам фраз срываться с его розовых губ.

- Что это хоть значит вообще? -  Спросил я, когда он придержал открытую дверь для меня. Я первый зашел внутрь темного коридора, и почувствовал себя уязвимым, так как он шёл позади. Я подождал его, находясь в тусклом свете, чтобы он приблизился и прошёл мимо, чтобы я так не нервничал, но он оставался в зоне теперь уже закрытой двери. Он остановился, смотря на меня, уже более понятным мне способом выражаться мимикой «спросил»: «чего же ты ждешь?».  Его брови были приподняты, ухмылка играла на его губах, поскольку он наблюдал, как я нервно перемялся с одной ноги на другую, стоя в этом темном помещении. Я понятия не имел, куда, черт возьми, идти. Почему он заставляет меня вести? Я сжал в руках дно карманов, чувствуя себя очень восприимчивым в темноте с сорокалетним.

- Слева от вас будет поворот, а там лестница, и вам предстоит подняться на самый верх, - он знал, что начал пугать меня, пусть и немного, но он продолжал кусать свои губы, явно получая от всего этого удовольствие. Однако эта битва не была успешной, и он позволили своим мыслям идти дальше. – Иногда ты такой веселый.

- Что? Почему? – спросил я, всё ещё стоя в пятне света, вроде не показывая свою нервозность. Я начал двигаться в направлении, в котором он указал, действительно найдя там лестницу, поднимаясь, как он сказал, наверх.

- Потому что, - начал Джерард,  перешагивая через две ступеньки и почти обгоняя меня в нашей необъявленной гонке. Я не спешил, однако, и я позволял ему побеждать. По крайней мере, я не вел больше. Я всегда очень не хотел делать это; особенно в зданиях других людей. Я никогда не чувствовал себя комфортно в своей среде, таким образом, я не хотел пытаться быть первым. Пока у меня были чьи-то следы, чтобы следовать по ним, я чувствовал себя более умиротворенно.

У меня заняло некоторое время осознание того,  что Джерард не ответил на мой вопрос. Я был слишком занят, пытаясь упасть, по крайней мере, в дюйме позади сильного человека, уверенно идущего вверх по лестнице. Следующее, что я заметил, это то, что мы уже были у его двери, и он возился в своем кармане, ища ключи. Стены коридора были выкрашены в темно-оливковый зеленый цвет, но все дверные кнопки и глазки были мышиного медного цвета, теперь запятнанные старостью и плохим состоянием. Все вокруг казалось таким ярким, хоть  освещение и не изменилось.

- Ты не ответил на мой вопрос, - проинформировал я Джерарда. Я стоял позади него, мои руки были сложены на груди и я слышал, как звенят его ключи.  

- Sacré blue, -  заявил он со своим французским акцентом, вытягивая слова. - Священный синий цвет. Ссылка на девственную мать. Это - слово проклятия. Как «срань небесная».

Я повел бровью, чувствуя, что мое тело снова напрягается. Я полностью забыл, что даже задал тот вопрос. Даже притом, что я мог видеть только заднюю часть головы Джерарда, я мог с уверенностью сказать, что он улыбался. Он преднамеренно пытался отвлечь мое внимание от того момента, когда он назвал меня веселым. Я не собирался отставать.  

- Нет, другой вопрос, - поправил я, мой голос чуть окреп. Я даже уточнил, что я имею в виду, таким образом, он не мог разыграть из себя идиота. Хотя, за своё недолгое знакомство с Джерардом, я уже знал, что он  будет разыграть из себя идиота, потому что он, конечно, буквально жил в какой-то другой реальности, а не в этой. – Почему ты сказал, что я веселый?

Джерард только что вставил свои ключи в замок, но в отличие от моего другого вопроса он не фокусировался на этом. Когда он поворачивал их в замке, он оглянулся на меня и улыбнулся.

- Некоторые вопросы не имеют ответов.

Я собирался ответить что-то (что, я не был уверен, но что-то, чтобы защититься и получить ответ на то, почему я был настолько весел), но я был озадачен видом квартиры Джерарда. Он толкнул дверь, которую открыл ключом, и аура маленьких жилых помещений просочилась оттуда сюда, разлилась на всем протяжении унылой настилки ковров прихожей, отвлекая меня полностью.

Я действительно не знал, чего я ожидал, но я знал, что это было ничто по сравнению с тем, что я увидел, когда он распахнул для меня эту дверь. Со всеми слухами и хорошо известными фактами о жилом доме, непосредственно являющемся свалкой, это место разрушило все представления о нём. Это не был роскошный дом или типа того, и здесь, конечно, не было чисто, но в это же время, и не было грязно. Это совершенно не походило на грязь и жуков в  каждом укромном уголке и трещине;  всё, что здесь было, не было покрыто слоем грязи и пыли, но и не было организовано. В кухне, слева от открытой двери, в раковине лежала грязная посуда, и на полках тоже, магниты на старом холодильнике были в беспорядке, как и газеты на маленьком круглом кухонном столе. Напротив кухни была часть гостиной с одеялами, развернутыми и изодранными на темно-оранжевой и заплесневелой кушетке, телевизор с ушами кролика, с треснувшим экраном, который явно уже многие годы как не работал; это всё только занимало место. Книжные шкафы выстроились вдоль оставшейся стены в стороне, где телевизора не было. Каждая полка из красного дерева была до краев заполнена книгами в кожаном переплете, статуэтками, удерживая материал чтения вместе. Это походило на небольшую мини-библиотеку прямо посредине квартиры Джерарда. Фактически, это выглядело даже лучше, чем публичная библиотека, потому что книги по существу были похожи, их не облапало бесчисленное количество рук, и у них не было пыли, как их второй кожи. Это выглядело так, будто Джерард читал эти книги, или, по крайней мере, периодически снимал их с полок, чтобы посмотреть на картинки.

Что действительно бросалось в глаза, находилось с задней стороны квартиры. Это были большие и яркие эркеры, которые выравнивали заднюю стенку, немного приподнятую над  уровнем пола приблизительно на два шагами. Там же была мини-лестница, ведущая на  верхний  уровень квартиры, дверь рядом с окном, которое выходит на балкон. По ту сторону двери -  промежуточные окна, под ними маленькая скамья,  для кого-то, чтобы сидеть и смотреть в окно, когда погода была слишком плоха, чтобы выйти наружу. Я мог видеть пепельницу, сбалансированную там, ее содержание, перетекающее на желтую подушку. Был также пустая кружка, в которой когда-то было кофе.

Около кухни была другая дверь, кроме очередной двери в туалет, и я так понимал, это была спальня Джерарда. Однако  дверь была закрыта, и таким образом я не видел,  насколько чисто было по ту её сторону. Правда, это было не то, на что я обратил всё свое внимание. Я был поражен центром комнаты; где Джерард занимался своим искусством. Здесь стояли мольберты самых разных размеров. Некоторые были маленькими, размером с монитор или экран телевизора, в то время как другие были огромны, почти как дверной проем. Некоторые были чистыми,  другие были покрыты толстым слоем краски, но почти ни на одном не было листа, кроме одного из самых маленьких. Или же на них было что-то, но не законченное, как половина заката на мольберте среднего размера. Повсюду стояли открытые ведра краски разных цветов, кроме синего, конечно. Были кисти и маленькие валики, и все эти волшебные инструменты, которые были почти везде. Среди них стоял большой кувшин воды, нужной, как я подумал, для того, чтобы мыть в ней кисти. Это находилось на поднятом уровне эркеров наряду с несколькими другими художественными вещами. После наблюдения этого обширного показа художественной культуры, я шагнул прямо в квартиру Джерарда, уже не переживая по поводу того, вел я опять, или нет. Я больше не чувствовал себя что странным оттого, что пришёл сюда. Что-то было в том, как он всё здесь устроил; случайный беспорядок всего этого и красивое расположение объектов очаровывали меня. И это не было неуклюжим или неказистым - в конце концов, он пригласил меня. И он открыл мне дверь. Он не возражал, что я был там, и я наслаждался этим, даже если это длилось всего около трёх секунд.

Именно, когда я ступил в квартиру, я заметил стены. Они были чертовски странными, но это было даже хорошо. Все они были разными. У стен в кухне все еще был оригинальный цвет краски, которую использовал предыдущий владелец; желтый цвет, подобный маслу. Он мягким и теплым, но около вершины штукатурки, можно было видеть, где желтый цвет прекратил быть маслом и начал быть никотином. Часть краски испортилась, потемнела, поблекла  от дыма и воды. Стены в остальной части имели свой прежний вид, правда, вы могли разглядеть его только сквозь лес, покрывающий их теперь. Это не было полным коллажем, так как каждую его часть разделял примерно дюйм, или около того, но они были повсюду и разного размера. Большинство было пейзажами закатов, гор или чего-то в этом роде. Некоторые были только эскизами людей, нарисованные простым карандашом.  Другие имели вид объектов, искаженных и деформированных, похожих на образцы мечты. Некоторые были кусочками мультфильмов, резкими описаниями знаменитостей или членов семьи с гигантскими ушами и странными носы. А дальше шли какие-то непонятные записки, наброски, типа того; что-то, на что можно потратить долгие часы, пытаясь расшифровать значение. Боже, картины были всюду. Ими было покрыто всё. Но только когда я видел стену, самую близкую к живописи, где была дверь его спальни, я понял истинное значение покрытого.

Именно та стена, что справа от меня, ограничила всю длину квартиры. Кроме кухни, которая была скрыта и изолирована в углу, это была прямая стена, от окон до двери спальни Джерарда. И она была полностью покрыта краской. Некоторые части, типа косяков и прочего, так же были замазаны, отчего казалось, что они вылезают прямо из стены.

Вначале часть около окон начиналась как пейзаж; холм с дорогой, бегущей по нему. Но поскольку Вы начали идти по дороге далее и далее вниз по длине стены, картина начала изменяться. Вас привели в городской пейзаж улицы, с одной одинокой тенью, стоящей в середине, в то время как пятна людей проходили мимо него. Те пятна людей приходили из  небытия;  море черных пятен. Остальная часть стены была закрашена черным, включая дверь Джерарда. Однако, выглядело, как будто ведро краски было брошено в стену. Были тускло-коричневые бриджи и рябь синих, розовых, желтых и оранжевых бликов повсюду. Небольшие пятна и затем большие капли. Были отпечатки рук, ног, лиц на всем протяжении черноты после городской уличной сцены. Единственной вещью, которая оставалась черной и нетронутой, была дверь Джерарда. Это был черный вне черного; солнечная пропасть, которую никто не мог пережить. И из всех великолепных вещей, которые он нарисовал на огромной стене, так получилось, что именно дверь бросилась мне в глаза.  Не детали этого холма, не тени на улице, не розовые и синие руки, которые наложились на создание фиолетовой капли сердца в центре, но эта  гребаная черная дверь, на которой ничего не было. Абсолютно ясно, что была какая-то причина, почему именно она так заинтриговала меня. Я хотел знать, почему она была такой, почему Джерард сделал что-то столь на вид глупое и нетактичное. Все должно было значить что-то для Джерарда; я только что встретил его, и я уже знал это. Он бросил краску на нас по определенной причине, и он оставил эту дверь, незаполненную, пустую, так же по определенной причине. Это была черная пропасть, и я хотел внутрь.

Я начал идти вперед, загипнотизированный чернотой, но слова Джерарда вернули меня в действительность, вытаскивая меня из черной дыры, которой я охотно сдавался.

- Ты знаешь, может, прежде чем ты зайдёшь в мою спальню, я хотя бы узнаю твоё имя? - Несмотря на очевидную сексуальную интонацию  его голоса, я мог сказать по тому, как он смотрел на меня, и как  его руки были скрещены на груди, и то, как он переместил весь вес на одну ногу, что он ничего не имел в виду этим. Это была только одна из тех вещей, которые Вы должны сказать, особенно если у Вас есть извращенный ум.

- Фрэнк, - сказал я ему,  отступая к стене так быстро, как я мог. Я знал, что Джерард разыгрывал меня, но я все еще не хотел давать ему повода для большего количества шуток. Это было немного неуклюже; я мог чувствовать, как мое лицо покраснело, а в моем животе всё начало скручиваться в узел. Я был тем, кто обычно отпускал сексуальные шутки, но редко воспринимал их сам. Особенно от сорокалетнего. Никакой спальни. НЕ сейчас. Никогда. - Я только смотрел. Я не хочу заходить внутрь.

Эта постоянная улыбка Джерарда стала ещё шире, и он закатил глаза. Я собирался уже спросить, как он перебил меня.

- Так, подвинься, -  сказал он мне, двигаясь его руками. Он уже снял свое пальто, в то время как я разглядывал его квартиру, давая ему время, чтобы повесить его пальто в одну из медных вешалок в конце двери. На нем была черная рубашка, на которой он начал расстегивать манжеты, когда он говорил со мной. Он повернулся к кухне и вошел в нее, все еще говоря, закатывая рукава к его локтям. – Немного вина.

– О, правильно, - произнес я, убирая руки за спину. Они были протянуты момент назад, пытаясь коснуться краски, которая, казалось, выпрыгивала ко  мне со стен. Я переместился в сторону кухни и теперь смотрел, как Джерард открыл маленький холодильник. Внутри было абсолютно голо. Все, что я мог видеть, было несколькими бутылками темного вина, хлебом французского хлеба и немного сыра. Еще были какие-то трубки и фляжки, но они не выглядели так, будто в них было что-то  съедобное. Я надеялся, что Джерард был более странным, чем он, казалось, был, и держал его некоторые художественные принадлежности в холодильнике, объясняя этим нечетное количество странных бутылок. Конечно, он не ел это...

Джерард взял бутылку, открыл ее и достал стаканы из шкафа, в то время как я смотрел на это всё,  чувствуя себя неловко у входа в кухню.

- Ты можешь зайти, ты знаешь, -  сказал он. Он стоял спиной ко мне,  и я думал, что он не мог видеть мое волнение, но очевидно, я был неправ. – Садись. Побудь тут немного.

Я выполнил его просьбу, неуверенно ступая вперед, и вытаскивая один из стульев, чтобы присесть. Он оборачивается, почти одновременно наполняя два высоких стакана темно-красной, даже фиолетовой жидкостью, прямо перед нами. Он сел напротив меня, и взяв свой стакан, поднес его близко к лицу, чувствуя сильный запах вина. Мой же только стоял передо мной, и я уже  мог чувствовать запах вина. Я не знал, мог ли бы я взять его и поднести так же  близко к моему лицу, как Джерард, не боясь удушья, которым он, казалось, наслаждался.

- Прости, у меня нет специальных фужеров для вина, - извинился он,  но по голосу не казалось, что ему очень жаль. -  Думаю, что сломал их. Вероятно, бросил их в кого-то от балкона. Так или иначе, в них не вмещается много. -  Он ухмыльнулся мне, затем, не разрывая зрительного контакта, сделал большой глоток.

- Всё в порядке, -  настоял я. Это было немного странно, пить вино, с одной стороны, особенно из высокого стакана, из которого я обычно по утрам пью сок. И действительно, это - все, на что оно было похоже тогда; сок. Очень ароматный сок, но сок, тем не менее.

- Выпей немного, -  убедил меня Джерард, наклоняясь вперед и поднимая его брови в восхищении.

- Хорошо, - я согласился, но слишком медленно, чтобы это казалось так уверенно. Я тяжело сглотнул, прежде чем прикоснулся губами к стакану. Я понятия не имел, почему он хотел, чтобы я попробовал что-то настолько неправильное. Вероятно, потому что это было его вином, которое он считал хорошим,  и он хотел отучить меня таким образом от моего «дерьмового пива». И, кроме того, это был алкоголь. В конце концов, я решился попробовать. Я попытался не дышать, потому что сильный запах и его источник теперь были ближе, но у меня не получилось, особенно, когда попутался сглотнуть. Я задохнулся немного, когда это спускалось по моей трахее вниз. Я думал, что это было худшим из всего, что я пробовал, пока я не начал узнавать горький остаточный вкус во рту, оставленном вином. Я хотел высунуть язык и соскоблить с него свои вкусовые рецепторы, настолько противным был вкус, но я не мог этого сделать; не при Джерарде, уставившимся на меня.

- Нравится? – вкрадчиво спросил он, уже зная ответ.  

- Это замечательно, - я лгал, а мой голос стал хриплым и скрипучим. Я попытался улыбнуться, снова прикасаясь губами к стакану, но, на сей раз, только симулируя глоток.  

- Из тебя ужасный лгун. - Он покачал головой, тоже отпивая ещё, но позволяя этому остаться у него во рту в течение нескольких моментов прежде, чем глотать это, будто он хвастался. Он хихикал свой собственной шутке. Я попытался улыбнуться, но мое горло пересохло, и весь мой рот чувствовал себя неважно.

- Это вырастет в тебе со временем, - заверил меня Джерард, махая его рукой в воздухе, когда он откинулся назад на своем стуле. Я кивал кротко, неуверенный в том, что сказать. Я действительно не хотел, чтобы это выросло во мне. Это было противным и горьким на вкус; как пересиливание. Пиво так же не было таким вкусным, когда я пробовал его в первый раз. Но я всегда пытался добиться приятного гула в голове, прежде чем  меня затошнит от вкуса. Возможно, та же самая вещь произошла и здесь.

- Сколько тебе лет? -  Внезапно спросил Джерард, всё ещё потягивая вино.  

- Семнадцать, - Я откашлялся, мой голос стал капельку лучше. Я кусал свой язык, боясь того, что он скажет. Возраст всегда был моей больной темой при разговоре с людьми, и у меня было много воспоминаний – главным образом плохих – о людях, слишком остро реагирующих на мой возраст.

Когда мне было где-то восемь, я болтался в магазине комиксов, только озираясь по сторонам и пытаясь найти что-то, что я тогда хотел. Я столкнулся с  другими мальчиками, когда был там, и они искали ту же самую вещь. Мы говорили целую вечность, и казалось, что мы знали друг друга всегда. Но когда они узнали, какого возраста я был, они были потрясены и почувствовали отвращение. Я еще не был даже в ‘двойных цифрах’. Им было двенадцать лет,  и они считали что они имеют право  быть высокими и могущественными, и смотреть свысока на меня. Они начали игнорировать меня,  и с того дня не сказали мне ни слова. Это были только четыре гребаных года между нашими возрастами. Это не делало их лучшими людьми в мире. И это произошло почти десятилетие назад, но честно я был все еще озабочен этим. Я ненавидел и любил свой возраст одновременно. Я любил это, потому что я был молод, и это означало, что я больше не должен был расти. Идея расти и стареть пугала меня из-за решений и ответственности. Я любил быть молодым и не заморачиваться на тему своего выбора; но я также ненавидел этот термин, потому что люди маркировали меня молодым, как плохого. И по некоторым причинам, я не хотел, чтобы Джерард ненавидел мой возраст. Он уже знал, что я был молодым, по крайней мере, моложе, чем он (хотя он и не говорил, сколько ему). Но когда он узнал эту цифру, он просто кивнул своей головой, будто запоминая это. Я вздохнул.

- Разве ты не должен быть в школе? -  спросил он меня, его бровь изогнулась,  лицо искривила ухмылка.

- Ээмм… -  я замялся.  Возможно, он не собирался быть настолько снисходительным к моему  возрасту.

- Эй, не волнуйся, -  он взмахнул рукой и рассмеялся, развевая этим моё беспокойство.  – Я не буду вести себя, как крыса.

На этот раз была моя очередь просто кивнуть.

-  Спасибо.

- Что та делаешь в школе? -  спросил он спустя некоторое время, фактически действительно заинтересованный. Мне так часто задавали этот вопрос друзья и моя семья, но большинство людей, казалось, спрашивало это как повод для беседы,  или просто, только чтобы заполнить спертый воздух. Джерард наклонился вперед, ожидая моего ответа, опустив руку со стаканом. Кажется, он  хотел знать. И это раздражало меня; он вынимал меня из моей нормальной среды. Я привык к людям, которым плевать на это.

- Эммм… -  Начал я, пытаясь что-то придумать. Мы были на системе семестра в моей школе, и с окончанием зимнего разрыва, мы начали новый термин. Я изо всех сил пытался помнить то, что я делал раньше, мой старый график прыгал в голове, выворачивая меня наизнанку прежде, чем я смог в нём разобраться. – Я занимаюсь  математикой,  основной химией, компьютерными  курсами… вроде этого.

- Охх, - Джерард громко вздохнул, ясно показывая, что ему это не нравится.   Он даже вздрогнул немного от простого упоминания названий моих предметов. -  Неудивительно, сколько всего вы пропустили. Это - все столь холодное и стерильное. Математика? Я ненавижу числа. Компьютеры? Я ненавижу технологию. Химия может быть забавной, но я сомневаюсь, что эта, которую вы изучаете.  -  Он слегка подмигнул мне, заставляя меня улыбнуться в ответ ему прежде, чем он продолжил. Он развел руками, и  закончил  вопросом. -  Где творческий потенциал?

Я улыбнулся всему этому драматизму, но у меня не было ответа. У меня не было никакого творческого потенциала. Математика и химия были несчастными воплощениями занудства, набитые формулами и большим количеством слов. И компьютеры были тем же, отличались только наличием кодов и специальных программ. У меня не было ничего, похожего на творчество. И не было слишком долго.

- Я не знаю, где он, - ответил я искренне. Я опустил глаза на стол, где я продолжил прослеживать маленькую трещину, которую я нашел с пальцем.

- Ты несчастная душа, - ответил Джерард, качая головой и вздыхая. – Ты делаешь хоть что-нибудь, чтобы как-то творчески самовыражаться?  Хоть что-нибудь? И просирание времени возле винного магазина к этому не относится.  

- Эмм… -  сказал я, ища в моей памяти, когда я в последний раз делал что-то творческое. Я не ничего слепил и не нарисовал, начиная с начальной школы, и у меня действительно не было убеждения начать это нова. Хотя вид квартиры Джерарда заставил меня понять, насколько красивым было искусство, я никогда не думал, что мог бы сделать что-то, такое же хорошее, как это, поэтому я не видел смысла пытаться. Я искал что-то еще творческое, что я делал. Я иногда писал, когда мне действительно надоедало всё, и я чувствовал, что моя голова собиралась взорваться, но я сомневался, что это было чем-то стоящим. Я сказал ему об этом.

- Это замечательно! - он почти кричал, поднимая его руки в воздух. - Напиши ещё. Даже если это - чистая бессмыслица. Большинство поэтов - чистая бессмыслица, так или иначе.  -   Он улыбнулся своему собственному замечанию. - Я бы хотел узнать.

Я задумался. То, что я писал, было поэзией? Там не было никакой рифмы, и это не было красивым. Я только был задумчивым подростком. Но поэт? Это было немного фруктовым для меня. Единственными поэтами, о которых я мог думать, был Шекспир и,  хотя я не возражал против его игр, я не очень проникался его стихами. Они были настолько цветочными и романтичными. Бессмыслица, как Джерард сказал. Нет ничего, что бы я хотел написать. Когда я написал, то  это было тупым и прямым, и это часто не имело никакого смысла. Это не могло просто существовать самостоятельно. У этого должно было быть что-то, что пошло бы с этим. Тогда это поразило  меня, как фунт кирпичей на голову.

- О! -  воскликнул я, немедленно привлекая внимание Джерарда, как моё было привлечено им. – Я играл на гитаре, когда был младше.

- Это даже лучше! – мужчина улыбнулся, обнажая его реально маленькие и пожелтевшие зубы. Он распластал руки и по столу, будто пытаясь обнять воздух перед нами.  

- Я не всегда играл, думаю, - продолжал говорить я, мои воспоминания возвращались ко мне, как наводнение. Мой папа играл на гитаре, когда учился в колледже, но забросил её, когда закончил учиться и нашёл работу.  У него все еще была своя гитара, потому что он отказался избавиться от нее. Это был кусок деревянной ностальгии, который был при нём, напоминая о том, кто он, возможно, был бы. Он всегда говорил себе, что он возвратится к этому, когда у него было больше денег и времени. Но тогда у него появился я. И я всё разрушил. Я не мог не чувствовать вины за все это, тем более, что он подарил мне эту стертую акустическую гитару в мой тринадцатый день рождения. Его голос был уныл и мрачен, попросив меня не быть слишком глупым, а иметь что-то, что бы я мог делать вместо того, чтобы постоянно влипать в переделки. Сэм и я действительно плохо себя вели, отсутствуя всю ночь и крадя всякое дерьмо у небольших магазинов. Мой папа дал мне гитару вместо наказания, но в действительности  это было наказанием  достаточным для того, чтобы я чувствовал вину каждый раз, когда я смотрел на инструмент. Я заставил своего отца бросить свои мечты, которые теперь он собирался попытаться заставить меня спасти. Таким образом, я начал играть, уча, что мог из журналов, которые Сэм украл для меня. Я был довольно хорош, играя такие вещи,  как Милый дом Алабама и легкие аккорды на гитаре, но к тому времени, когда я попал в среднюю школу и встретил Трэвиса, гитара была похоронена в углу под грудой одежды и нарушенных обещаний. В конечном счете, мой папа прекратил спрашивать меня об этом, и я прекратил делать вид, что играю. И наконец, мы разочаровались в наших мечтах и согласились на приземленные жизни.

Хотя, очевидно, «приземленная жизнь» никогда не устраивала Джерарда. Свет, который шел из его глаз, как только я сказал, что у меня есть гитара, был феноменален.

- Я хочу, чтобы ты пошёл домой и поиграл на ней, -  заявил он мне, так, будто это не обсуждалось. И вместо того чтобы спорить об этом целую вечность, я заметил, что я только киваю. Я даже чувствовал, что мои пальцы начали танцевать, будто по грифу, готовясь к действиям, которых они не совершали уже довольно  долго. Это было настолько странным, пульсация пробежала по всему моему телу.  Волнение, возбуждение и даже надежда. Я давно не получал этого. Но я списал это всё на один глоток вина, который только что сделал. На этот раз было не так, как в прошлый. Это, очевидно, ослабило мои чувства.

И я не возражал против всего этого.

- Я так рад, что у тебя есть музыка, Фрэнк, - сказал он мне с легкостью. Мы успокоились от нашей начальной шумихи об обнаружении творческой меры, и оба откинулись назад. Прежде, чем я мог даже спросить его, почему он был так взволнован за меня, ответил он.  -  Музыка и искусство настолько похожи. Вы делаете песни, аккорды и мелодии, которые люди могут услышать и следовать им, но также и интерпретировать. Я делаю картины, рисунки и скульптуры, которые люди могут видеть и чувствовать, но и интерпретировать также. Мы подобны, откровенны, - сказал он мне, кивая его головой.  - Мы очень похожи. И я надеюсь, что ты будешь заходить почаще.

Мой интуитивный центр расслабился было, оставляя Джерарда в покое, но внезапно тот снова заставил его работать своими последними словами. Я чувствовал, как мое дыхание участилось.  Я, должно быть, ослышался, я говорил себе снова и снова, пока теребил ткань моих джинсов. Я, наверное, ослышался. Не было никакой причины, по которой он приглашал бы меня всё время. Чего человек среднего возраста хотел бы от подростка? Мысль заставила мои ладони вспотеть, но мои эмоции столкнулись между собой. Я больше ничего не мог сказать нормального. Все, что я знал, это то, что я должен был сказать что-то прежде, чем он снова спросит меня. Он всё ещё смотрел на меня, его глаза, кажется, видели меня насквозь.

- Так, мм, как …  -   я начал, спотыкаясь за мои слова, как обычно. Я потирал руки, лежавшие на моих штанах, вызывая небольшое чувство ожога, чтобы заставить мои мысли сконцентрироваться на одном.  -  Вы - один из тех оголодавших художников?

Он засмеялся,  то ли над моим замечанием, то ли над фактом, что я отвлекал его внимание таким глупым вопросом. Наверное, и то, и то. Но он внезапно опять решил рассмешить меня, откинувшись на спинку стула и поглядев на своё живот, под черной тканью рубашки. - Не настолько голодающий. - Он улыбнулся и кивнул, обхватывая себя и слегка встряхивая. И если бы я не был настолько напряжен, то я смеялся бы. Его действие было отчасти забавно и симпатично. Но вместо этого, он продолжал отвечать на мой вопрос.

- Да, в некотором смысле, - продолжал он, наклоняясь вперед снова и исследуя меня своими темными глазами.   -   Моя единственная форма 'работы' - моя живопись. Я рисую, обычные рисунки, настоящие картины, даже делаю скульптуры, если выпадает шанс. Типа того. Иногда у меня бывают заказы. Однажды я провел месяцы без работы, но с другой стороны, я продал пять картин на следующий день. Я так и выживаю. Только делая то, что я люблю.  -  Он улыбнулся снова, обнажая его крошечные зубы. Для кого-то, кто по существу не знал, оплатят ли они счета в следующем месяце, он был таким чертовски счастливым,  и всегда улыбался. Я не вполне понимал такое счастье. Это была другая его форма, в отличие от той, которой обладали мои родители. Мои родители обладали тем счастьем, которое шло с безопасностью. Они знали, что не собирались выселяться из дома, и что у них есть вода, чтобы мыться. Но то, что имел Джерард, было чем-то лучше; он делал то, что он любил делать, и это делало его счастливым. У него не было безопасности, но у него действительно было счастье. И затем я понял, что эти две вещи не были тем же самым вообще. Мои родители знали, что они собирались выжить, хотели они или нет,  было большим вопросом, что-то, на что я не мог ответить – даже говоря о себе. Была гарантия, что мои родители будут вставать каждое утро и продолжать жить, ведь у них была безопасность. Но было ли у них что-то, ради чего жить, это уже другое. 

Но Джерард, черт, я мог видеть это в его глазах, как сильно он хотел выжить. Он хотел вставать по утрам для того, чтобы рисовать. Он хотел жить где угодно, где он мог, поэтому он мог жить дальше.  Весь этот процесс поражал меня, и я задавался вопросом, мог ли бы я когда-либо жить так. У меня не было такого количества счастья под рукой, и у меня не было никакой безопасности вообще. Мои  родители постоянно пеклись о разных вещах; о тех, которые ни капли не волновали меня. Только школа и мои друзья.  И того и того недоставало; было недостаточно, чтобы  выгнать меня, но достаточно, чтобы забрать большое количество времени. Я задался вопросом тогда, что, если бы я начал играть, гитара, как Джерард, сказала бы мне, если я достиг бы того же самого счастья, какое он имел. Я никогда не знал, почему я вставал с кровати утром; я только думал, что имел что-то. Смотря на Джерарда, именно тогда, на то, как он улыбался, как ребенок, на его светящиеся глаза, когда я упомянул пор музыку, или искусство, это заставило меня задаться вопросом, только спросить себя о том, что я сделаю теперь. Вставал бы я утром теперь, зная, что я делаю это просто так? Нашёл бы я что-то, что заполнило бы ту пустоту? Я поднял бы гитару… и что? Я не знал, но я хотел узнать. Я хотел поймать счастье, которое источал человек, и разлить его в бутылки; держать его для того, чтобы когда я бы чувствовал себя настолько одиноким, чтобы оно грело меня.  Я хотел этого, так или иначе. И это казалось возможным с Джерардом. Все казалось возможным с ним.

 - Так, в целом, -  Джерард наконец завершил, ломая тишину и вырывая меня из моих мыслей, - я не делаю этим много денег, но я продвигаюсь.

- Круто, -  Я быстро кивнул головой. Это было, в общем-то, пустое слово, не сочетающееся с только что прозвучавшими словами,  но я не знал, что ещё сказать. Мои мысли  запутались снова,  и одно из его слов, никак не относящихся к теме, опять поймало мой ум.  Деньги. У него было не много, и я тратил часть, пока пил с ним вино. Если не половину. Я, возможно, сделал  еще два глотка во время нашей беседы. Это росло на мне, но не быстро. И я плохо себя чувствовал от того, что брал то немногое, что у него было.  

- Спасибо за вино, -  сказал я слишком быстро, мои слова спотыкались друг об друга.  -  Но позволь заплатить за это. Я не хочу быть грубым.  -  Я встал немного, таким образом, я смог влезть в карман и вытащить оттуда пять долларов, которые я положил туда утром. Джерард тоже поднялся, но махнул руками в воздухе и покачал головой.

- Нет, - ответил он. Он подошел ко мне и схватил мою руку, которую я не успел вытащить из кармана. Он стоял здесь, властно сжимая моё маленькое предплечье, когда посмотрел мне в глаза. Это не было угрожающе или сексуально, скорее, больше  дружелюбно.  – Ты ничего мне не должен.  

- Но я хочу, - я соврал только наполовину. Я обычно платил людям, которые покупали мне выпивку в магазине, поэтому считал нужным так же заплатить ему. Я мог чувствовать его тепло тела рядом со мной, и я отступал немного назад. Он последовал за мной, все еще вторгаясь в мое личное пространство, в то время как я закончил свою мысль вслух. – Я чувствую себя виноватым.

 -  Вина - бесполезная эмоция, -  ответил он, его лицо стало серьезным.

- Всё же… -  я отвернулся, отводя от него пристальный взгляд. Я попытался попятиться снова, и на сей раз он позволил мне. Он отпустил мою руку, и она вдруг показалась мне такой холодной.

- Хорошо, - начал он, делая вид, будто выиграл эту битву.  – Ты не должен платить мне – мне не нужны деньги. 

Это было  заблуждение года, подумал я, прежде чем продолжил.

-  Но мне нужно общение.  И кто-то, чтобы мыть мои кисточки. Мне все ещё нужно сходить и купить новые, но я так упрям и ленив, что до сих пор не сделал этого, и не ухаживал за ними достаточно хорошо, отчего они затвердели.

Я кивал, но не отвечал, на случай, если я опять неправ. Он подтвердил мои мысли следующими словами.

- Если я дам тебе больше вина, придёшь ли ты, чтобы помыть подставки для красок?

Я кивнул, кусая свои губы, не зная, стоит ли ещё что-то добавлять. Я правда хотел заплатить; это казалось намного менее личным и агрессивным. И менее опасным. Не то, чтобы я не чувствовал себя в безопасности с Джерардом, но у идеи того, что я делал, был горький остаточный вкус опасности. Но если всё, что он хотел от меня, это чтобы я мыл кисточки, тогда это казалось не таким уж и плохим. Он сказал, что хотел общения, и, честно говоря, я тоже. Я никогда не говорил так с Сэмом или Трэвисом, если только мы не были сердиты. Когда Сэм и я говорили с такой страстью, то мы лишь вопили друг на друга на пределе способностей легких, обычно из-за какой-то глупости. Чувства вылезали на поверхность и выплескивались наружу без промедления. Но те беседы были плохи; они истощали и выматывали.  Это же  было противоположностью истощения. Это было подъёмом. Но я все еще чувствовал себя неловко из-за того, что я знал, что люди скажут обо всем этом. Я собирался помогать сорокалетнему художнику с его работой? Звучало не очень хорошо. В некотором смысле, он бесплатно дал мне выпить, но все же… мой живот все еще чувствовал слабость.

Я решил это в тот же момент, решив, что никто об этом просто не будет знать. Моя жизнь, здравомыслие и содержание зависели от этого.

- Я согласен, - сказал я, снова кивая, намного уверенней и четче, будто подводя этим итог.

- Превосходно! -  прошипел Джерард. Он расставил руки в стороны, и, открытый, и приблизился ко мне. Прежде, чем я понял,  что произошло, мое лицо уже уткнулось в его шею, и он крепко обнимал меня, сжимая меня и все, чего я мог чувствовать, это его запах -  он пах лосьоном после бритья и сигаретами. Он обнимал меня в течение нескольких секунд, отпустил меня, и пошёл к холодильнику, чтобы достать ещё вина.  Я стоял на том же месте, приходя в себя. Это были возрасты, так как кто-то дал мне объятие. И те, кто это делал, были семьей и делали это быстро и бессмысленно. Объятия Джерарда не были бессмысленны. Он прижимался ко мне, смешиваясь с моим телом,  как будто мы были одним человеком. Он не просто делал это, потому что мы, как предполагалось, обнимались, он именно хотел обнять меня; он был рад, что мы заключили сделку, и он хотел показать так своё счастье. И это от этого было очень хорошо.  Его слова, прозвучавшие ранее, прозвучали опять, в моей голове.

Мы похожи, Фрэнк. Мы очень похожи.

Возможно, так и было.

Он достал ещё вина из холодильника, и когда я собрался допить свой стакан, то глянул на часы. Были почти пять, и скоро я должен был быть дома. Джерард казалось, немного огорчился, его голова чуть опустилась, но он улыбался, когда провожал меня к двери.  Он даже предложил проводить меня, но я отказался. Я должен был сделать выводы, и для этого мне нужна была прогулка. Прежде, чем я ушёл, однако, я почувствовал его сильную руку на моем плече, которая разворачивала меня обратно для последнего заявления.

- Приходи завтра, после школы, и уже можешь начать отделываться от своего долга за сегодня, - дразнил он, застенчиво улыбаясь, заставляя морщинки вокруг его глаз углубиться.

- Ладно, хорошо, - кивнул я, мой голос звучал откуда-то издалека. Он тяжко вздохнул, но я мог с уверенностью сказать, что позади этого была некоторая серьезность.

- Послушай, Фрэнк, - начал он, смотря на меня с трепетом. – Это ясно, что я хочу снова увидеть тебя здесь. Но если ты не хочешь приходить завтра, или что-то ещё, просто дай мне знать. Я пойму, - он смотрел на меня своими бездонными глазами, настолько глубокими, что я, черт, буквально тонул в них, но всё ещё ничего не говорил. Я не знал, что говорить.

-  Так что,  -   он снова разломал эту ледяную пелену молчания между нами, исследуя каждый микрометр моих глаз в поисках ответа – Мне ждать тебя завтра?

Я довольно долго стоял здесь, уже в который раз не зная, что ответить. Я знал свой ответ, но это было настолько сильно, этому нельзя было подвести итог  простыми «да» или «нет». На этот раз я сталкивался с серой областью, которую я ненавидел. Конечно, может это и не было настолько серо; скорее действительно черный  или действительно белый. Я не был уверен, но все, что я знал, это  то, что я не мог сказать это с отдельным словом. Тогда его собственное выражение поразило ту мертвую точку в моей груди.

- Некоторые вопросы не имеют ответов.

Он улыбнулся, его эго обрабатывало тот факт, что я цитировал его, раздуваясь от гордости, что он понимал мой ответ.  Джерард понимал меня тогда, и это было уже не впервые. Мы были очень похожи с ним.

- И некоторым вопросам не нужны ответы, - добавил он, прежде чем закрыть за мной дверь, предоставляя меня самому себе, чтобы я пошёл домой.