POV: Jamia
Несколько часов поезд мчался вдоль всего калифорнийского побережья на север, в Биг Сур. Там, в крохотном отеле, я бросила вещи, отключила сотовый и пошла гулять. Какой воздух! Впуская его в легкие до головокружения, наслаждалась тем, как меня наполняет и опьяняет свобода. Я понимала, что все еще люблю, но надеялась, что океанский ветер, плеск гигантских волн и зелень выбьют из головы бред, мешающий строить свою жизнь. Промелькнула даже мысль сгонять в Орегон и окунуться в настоящую непокорную стихию, еще менее повинующуюся воле человека, чем здесь – вспомнился роман «Времена счастливых озарений» Кена.. Кена… Как же его фамилия…
- Сигарета будет?
- Я не курю, - автоматически ответила я, разворачиваясь. Передо мной стоял светловолосый юноша года на два моложе. Он улыбался и перетаптывался с ноги на ногу. – Гуляешь?
- Да, вот решил проветриться. Я заметил тебя еще в поезде, ты выглядела такой задумчивой, таинственной.
Я опустила глаза и усилием воли растянула губы в улыбку.
- Мой брат отрубился, а мне одному скучно сидеть. Здесь необычно, правда?
Ужас! То есть он общается со мной от скуки! И еще хуже, что ему одному скучно. Значит, скорее всего, пустой как пробка.
- Да, природа что надо. Завораживает, - выдавила я.
- Я Найджел, кстати, - снова улыбнулся мальчик и протянул руку.
- Джамия, очень приятно.
К вечеру мы уже подружились. Найджел оказался добрым и бесхитростным, довольно наивным. С ним было о чем поговорить. Наверное, сам Бог прислал мне его, чтобы я отвлеклась. Мы взяли бутылку бренди и сели на лавочку возле входа. Кошмар, я столько пью в последнее время! Ну ничего, дома займусь фитнесом. А сейчас хоть как-то нужно переключиться.
Найджел рассказывал о себе, своей жизни, спрашивал мое мнение. Когда стало совсем холодно, но в номер идти не хотелось, он сначала обнял меня, а потом и усадил на колени. Я не испытывала ничего такого, просто грелась в его руках; он и поцеловать меня не пытался. В тот вечер и не хотелось думать о романтике: я ощущала скорее эмоциональную связь с ним, родным и теплым. И только боль в мышцах при любом движении напоминала о тебе.
На следующий день мне вдруг так захотелось домой, что я выехала из отеля уже после обеда. С Найджелом мы обменялись адресами, прогулялись, и он помог донести до такси чемодан. Финальное объятие – и вот я снова в пути.
***
POV: Frank
Нью-Джерси. Поздний вечер. Я лежал на расстеленной кровати в темноте ее теплой комнаты, освещаемой только настольной лампой, и глубоко, ровно дышал. Я ждал ее, чтобы попросить прощения, и точно знал, что скажу. Джам зависала в душе. Единственный вопрос – как она отреагирует, увидев у себя дома на восточном побережье меня, который должен сейчас записываться в Южной Калифорнии?
Наконец она вошла, изящно обернутая в пушистое полотенце. Постояв у шкафа, но так и не открыв его, грациозно избавилась от махрового одеяния и кинула его на кровать. Я почувствовал, как что-то тяжелое в своей влажности придавило плед в ногах. Под этим пледом я как-то давно стянул платье Джам, оставив ее в одном белье, и исцеловал всю. Мы были счастливы, думая, что ни с кем больше не испытаем такого. И вот она стояла в нескольких метрах от меня и тяжело вздыхала, будто пытаясь удержать слезы.
На спине Джам, с трудом находя отражение в приглушенном свете, еще высыхали капельки воды; от юной бледно-розовой кожи пахло гелем для душа; даже отсюда я улавливал запах. Или мое восприятие так обострилось? Стараясь дышать тише и размереннее, я наблюдал, как она открывает комод и достает микроскопические трусики и шелковый топ с едва заметными бретельками, одевается. Ее тело казалось полувоздушным и печальным. Она произнесла, обращаясь к самой себе, мое имя – шепотом, как молитву, и добавила:
- Я могу сделать тебя счастливым, это мое призвание! Неужели ты не понимаешь?
Ее пальчики заправили за ухо выбившуюся прядь и закрыли лицо. И тогда я, чуть погромче, но шепотом, ответил:
- Понимаю…
Она обернулась. С минуту смотрела на меня, как на видение, призрака; я заговорил первым:
- Джами. Прости. Я был последним козлом, я задел твои лучшие чувства...
Внутренний голос говорил, что надо сказать все, что задумывал, сейчас – потом не смогу. Но я у ж е не мог. Просто смотрел в ее глаза, медленно наполняемые слезами, и торопливо сглатывал. Джам была не то что поражена, ошеломлена – она попросту утратила способность двигаться и говорить. Я откинул плед, осторожно приблизился к ней, выверяя каждый шаг, будто идя по тропинке на краю болота, где малейшее отступление от твердой почвы грозит гибелью.
- Прости, - шепотом повторил я, обозначив окончание двухметрового пути, - я больше не огорчу тебя.
- Как ты здесь оказался? Мне это снится?
Я прислонился к ней, согревая сбившимся дыханием. Это первое, что пришло в голову. До этого я был уверен, что не имею права к ней вообще прикасаться. Я не заслуживаю ее любви, ее слез. Мы стояли долго, не сдвинувшись ни на дюйм; я нервничал. Вдруг ее горячая слеза разбилась о мою грудь, прожигая ткань майки и разъедая кожу угрызениями совести. Я растерялся: что делать дальше? Что говорить?
- Прости, прости, прости, прости…
- Все нормально, Фрэнки – я виновата сама. Слишком много прощала.
- Давай забудем это. Я хочу, чтобы мы общались, как раньше, - глупости, что я несу! Она может рассердиться. – То есть, я хочу, чтобы тебе со мной, как и прежде, было хорошо, хочу утешить тебя, как ты меня недавно утешала, поддержать, но не знаю, как. Скажи, умоляю!
- Фрэнки… Знаю, я должна тебя ненавидеть, но – не могу. Хочу просто лечь рядом и чувствовать твое тепло, слышать твое сердцебиение. Я простила, и все понимаю. Тебе хотелось необычных ощущений. И страсти, - говорила она, и на ее лице изредка появлялась улыбка, - ведь, в конце концов, я тоже попробовала новое, просто хочется от тебя больше нежности и внимательности.
Нежности и внимательности – эти слова повисли в воздухе, повторяясь в моей голове.
- Ладно, моя кошечка. Я понял, - впервые за все время я сам улыбнулся. Нормально будет, если мы сейчас займемся любовью? Так, как мы обычно занимались. До всего. Когда я обращался с ней, как с фарфоровой куколкой? А утром я улечу, меня отпустили всего на день – у нас есть время до рассвета…
- Я улетаю завтра после обеда. Но сейчас я весь твой. Что будем делать?
- Я вполне ясно выразилась, разве нет?
- А-а, - шутливо прошептал я, глядя в потолок, - сейчас попробую угадать!
И прикоснулся губами к ее щеке. Мягко, едва уловимо, боясь ошибиться. На моей пояснице сошлись ее пальцы. Все. Теперь сомнений никаких. Губы все еще блуждали по ее лицу, оставляя легкие поцелуи, пока не встретились с ее губами. Я гладил влажную спинку Джам, пока мы вновь проникали друг другу в рот – неуверенно, медленно, как впервые.
Плавно переместившись на кровать, на которой мы когда-то изучали тела друг друга, я и Джам вернулись в наше безоблачное, ванильное прошлое. Я целовал ее, как тогда, снял топ, проводя ладонями по животу и груди, спинке и шее, а она, едва справившись с моей майкой, безуспешно воевала с джинсами, которые наотрез отказывались сначала расстегиваться, затем сползать. Я не стал сразу стаскивать с нее трусики – сейчас главное дать ей все прочувствовать. Как это тяжело! Я ведь сдерживал каждое следующее движение, пока на все сто пятьдесят процентов – даже не сто, а сто пятьдесят, не был уверен, что она к нему готова, а с тобой мы возбуждались одновременно, и оба знали, хотя бы по себе, когда к чему можно переходить. Внизу живота все уже практически болело от возбуждения. Поэтому я попросил Джам лечь на живот и массировал ей ножки, поясницу, лопатки – пока она не развернулась бы сама, притягивая меня. И мой план сработал на ура – через какие-то пятнадцать минут (или пятнадцать тысяч лет?) все произошло – мы перешли, наконец, к глубоким французским поцелуям и откровенным ласкам. Я оторвался от ее горячих губ и спустился к шее, груди, животу, еще ниже, и вскоре отодвинул трусики чуть в сторону, не снимая их.
Завтракали мы вместе. Я ел тост с вареньем, смотрел, как Джам готовит нам сок. Она очаровательна в джинсах и вязаном кардигане. Глядя на нее, такую уютную и милую, не укладывается в голове, как я мог сделать все, что причинило ей столько боли, столько слез. И эта девушка определенно заслуживает к себе совсем другого отношения. Но вот парадокс – чем более ангельское отношение девушки к тебе, тем больше гадостей ты позволяешь себе вытворять. Хотя… Может, я просто не люблю ее? Ведь в наших отношениях постоянно проигрывается такой сценарий: один изменяет, мучается чувством вины, зная, что второму будет больно, потом извиняется чуть ли не на коленях, а второй «готов все простить», они каждый раз мирятся, а позже все повторяется? Это хождение по кругу. Мучая друг друга, не отпуская, оба одинаково несчастны. Имеют ли такие нестабильные отношения смысл?
|
